, каждому положить себе в карман
письмецо, в котором он сам обвинит себя в своей кончине.
 - Вот с этим я не совсем согласен,  -  промолвил Базаров. - Немножко на
французский роман сбивается, неправдоподобно что-то.
 - Быть   может.   Однако  согласитесь,   что   неприятно  подвергнуться
подозрению в убийстве?
 - Соглашаюсь.  Но  есть  средство избегнуть этого  грустного нарекания.
Секундантов у нас не будет, но может быть свидетель.
 - Кто именно, позвольте узнать?
 - Да Петр.
 - Какой Петр?
 - Камердинер вашего брата.  Он человек,  стоящий на высоте современного
образования,  и  исполнит свою роль со  всем необходимым в  подобных случаях
комильфо.
 - Мне кажется, вы шутите, милостивый государь.
 - Нисколько. Обсудивши мое предложение, вы убедитесь, что оно исполнено
здравого смысла и  простоты.  Шила  в  мешке не  утаишь,  а  Петра я  берусь
подготовить надлежащим образом и привести на место побоища.
 - Вы продолжаете шутить,  - произнес, вставая со стула, Павел Петрович.
- Но после любезной готовности,  оказанной вами, я не имею права быть на вас
в претензии... Итак, все устроено... Кстати, пистолетов у вас нет?
 - Откуда будут у меня пистолеты, Павел Петрович? Я не воин.
 - В таком случае предлагаю вам мои. Вы можете быть уверены, что вот уже
пять лет, как я не стрелял из них.
 - Это очень утешительное известие.
 Павел Петрович достал свою трость...
 - Засим,  милостивый государь,  мне  остается только благодарить вас  и
возвратить вас вашим занятиям. Честь имею кланяться.
 - До приятного свидания,  милостивый государь мой, - промолвил Базаров,
провожая гостя.
 Павел  Петрович  вышел,   а   Базаров  постоял  перед  дверью  и  вдруг
воскликнул: "Фу ты, черт! как красиво и как глупо! Экую мы комедию отломали!
Ученые собаки так на задних лапах танцуют.  А отказать было невозможно ведь
он меня,  чего доброго,  ударил бы,  и тогда... (Базаров побледнел при одной
этой мысли  вся его гордость так и  поднялась на  дыбы.)  Тогда пришлось бы
задушить его,  как котенка". Он возвратился к своему микроскопу, но сердце у
него расшевелилось,  и спокойствие, необходимое для наблюдений, исчезло. "Он
нас  увидел сегодня,  -  думал он,  -  но  неужели ж  это  он  за  брата так
вступился?  Да и что за важность поцелуй? Тут что-нибудь другое есть. Ба! да
не  влюблен ли  он  сам?  Разумеется,  влюблен  это  ясно как  день.  Какой
переплет,  подумаешь!..  Скверно!  -  решил он наконец,  -  скверно, с какой
стороны ни  посмотри.  Во-первых,  надо будет подставлять лоб  и  во  всяком
случае уехать  а  тут  Аркадий...  и  эта божья коровка,  Николай Петрович.
Скверно, скверно".
 День прошел как-то  особенно тихо и  вяло.  Фенечки словно на  свете не
бывало  она сидела в своей комнатке,  как мышонок в норке. Николай Петрович
имел вид озабоченный. Ему донесли, что в его пшенице, на которую он особенно
надеялся, показалась головня. Павел Петрович подавлял всех, даже Прокофьича,
своею леденящею вежливостью.  Базаров начал было письмо к отцу,  да разорвал
его и бросил под стол.  "Умру,  - подумал он, - узнают да я не умру. Нет, я
еще долго на свете маячить буду".  Он велел Петру прийти к нему на следующий
день чуть свет для важного дела  Петр вообразил,  что он  хочет взять его с
собой в Петербург.  Базаров лег поздно,  и всю ночь его мучили беспорядочные
сны...  Одинцова кружилась перед ним,  она же  была его мать,  за ней ходила
кошечка с  черными усиками,  и  эта кошечка была Фенечка  а  Павел Петрович
представлялся ему большим лесом,  с  которым он все-таки должен был драться.
Петр разбудил его в четыре часа он тотчас оделся и вышел с ним.
 Утро было славное,  свежее маленькие пестрые тучки стояли барашками на
бледно-ясной лазури  мелкая роса  высыпала на  листьях и  травах,  блистала
серебром на паутинках  влажная темная земля,  казалось, еще хранила румяный
след зари  со всего неба сыпались песни жаворонков.  Базаров дошел до рощи,
присел в  тени на опушку и только тогда открыл Петру,  какой он ждал от него
услуги.  Образованный лакей  перепугался насмерть  но  Базаров успокоил его
уверением,  что  ему  другого нечего  будет  делать,  как  только  стоять  в
отдалении да глядеть,  и что ответственности он не подвергается никакой.  "А
между тем, - прибавил он, - подумай, какая предстоит тебе важная роль!" Петр
развел руками, потупился и, весь зеленый, прислонился к березе.
 Дорога из  Марьина огибала лесок  легкая пыль лежала на  ней,  еще  не
тронутая  со  вчерашнего  дня  ни  колесом,   ни  ногою.   Базаров  невольно
посматривал вдоль той  дороги,  рвал и  кусал траву,  а  сам все твердил про
себя:  "Экая глупость!" Утренний холодок заставил его раза два вздрогнуть...
Петр уныло взглянул на него, но Базаров только усмехнулся: он не трусил.
 Раздался топот конских ног по дороге... Мужик показался из-за деревьев.
Он  гнал  двух  спутанных лошадей  перед  собою  и,  проходя мимо  Базарова,
посмотрел на  него как-то  странно,  не ломая шапки,  что,  видимо,  смутило
Петра,  как недоброе предзнаменование.  "Вот этот тоже рано встал, - подумал
Базаров, - да, по крайней мере, за делом, а мы?"
 - Кажись, они идут-с, - шепнул вдруг Петр.
 Базаров поднял  голову  и  увидал  Павла  Петровича.  Одетый  в  легкий
клетчатый пиджак и белые,  как снег, панталоны, он быстро шел по дороге под
мышкой он нес ящик, завернутый в зеленое сукно.
 - Извините,  я,  кажется,  заставил вас ждать, - промолвил он, кланяясь
сперва Базарову,  потом Петру,  в  котором он  в  это мгновение уважал нечто
вроде секунданта. - Я не хотел будить моего камердинера.
 - Ничего-с, - ответил Базаров, - мы сами только что пришли.
 - А!  тем лучше! - Павел Петрович оглянулся кругом. - Никого не видать,
никто не помешает... Мы можем приступить?
 - Приступим.
 - Новых объяснений вы, я полагаю, не требуете?
 - Не требую.
 - Угодно вам  заряжать?  -  спросил Павел  Петрович,  вынимая из  ящика
пистолеты.
 - Нет  заряжайте вы, а я шаги отмеривать стану. Ноги у меня длиннее, -
прибавил Базаров с усмешкой. - Раз, два, три...
 - Евгений Васильич,  -  с  трудом пролепетал Петр  (он  дрожал,  как  в
лихорадке), - воля ваша, я отойду.
 - Четыре... пять... Отойди, братец, отойди можешь даже за дерево стать
и  уши заткнуть,  только глаз не закрывай  а повалится кто,  беги подымать.
Шесть...  семь...  восемь...  - Базаров остановился. - Довольно? - промолвил
он, обращаясь к Павлу Петровичу, - или еще два шага накинуть?
 - Как угодно, - проговорил тот, заколачивая вторую пулю.
 - Ну,  накинем еще  два шага.  -  Базаров провел носком сапога черту по
земле.  - Вот и барьер. А кстати: на сколько шагов каждому из нас от барьера
отойти? Это тоже важный вопрос. Вчера об этом не было дискуссии.
 - Я полагаю,  на десять, - ответил Павел Петрович, подавая Базарову оба
пистолета. - Соблаговолите выбрать.
 - Соблаговоляю.   А  согласитесь,  Павел  Петрович,  что  поединок  наш
необычаен до смешного. Вы посмотрите только на физиономию нашего секунданта.
 - Вам все желательно шутить,  -  ответил Павел Петрович. - Я не отрицаю
странности нашего  поединка,  но  я  считаю долгом предупредить вас,  что  я
намерен драться серьезно. A o etedeur, alut!*
 ______________
 * Имеющий уши да слышит! (франц.).

 - О!  я не сомневаюсь в том,  что мы решились истреблять друг друга но
почему  же  не  посмеяться и  не  соединить utile  dulci?*  Так-то:  вы  мне
по-французски, а я вам по-латыни.
 ______________
 * полезное с приятным (лат.).

 - Я  буду драться серьезно,  -  повторил Павел Петрович и отправился на
свое место.  Базаров,  с  своей стороны,  отсчитал десять шагов от барьера и
остановился.
 - Вы готовы? - спросил Павел Петрович.
 - Совершенно.
 - Можем сходиться.
 Базаров  тихонько двинулся вперед,  и  Павел  Петрович пошел  на  него,
заложив левую руку в карман и постепенно поднимая дуло пистолета...  "Он мне
прямо  в  нос  целит,  -  подумал  Базаров,  -  и  как  щурится старательно,
разбойник!  Однако это  неприятное ощущение.  Стану смотреть на  цепочку его
часов..."  Что-то  резко  зыкнуло около  самого уха  Базарова,  и  в  то  же
мгновенье раздался выстрел.  "Слышал, стало быть ничего", - успело мелькнуть
в его голове. Он ступил еще раз и, не целясь, подавил пружинку.
 Павел Петрович дрогнул слегка и хватился рукою за ляжку.  Струйка крови
потекла по его белым панталонам.
 Базаров бросил пистолет в сторону и приблизился к своему противнику.
 - Вы ранены? - промолвил он.
 - Вы имели право подозвать меня к барьеру, - проговорил Павел Петрович,
- а это пустяки. По условию каждый имеет еще по одному выстрелу.
 - Ну, извините, это до другого раза, - отвечал Базаров и обхватил Павла
Петровича,  который начинал бледнеть.  - Теперь я уже не дуэлист, а доктор и
прежде всего должен осмотреть вашу  рану.  Петр!  поди сюда,  Петр!  куда ты
спрятался?
 - Все это вздор...  Я  не  нуждаюсь ни  в  чьей помощи,  -  промолвил с
расстановкой Павел Петрович, - и... надо... опять... - Он хотел было дернуть
себя за ус, но рука его ослабела, глаза закатились, и он лишился чувств.
 - Вот  новость!  Обморок!  С  чего бы!  -  невольно воскликнул Базаров,
опуская Павла Петровича на траву.  -  Посмотрим,  что за штука?  -  Он вынул
платок,  отер кровь,  пощупал вокруг раны...  -  Кость цела,  -  бормотал он
сквозь зубы, - пуля прошла неглубоко насквозь, один мускул, vatu exteru,
задет.  Хоть пляши через три недели!..  А  обморок!  Ох,  уж эти мне нервные
люди! Вишь, кожа-то какая тонкая.
 - Убиты-с? - прошелестел за его спиной трепетный голос Петра.
 Базаров оглянулся.
 - Ступай за водой поскорее, братец, а он нас с тобой еще переживет.
 Но  усовершенствованный слуга,  казалось,  не  понимал его  слов  и  не
двигался с  места.  Павел  Петрович медленно открыл  глаза.  "Кончается!"  -
шепнул Петр и начал креститься.
 - Вы правы...  Экая глупая физиономия!  -  проговорил с  насильственною
улыбкой раненый джентльмен.
 - Да ступай же за водой, черт! - крикнул Базаров.
 - Не нужно...  Это был минутный vertige...*  Помогите мне сесть...  вот
так...  Эту  царапину стоит только чем-нибудь прихватить,  и  я  дойду домой
пешком,  а не то можно дрожки за мной прислать.  Дуэль,  если вам угодно, не
возобновляется. Вы поступили благородно... сегодня, сегодня - заметьте.
 ______________
 * головокружение... (франц.).

 - О прошлом вспоминать незачем, - возразил Базаров, - а что касается до
будущего,  то  о  нем  тоже не  стоит голову ломать,  потому что  я  намерен
немедленно улизнуть.  Дайте,  я  вам  перевяжу теперь ногу  рана ваша -  не
опасная,  а все лучше остановить кровь. Но сперва необходимо этого смертного
привести в чувство.
 Базаров встряхнул Петра за ворот и послал его за дрожками.
 - Смотри,  брата не испугай,  - сказал ему Павел Петрович, - не вздумай
ему докладывать.
 Петр помчался  а  пока он бегал за дрожками,  оба противника сидели на
земле и молчали.  Павел Петрович старался не глядеть на Базарова помириться
с ним он все-таки не хотел  он стыдился своей заносчивости,  своей неудачи,
стыдился  всего  затеянного  им   дела,   хотя  и   чувствовал,   что  более
благоприятным образом оно кончиться не  могло.  "Не будет,  по крайней мере,
здесь торчать,  - успокаивал он себя, - и на том спасибо". Молчание длилось,
тяжелое и неловкое.  Обоим было нехорошо. Каждый из них сознавал, что другой
его  понимает.  Друзьям это сознание приятно,  и  весьма неприятно недругам,
особенно когда нельзя ни объясниться, ни разойтись.
 - Не туго ли я завязал вам ногу? - спросил наконец Базаров.
 - Нет,  ничего,  прекрасно, - отвечал Павел Петрович и, погодя немного,
прибавил:  -  Брата не обманешь,  надо будет сказать ему,  что мы повздорили
из-за политики.
 - Очень хорошо,  - промолвил Базаров. - Вы можете сказать, что я бранил
всех англоманов.
 - И прекрасно.  Как вы полагаете, что думает теперь о нас этот человек?
- продолжал Павел  Петрович,  указывая на  того  самого  мужика,  который за
несколько  минут  до  дуэли  прогнал  мимо  Базарова  спутанных  лошадей  и,
возвращаясь назад по дороге, "забочил" и снял шапку при виде "господ".
 - Кто ж его знает!  - ответил Базаров, - всего вероятнее, что ничего не
думает.  Русский мужик -  это тот самый таинственный незнакомец,  о  котором
некогда так много толковала госпожа Ратклифф. Кто его поймет? Он сам себя не
понимает.
 - А!  вот вы как!  -  начал было Павел Петрович и  вдруг воскликнул:  -
Посмотрите, что ваш глупец Петр наделал! Ведь брат сюда скачет!
 Базаров обернулся и увидел бледное лицо Николая Петровича, сидевшего на
дрожках.  Он соскочил с  них,  прежде нежели они остановились,  и бросился к
брату.
 - Что это значит?  -  проговорил он  взволнованным голосом.  -  Евгений
Васильич, помилуйте, что это такое?
 - Ничего,  -  отвечал Павел Петрович,  -  напрасно тебя потревожили. Мы
немножко повздорили с господином Базаровым, и я за это немножко поплатился.
 - Да из-за чего все вышло, ради Бога?
 - Как  тебе  сказать?  Господин Базаров непочтительно отозвался о  сэре
Роберте Пиле.  Спешу прибавить,  что во всем этом виноват один я, а господин
Базаров вел себя отлично. Я его вызвал.
 - Да у тебя кровь, помилуй!
 - А  ты полагал,  у  меня вода в  жилах?  Но мне это кровопускание даже
полезно.  Не правда ли,  доктор?  Помоги мне сесть на дрожки и не предавайся
меланхолии. Завтра я буду здоров. Вот так прекрасно. Трогай, кучер.
 Николай Петрович пошел за дрожками Базаров остался было назади...
 - Я должен вас просить заняться братом,  - сказал ему Николай Петрович,
- пока нам из города привезут другого врача.
 Базаров молча наклонил голову.
 Час спустя Павел Петрович уже лежал в  постели с  искусно забинтованною
ногой.  Весь дом  переполошился  Фенечке сделалось дурно.  Николай Петрович
втихомолку ломал себе  руки,  а  Павел Петрович смеялся,  шутил,  особенно с
Базаровым  надел тонкую батистовую рубашку,  щегольскую утреннюю курточку и
феску,  не позволил опускать шторы окон и забавно жаловался на необходимость
воздержаться от пищи.
 К  ночи с ним,  однако,  сделался жар  голова у него заболела.  Явился
доктор из города.  (Николай Петрович не послушался брата,  да и  сам Базаров
этого желал  он целый день сидел у  себя в комнате,  весь желтый и злой,  и
только на  самое короткое время забегал к  больному  раза два ему случилось
встретиться с  Фенечкой,  но она с ужасом от него отскакивала.) Новый доктор
посоветовал прохладительные питья,  а в прочем подтвердил уверения Базарова,
что опасности не предвидится никакой.  Николай Петрович сказал ему, что брат
сам себя поранил по  неосторожности,  на  что доктор отвечал:  "Гм!"  -  но,
получив тут же в  руку двадцать пять рублей серебром,  промолвил:  "Скажите!
это часто случается, точно".
 Никто в  доме не ложился и  не раздевался.  Николай Петрович то и  дело
входил на  цыпочках к  брату и  на цыпочках выходил от него  тот забывался,
слегка охал,  говорил ему по-французски:  "Cochez-vou"*,  - и просил пить.
Николай Петрович заставил раз  Фенечку поднести ему  стакан лимонаду  Павел
Петрович посмотрел на  нее  пристально и  выпил стакан до  дна.  К  утру жар
немного усилился,  показался легкий бред.  Сперва Павел  Петрович произносил
несвязные слова  потом он вдруг открыл глаза и,  увидав возле своей постели
брата, заботливо наклонившегося над ним, промолвил:
 ______________
 * Ложитесь (франц.).

 - А не правда ли, Николай, в Фенечке есть что-то общее с Нелли?
 - С какою Нелли, Паша?
 - Как это ты  спрашиваешь?  С  княгинею Р...  Особенно в  верхней части
лица. C'et de la meme famille.*
 ______________
 * В том же роде (франц.).

 Николай Петрович ничего не отвечал,  а сам про себя подивился живучести
старых чувств в человеке.
 "Вот когда всплыло", - подумал он.
 - Ах,  как  я  люблю это пустое существо!  -  простонал Павел Петрович,
тоскливо закидывая руки за  голову.  -  Я  не  потерплю,  чтобы какой-нибудь
наглец посмел коснуться... - лепетал он несколько мгновений спустя.
 Николай Петрович только вздохнул он и не подозревал, к кому относились
эти слова.
 Базаров явился к  нему на  другой день,  часов в  восемь.  Он успел уже
уложиться и выпустить на волю всех своих лягушек, насекомых и птиц.
 - Вы  пришли  со  мной  проститься?   -  проговорил  Николай  Петрович,
поднимаясь ему навстречу.
 - Точно так-с.
 - Я  вас  понимаю и  одобряю вас  вполне.  Мой  бедный  брат,  конечно,
виноват:  за  то  он  и  наказан.  Он  мне  сам  сказал,  что поставил вас в
невозможность иначе действовать. Я верю, что вам нельзя было избегнуть этого
поединка,  который...  который до  некоторой степени объясняется одним  лишь
постоянным антагонизмом ваших взаимных воззрений.  (Николай Петрович путался
в  своих  словах.)  Мой  брат  -  человек  прежнего  закала,  вспыльчивый  и
упрямый...  Слава Богу,  что еще так кончилось.  Я  принял все нужные меры к
избежанию огласки...
 - Я вам оставлю свой адрес на случай,  если выйдет история,  -  заметил
небрежно Базаров.
 - Я  надеюсь,  что никакой истории не выйдет,  Евгений Васильич...  Мне
очень жаль,  что ваше пребывание в моем доме получило такое...  такой конец.
Мне это тем огорчительнее, что Аркадий...
 - Я,  должно быть, с ним увижусь, - возразил Базаров, в котором всякого
рода "объяснения" и  "изъявления" постоянно возбуждали нетерпеливое чувство,
- в  противном случае прошу вас поклониться ему от меня и  принять выражения
моего сожаления.
 - И  я прошу...  -  ответил с поклоном Николай Петрович.  Но Базаров не
дождался конца его фразы и вышел.
 Узнав об  отъезде Базарова,  Павел Петрович пожелал его видеть и  пожал
ему руку.  Но Базаров и тут остался холоден как лед  он понимал,  что Павлу
Петровичу хотелось повеликодушничать.  С Фенечкой ему не удалось проститься:
он  только переглянулся с  нею из  окна.  Ее  лицо показалось ему печальным.
"Пропадет,  пожалуй!  -  сказал он про себя...  - Ну, выдерется как-нибудь!"
Зато Петр расчувствовался до того,  что плакал у него на плече, пока Базаров
не охладил его вопросом:  "Не на мокром ли месте у  него глаза?" -  а Дуняша
принуждена была убежать в рощу,  чтобы скрыть свое волнение.  Виновник всего
этого горя взобрался на телегу, закурил сигару, и когда на четвертой версте,
при повороте дороги, в последний раз предстала его глазам развернутая в одну
линию кирсановская усадьба с своим новым господским домом, он только сплюнул
и, пробормотав: "Барчуки проклятые", - плотнее завернулся в шинель.
 Павлу Петровичу скоро полегчило  но  в  постели пришлось ему пролежать
около недели.  Он переносил свой, как он выражался, плен довольно терпеливо,
только  уж  очень  возился с  туалетом и  все  приказывал курить одеколоном.
Николай Петрович читал ему  журналы,  Фенечка ему  прислуживала по-прежнему,
приносила бульон,  лимонад,  яйца всмятку,  чай но тайный ужас овладевал ею
каждый раз,  когда она  входила в  его  комнату.  Неожиданный поступок Павла
Петровича запугал всех людей в  доме,  а  ее больше всех  один Прокофьич не
смутился  и  толковал,  что  и  в  его  время  господа  дирывались,  "только
благородные господа между собою,  а  этаких прощелыг они бы  за  грубость на
конюшне отодрать велели".
 Совесть почти не упрекала Фенечку,  но мысль о  настоящей причине ссоры
мучила ее по временам да и Павел Петрович глядел на нее так странно... так,
что она,  даже обернувшись к нему спиною, чувствовала на себе его глаза. Она
похудела от непрестанной внутренней тревоги и, как водится, стала еще милей.
 Однажды -  дело  было  утром -  Павел Петрович хорошо себя чувствовал и
перешел  с  постели  на  диван,  а  Николай Петрович,  осведомившись об  его
здоровье,  отлучился на гумно.  Фенечка принесла чашку чаю и, поставив ее на
столик, хотела было удалиться. Павел Петрович ее удержал.
 - Куда вы так спешите,  Федосья Николаевна?  -  начал он. - Разве у вас
дело есть?
 - Нет-с... да-с... Нужно там чай разливать.
 - Дуняша это  без вас сделает  посидите немножко с  больным человеком.
К