стати, мне нужно поговорить с вами.
 Фенечка молча присела на край кресла.
 - Послушайте, - промолвил Павел Петрович и подергал свои усы, - я давно
хотел у вас спросить: вы как будто меня боитесь?
 - Я-с?..
 - Да, вы. Вы на меня никогда не смотрите, точно у вас совесть не чиста.
 Фенечка покраснела,  но  взглянула на Павла Петровича.  Он показался ей
каким-то странным, и сердце у ней тихонько задрожало.
 - Ведь у вас совесть чиста? - спросил он ее.
 - Отчего же ей не быть чистою? - шепнула она.
 - Мало ли отчего!  Впрочем,  перед кем можете вы быть виноватою? Передо
мной?  Это  невероятно.  Перед другими лицами здесь в  доме?  Это  тоже дело
несбыточное. Разве перед братом? Но ведь вы его любите?
 - Люблю.
 - Всей душой, всем сердцем?
 - Я Николая Петровича всем сердцем люблю.
 - Право?  Посмотрите-ка  на меня,  Фенечка (он в  первый раз так назвал
ее...). Вы знаете - большой грех лгать!
 - Я не лгу,  Павел Петрович. Мне Николая Петровича не любить - да после
этого мне и жить не надо!
 - И ни на кого вы его не променяете?
 - На кого ж могу я его променять?
 - Мало ли на кого! Да вот хоть бы на этого господина, что отсюда уехал.
 Фенечка встала.
 - Господи Боже мой,  Павел Петрович,  за что вы меня мучите?  Что я вам
сделала? Как это можно такое говорить?..
 - Фенечка,  -  промолвил печальным голосом Павел  Петрович,  -  ведь  я
видел...
 - Что вы видели-с?
 - Да там... в беседке.
 Фенечка зарделась вся до волос и до ушей.
 - А чем же я тут виновата? - произнесла она с трудом.
 Павел Петрович приподнялся.
 - Вы не виноваты? Нет? Нисколько?
 - Я  Николая Петровича одного на  свете  люблю  и  век  любить буду!  -
проговорила с внезапною силой Фенечка, между тем как рыданья так и поднимали
ее горло,  -  а что вы видели, так я на Страшном суде скажу, что вины моей в
том нет и  не было,  и  уж лучше мне умереть сейчас,  коли меня в таком деле
подозревать могут, что я перед моим благодетелем, Николаем Петровичем...
 Но тут голос изменил ей,  и в то же время она почувствовала,  что Павел
Петрович ухватил и  стиснул ее  руку...  Она  посмотрела на  него,  и  так и
окаменела.  Он стал еще бледнее прежнего  глаза его блистали,  и, что всего
было удивительнее, тяжелая, одинокая слеза катилась по его щеке.
 - Фенечка!  - сказал он каким-то чудным шепотом, - любите, любите моего
брата!  Он  такой добрый,  хороший человек!  Не изменяйте ему ни для кого на
свете,  не  слушайте ничьих речей!  Подумайте,  что может быть ужаснее,  как
любить и не быть любимым! Не покидайте никогда моего бедного Николая!
 Глаза высохли у  Фенечки,  и  страх ее  прошел,  до того велико было ее
изумление.  Но что сталось с ней,  когда Павел Петрович,  сам Павел Петрович
прижал ее руку к  своим губам и  так и  приник к  ней,  не целуя ее и только
изредка судорожно вздыхая...
 "Господи! - подумала она, - уж не припадок ли с ним?.."
 А в это мгновение целая погибшая жизнь в нем трепетала.
 Лестница заскрипела под  быстрыми шагами...  Он  оттолкнул ее  от  себя
прочь  и  откинулся головой на  подушку.  Дверь  растворилась -  и  веселый,
свежий,  румяный появился Николай Петрович. Митя, такой же свежий и румяный,
как и  отец,  подпрыгивал в  одной рубашечке на  его груди,  цепляясь голыми
ножками за большие пуговицы его деревенского пальто.
 Фенечка так и  бросилась к нему и,  обвив руками и его и сына,  припала
головой  к  его  плечу.  Николай Петрович удивился:  Фенечка,  застенчивая и
скромная, никогда не ласкалась к нему в присутствии третьего лица.
 - Что с тобой? - промолвил он и, глянув на брата, передал ей Митю. - Ты
не хуже себя чувствуешь? - спросил он, подходя к Павлу Петровичу.
 Тот уткнул лицо в батистовый платок.
 - Нет... так... ничего... Напротив, мне гораздо лучше.
 - Ты напрасно поспешил перейти на диван.  Ты куда?  -  прибавил Николай
Петрович,  оборачиваясь к Фенечке  но та уже захлопнула за собою дверь. - Я
было принес показать тебе моего богатыря, он соскучился по своем дяде. Зачем
это она унесла его?  Однако что с тобой? Произошло у вас тут что-нибудь, что
ли?
 - Брат! - торжественно проговорил Павел Петрович.
 Николай Петрович дрогнул. Ему стало жутко, он сам не понимал почему.
 - Брат,  -  повторил Павел Петрович, - дай мне слово исполнить одну мою
просьбу.
 - Какую просьбу? Говори.
 - Она очень важна  от нее, по моим понятиям, зависит все счастье твоей
жизни.  Я  все это время много размышлял о  том,  что я  хочу теперь сказать
тебе...  Брат, исполни обязанность твою, обязанность честного и благородного
человека,  прекрати соблазн и дурной пример,  который подается тобою, лучшим
из людей!
 - Что ты хочешь сказать, Павел?
 - Женись на Фенечке... Она тебя любит, она - мать твоего сына.
 Николай Петрович отступил на шаг и всплеснул руками.
 - Ты  это  говоришь,   Павел?   ты,  которого  я  считал  всегда  самым
непреклонным противником подобных браков!  Ты  это говоришь!  Но разве ты не
знаешь,  что единственно из уважения к  тебе я не исполнил того,  что ты так
справедливо назвал моим долгом!
 - Напрасно ж ты уважал меня в этом случае,  - возразил с унылою улыбкою
Павел Петрович. - Я начинаю думать, что Базаров был прав, когда упрекал меня
в аристократизме.  Нет,  милый брат, полно нам ломаться и думать о свете: мы
люди уже старые и смирные пора нам отложить в сторону всякую суету. Именно,
как ты говоришь,  станем исполнять наш долг  и  посмотри,  мы еще и счастье
получим в придачу.
 Николай Петрович бросился обнимать своего брата.
 - Ты мне окончательно открыл глаза! - воскликнул он. - Я недаром всегда
утверждал,  что ты самый добрый и умный человек в мире а теперь я вижу, что
ты такой же благоразумный, как и великодушный.
 - Тише,  тише, - перебил его Павел Петрович. - Не развереди ногу твоего
благоразумного брата,  который  под  пятьдесят  лет  дрался  на  дуэли,  как
прапорщик. Итак, это дело решенное: Фенечка будет моею... elle-oeur*.
 ______________
 * свояченицей (франц.).

 - Дорогой мой Павел! Но что скажет Аркадий?
 - Аркадий?  Он восторжествует,  помилуй!  Брак не в его принсипах, зато
чувство равенства будет в нем польщено.  Да и действительно, что за касты au
dixeuvieme iecle?*
 ______________
 * в девятнадцатом веке? (франц.).

 - Ах,  Павел,  Павел!  дай  мне еще раз тебя поцеловать.  Не  бойся,  я
осторожно.
 Братья обнялись.
 - Как ты  полагаешь,  не  объявить ли  ей  твое намерение теперь же?  -
спросил Павел Петрович.
 - К  чему спешить?  -  возразил Николай Петрович.  -  Разве у  вас  был
разговор?
 - Разговор у нас? Quelle idee!*
 ______________
 * Что за мысль! (франц.).

 - Ну и  прекрасно.  Прежде всего выздоравливай,  а это от нас не уйдет,
надо подумать хорошенько, сообразить...
 - Но ведь ты решился?
 - Конечно,  решился и  благодарю тебя от души.  Я  теперь тебя оставлю,
тебе надо отдохнуть  всякое волнение тебе вредно...  Но  мы  еще потолкуем.
Засни, душа моя, и дай Бог тебе здоровья!
 "За что он  меня так благодарит?  -  подумал Павел Петрович,  оставшись
один.  - Как будто это не от него зависело! А я, как только он женится, уеду
куда-нибудь подальше,  в  Дрезден или во Флоренцию,  и  буду там жить,  пока
околею".
 Павел Петрович помочил себе лоб одеколоном и  закрыл глаза.  Освещенная
ярким  дневным  светом,  его  красивая,  исхудалая голова  лежала  на  белой
подушке, как голова мертвеца... Да он и был мертвец.


XXV

 В  Никольском,  в  саду,  в  тени  высокого ясеня,  сидели на  дерновой
скамейке Катя с Аркадием на земле возле них поместилась Фифи, придав своему
длинному телу  тот  изящный поворот,  который у  охотников слывет  "русачьей
полежкой".  И Аркадий и Катя молчали он держал в руках полураскрытую книгу,
а она выбирала из корзинки оставшиеся в ней крошки белого хлеба и бросала их
небольшой семейке воробьев,  которые, с свойственной им трусливою дерзостью,
прыгали и  чирикали у  самых ее ног.  Слабый ветер,  шевеля в листьях ясеня,
тихонько двигал взад и вперед,  и по темной дорожке, и по желтой спине Фифи,
бледно-золотые пятна  света  ровная тень  обливала Аркадия и  Катю  только
изредка в ее волосах зажигалась яркая полоска.  Они молчали оба но именно в
том,   как  они  молчали,  как  они  сидели  рядом,  сказывалось  доверчивое
сближение  каждый из  них как будто и  не думал о  своем соседе,  а  втайне
радовался его близости.  И лица их изменились с тех пор,  как мы их видели в
последний раз: Аркадий казался спокойнее, Катя оживленнее, смелей.
 - Не  находите ли  вы,  -  начал Аркадий,  -  что ясень по-русски очень
хорошо назван:  ни одно дерево так легко и  ясно не сквозит на воздухе,  как
он.
 Катя подняла глаза кверху и промолвила:  "Да",  а Аркадий подумал: "Вот
эта не упрекает меня за то, что я красиво выражаюсь".
 - Я  не  люблю Гейне,  -  заговорила Катя,  указывая глазами на  книгу,
которую Аркадий держал в руках, - ни когда он смеется, ни когда он плачет я
его люблю, когда он задумчив и грустит.
 - А мне нравится, когда он смеется, - заметил Аркадий.
 - Это  в  вас  еще  старые  следы  вашего  сатирического направления...
("Старые следы!  - подумал Аркадий. - Если б Базаров это слышал!") Погодите,
мы вас переделаем.
 - Кто меня переделает? Вы?
 - Кто?  -  Сестра  Порфирий Платонович, с которым вы уже не ссоритесь
тетушка, которую вы третьего дня проводили в церковь.
 - Не мог же я отказаться!  А что касается до Анны Сергеевны,  она сама,
вы помните, во многом соглашалась с Евгением.
 - Сестра находилась тогда под его влиянием, так же как и вы.
 - Как  и  я!  Разве вы  замечаете,  что  я  уже  освободился из-под его
влияния?
 Катя промолчала.
 - Я знаю, - продолжал Аркадий, - он вам никогда не нравился.
 - Я не могу судить о нем.
 - Знаете ли что,  Катерина Сергеевна?  Всякий раз,  когда я  слышу этот
ответ,  я ему не верю... Нет такого человека, о котором каждый из нас не мог
бы судить! Это просто отговорка.
 - Ну,  так я  вам скажу,  что он...  не  то  что мне не нравится,  а  я
чувствую, что и он мне чужой, и я ему чужая... да и вы ему чужой.
 - Это почему?
 - Как вам сказать... Он хищный, а мы с вами ручные.
 - И я ручной?
 Катя кивнула головой.
 Аркадий почесал у себя за ухом.
 - Послушайте, Катерина Сергеевна: ведь это, в сущности, обидно.
 - Разве вы хотели бы быть хищным?
 - Хищным нет, но сильным, энергическим.
 - Этого нельзя хотеть... Вот ваш приятель этого и не хочет, а в нем это
есть.
 - Гм! Так вы полагаете, что он имел большое влияние на Анну Сергеевну?
 - Да.  Но  над ней никто долго взять верх не  может,  -  прибавила Катя
вполголоса.
 - Почему вы это думаете?
 - Она очень горда...  я не то хотела сказать... она очень дорожит своею
независимостью.
 - Кто же ею не дорожит?  - спросил Аркадий, а у самого в уме мелькнуло:
"На что она?" -  "На что она?" -  мелькнуло и у Кати. Молодым людям, которые
часто и дружелюбно сходятся, беспрестанно приходят одни и те же мысли.
 Аркадий улыбнулся и, слегка придвинувшись к Кате, промолвил шепотом:
 - Сознайтесь, что вы немножко ее боитесь.
 - Кого?
 - Ее, - значительно повторил Аркадий.
 - А вы? - в свою очередь спросила Катя.
 - И я заметьте, я сказал: и я.
 Катя погрозила ему пальцем.
 - Это  меня  удивляет,  -  начала она,  -  никогда сестра так  не  была
расположена к  вам,  как  именно теперь,  гораздо больше,  чем в  первый ваш
приезд.
 - Вот как!
 - А вы этого не заметили? Вас это не радует?
 Аркадий задумался.
 - Чем я  мог заслужить благоволение Анны Сергеевны?  Уж не тем ли,  что
привез ей письма вашей матушки?
 - И этим, и другие есть причины, которых я не скажу.
 - Это почему?
 - Не скажу.
 - О! я знаю: вы очень упрямы.
 - Упряма.
 - И наблюдательны.
 Катя посмотрела сбоку на Аркадия.
 - Может быть, вас это сердит? О чем вы думаете?
 - Я думаю о том,  откуда могла прийти вам эта наблюдательность, которая
действительно есть в вас. Вы так пугливы, недоверчивы всех чуждаетесь...
 - Я  много жила  одна:  поневоле размышлять станешь.  Но  разве я  всех
чуждаюсь?
 Аркадий бросил признательный взгляд на Катю.
 - Все это прекрасно,  -  продолжал он,  -  но люди в вашем положении, я
хочу сказать с вашим состоянием,  редко владеют этим даром  до них,  как до
царей, истине трудно дойти.
 - Да ведь я не богатая.
 Аркадий изумился и не сразу понял Катю.  "И в самом деле, имение-то все
сестрино!" - пришло ему в голову эта мысль ему не была неприятна.
 - Как вы это хорошо сказали! - промолвил он.
 - А что?
 - Сказали хорошо просто, не стыдясь и не рисуясь. Кстати: я воображаю,
в  чувстве человека,  который знает и  говорит,  что он  беден,  должно быть
что-то особенное, какое-то своего рода тщеславие.
 - Я  ничего этого не испытала по милости сестры  я  упомянула о  своем
состоянии только потому, что к слову пришлось.
 - Так  но  сознайтесь,  что  и  в  вас есть частица того тщеславия,  о
котором я сейчас говорил.
 - Например?
 - Например,  ведь вы,  - извините мой вопрос, - вы бы не пошли замуж за
богатого человека?
 - Если б я его очень любила... Нет, кажется, и тогда бы не пошла.
 - А!  вот видите! - воскликнул Аркадий и, погодя немного, прибавил: - А
отчего бы вы за него не пошли?
 - Оттого, что и в песне про неровнюшку поется.
 - Вы, может быть, хотите властвовать или...
 - О нет!  к чему это? Напротив, я готова покоряться, только неравенство
тяжело.  А  уважать себя и  покоряться -  это  я  понимаю  это счастье  но
подчиненное существование... Нет, довольно и так.
 - Довольно и так,  -  повторил за Катей Аркадий.  - Да, да, - продолжал
он,  -  вы недаром одной крови с Анной Сергеевной вы так же самостоятельны,
как она  но вы более скрытны.  Вы,  я уверен, ни за что первая не выскажете
своего чувства, как бы оно ни было сильно и свято...
 - Да как же иначе? - спросила Катя.
 - Вы одинаково умны у вас столько же, если не больше, характера, как у
ней...
 - Не сравнивайте меня с сестрой,  пожалуйста, - поспешно перебила Катя,
- это  для  меня  слишком невыгодно.  Вы  как  будто  забыли,  что  сестра и
красавица,  и  умница,  и...  вам  в  особенности,  Аркадий  Николаевич,  не
следовало бы говорить такие слова, и еще с таким серьезным лицом.
 - Что значит это:  вам в особенности,  - и из чего вы заключаете, что я
шучу?
 - Конечно, вы шутите.
 - Вы думаете? А что, если я убежден в том, что я говорю? Если я нахожу,
что я еще не довольно сильно выразился?
 - Я вас не понимаю.
 - В  самом деле?  Ну,  теперь я вижу:  я точно слишком превозносил вашу
наблюдательность.
 - Как?
 Аркадий ничего не ответил и отвернулся,  а Катя отыскала в корзинке еще
несколько крошек и начала бросать их воробьям  но взмах ее руки был слишком
силен, и они улетали прочь, не успевши клюнуть.
 - Катерина Сергеевна!  -  заговорил вдруг Аркадий, - вам это, вероятно,
все равно:  но знайте,  что я вас не только на вашу сестру,  -  ни на кого в
свете не променяю.
 Он встал и быстро удалился, как бы испугавшись слов, сорвавшихся у него
с языка.
 А  Катя  уронила обе  руки  вместе с  корзинкой на  колени и,  наклонив
голову,  долго  смотрела  вслед  Аркадию.  Понемногу алая  краска  чуть-чуть
выступила на  ее  щеки  но  губы  не  улыбались,  и  темные глаза  выражали
недоумение и какое-то другое, пока еще безымянное чувство.
 - Ты одна?  -  раздался возле нее голос Анны Сергеевны.  -  Кажется, ты
пошла в сад с Аркадием.
 Катя  не  спеша перевела свои глаза на  сестру (изящно,  даже изысканно
одетая,  она  стояла на  дорожке и  кончиком раскрытого зонтика шевелила уши
Фифи) и не спеша промолвила:
 - Я одна.
 - Я это вижу, - отвечала та со смехом, - он, стало быть, ушел к себе?
 - Да.
 - Вы вместе читали?
 - Да.
 Анна Сергеевна взяла Катю за подбородок и приподняла ее лицо.
 - Вы не поссорились, надеюсь?
 - Нет, - сказала Катя и тихо отвела сестрину руку.
 - Как ты торжественно отвечаешь!  Я думала найти его здесь и предложить
ему пойти гулять со  мною.  Он  сам меня все просит об этом.  Тебе из города
привезли ботинки,  поди примерь их:  я уже вчера заметила,  что твои прежние
совсем износились.  Вообще ты  не довольно этим занимаешься,  а  у  тебя еще
такие прелестные ножки!  И  руки  твои  хороши...  только велики  так  надо
ножками брать. Но ты у меня не кокетка.
 Анна  Сергеевна  отправилась  дальше  по  дорожке,  слегка  шумя  своим
красивым платьем  Катя поднялась со скамейки и,  взяв с  собою Гейне,  ушла
тоже - только не примерять ботинки.
 "Прелестные ножки, - думала она, медленно и легко всходя по раскаленным
от солнца каменным ступеням террасы,  - прелестные ножки, говорите вы... Ну,
он и будет у них".
 Но ей тотчас стало стыдно, и она проворно побежала вверх.
 Аркадий пошел по  коридору к  себе в  комнату  дворецкий нагнал его  и
доложил, что у него сидит господин Базаров.
 - Евгений!  -  пробормотал почти  с  испугом Аркадий,  -  давно  ли  он
приехал?
 - Сию  минуту  пожаловали  и   приказали  о   себе  Анне  Сергеевне  не
докладывать, а прямо к вам себя приказали провести.
 "Уж не несчастье ли какое у нас дома?  -  подумал Аркадий и,  торопливо
взбежав по лестнице,  разом отворил дверь. Вид Базарова тотчас его успокоил,
хотя более опытный глаз,  вероятно, открыл бы в энергической по-прежнему, но
осунувшейся фигуре нежданного гостя признаки внутреннего волнения. С пыльною
шинелью на  плечах,  с  картузом на  голове,  сидел он  на  оконнице  он не
поднялся и  тогда,  когда Аркадий бросился с шумными восклицаниями к нему на
шею.
 - Вот неожиданно!  Какими судьбами!  -  твердил он, суетясь по комнате,
как человек,  который и сам воображает и желает показать, что он радуется. -
Ведь у нас все в доме благополучно, все здоровы, не правда ли?
 - Все у вас благополучно,  но не все здоровы, - проговорил Базаров. - А
ты не тараторь, вели принести мне квасу, присядь и слушай, что я тебе сообщу
в немногих, но, надеюсь, довольно сильных выражениях.
 Аркадий притих, а Базаров рассказал ему свою дуэль с Павлом Петровичем.
Аркадий очень удивился и  даже опечалился  но не почел нужным это выказать
он  только спросил,  действительно ли  не опасна рана его дяди?  и,  получив
ответ,  что  она  -  самая интересная,  только не  в  медицинском отношении,
принужденно улыбнулся,  а на сердце ему и жутко сделалось,  и как-то стыдно.
Базаров как будто его понял.
 - Да,  брат, - промолвил он, - вот что значит с феодалами пожить. Сам в
феодалы попадешь и  в рыцарских турнирах участвовать будешь.  Ну-с,  вот я и
отправился к "отцам", - так заключил Базаров, - и на дороге завернул сюда...
чтобы все это передать,  сказал бы я, если б я не почитал бесполезную ложь -
глупостью.  Нет,  я завернул сюда -  черт знает зачем.  Видишь ли,  человеку
иногда полезно взять себя  за  хохол да  выдернуть себя вон,  как  редьку из
гряды  это я совершил на днях... Но мне захотелось взглянуть еще раз на то,
с чем я расстался, на ту гряду, где я сидел.
 - Я надеюсь,  что эти слова ко мне не относятся, - возразил с волнением
Аркадий, - я надеюсь, что ты не думаешь расстаться со мной.
 Базаров пристально, почти пронзительно взглянул на него.
 - Будто это  так  огорчит тебя?  Мне сдается,  что ты  уже расстался со
мною.  Ты такой свеженький да чистенький...  должно быть,  твои дела с Анной
Сергеевной идут отлично.
 - Какие мои дела с Анной Сергеевной?
 - Да разве ты не для нее сюда приехал из города,  птенчик?  Кстати, как
там подвизаются воскресные школы?  Разве ты не влюблен в  нее?  Или уже тебе
пришла пора скромничать?
 - Евгений,  ты  знаешь,  я  всегда был  откровенен с  тобою  могу тебя
уверить, божусь тебе, что ты ошибаешься.
 - Гм!  Новое слово, - заметил вполголоса Базаров. - Но тебе не для чего
горячиться,  мне  ведь  это  совершенно все  равно.  Романтик сказал  бы:  я
чувствую,  что наши дороги начинают расходиться,  а я просто говорю,  что мы
друг другу приелись.
 - Евгений...
 - Душа моя,  это не беда  то ли еще на свете приедается!  А теперь,  я
думаю,  не проститься ли нам?  С  тех пор как я  здесь,  я  препакостно себя
чувствую, т