а Фенечка, - сколько прикажете купить?
 - Да  полфунта довольно будет,  я  полагаю.  А  у  вас здесь,  я  вижу,
перемена,  -  прибавил он, бросив вокруг быстрый взгляд, который скользнул и
по лицу Фенечки.  -  Занавески вот,  -  промолвил он,  видя,  что она его не
понимает.
 - Да-с,  занавески  Николай Петрович нам их пожаловал да уж они давно
повешены.
 - Да и я у вас давно не был. Теперь у вас здесь очень хорошо.
 - По милости Николая Петровича, - шепнула Фенечка.
 - Вам здесь лучше,  чем в прежнем флигельке?  -  спросил Павел Петрович
вежливо, но без малейшей улыбки.
 - Конечно, лучше-с.
 - Кого теперь на ваше место поместили?
 - Теперь там прачки.
 - А!
 Павел  Петрович умолк.  "Теперь уйдет",  -  думала Фенечка,  но  он  не
уходил, и она стояла перед ним как вкопанная слабо перебирая пальцами.
 - Отчего вы  велели вашего маленького вынести?  -  заговорил,  наконец,
Павел Петрович. - Я люблю детей: покажите-ка мне его.
 Фенечка вся  покраснела от  смущения и  от  радости.  Она боялась Павла
Петровича: он почти никогда не говорил с ней.
 - Дуняша,  -  кликнула  она,  -  принесите Митю  (Фенечка всем  в  доме
говорила вы). А не то погодите надо ему платьице надеть.
 Фенечка направилась к двери.
 - Да все равно, - заметил Павел Петрович.
 - Я сейчас, - ответила Фенечка и проворно вышла.
 Павел  Петрович остался  один  и  на  этот  раз  с  особенным вниманием
оглянулся кругом.  Небольшая,  низенькая комнатка,  в  которой он находился,
была очень чиста и уютна.  В ней пахло недавно выкрашенным полом, ромашкой и
мелиссой.  Вдоль стен стояли стулья с  задками в виде лир  они были куплены
еще покойником генералом в Польше, во время похода в одном углу возвышалась
кроватка под кисейным пологом, рядом с кованым сундуком с круглою крышкой. В
противоположном  углу   горела   лампадка  перед   большим  темным   образом
Николая-чудотворца  крошечное фарфоровое яичко  на  красной ленте висело на
груди  святого,  прицепленное  к  сиянию  на  окнах  банки  с  прошлогодним
вареньем,  тщательно завязанные,  сквозили зеленым  светом  на  бумажных их
крышках  сама  Фенечка  написала  крупными  буквами:   "кружовник"  Николай
Петрович любил особенно это варенье. Под потолком, на длинном шнурке, висела
клетка с  короткохвостым чижом  он беспрестанно чирикал и прыгал,  и клетка
беспрестанно качалась и дрожала:  конопляные зерна с легким стуком падали на
пол.   В   простенке,   над   небольшим  комодом,   висели  довольно  плохие
фотографические портреты Николая Петровича в  разных  положениях,  сделанные
заезжим художником  тут же  висела фотография самой Фенечки,  совершенно не
удавшаяся:  какое-то безглазое лицо напряженно улыбалось в темной рамочке, -
больше ничего нельзя было разобрать  а  над Фенечкой -  Ермолов,  в  бурке,
грозно хмурился на отдаленные Кавказские горы, из-под шелкового башмачка для
булавок, падавшего ему на самый лоб.
 Прошло минут пять  в  соседней комнате слышался шелест и шепот.  Павел
Петрович  взял  с  комода  замасленную  книгу,  разрозненный  том  Стрельцов
Масальского,  перевернул несколько  страниц...  Дверь  отворилась,  и  вошла
Фенечка с Митей на руках.  Она надела на него красную рубашечку с галуном на
вороте,  причесала его волосики и  утерла лицо:  он дышал тяжело,  порывался
всем телом и  подергивал ручонками,  как  это  делают все здоровые дети  но
щегольская рубашечка видимо на  него  подействовала:  выражение удовольствия
отражалось на  всей  его  пухлой фигурке.  Фенечка и  свои  волосы привела в
порядок,  и косынку надела получше,  но она могла бы остаться, как была. И в
самом деле, есть ли на свете что-нибудь пленительнее молодой красивой матери
с здоровым ребенком на руках?
 - Экой бутуз,  -  снисходительно проговорил Павел Петрович и  пощекотал
двойной  подбородок  Мити  концом  длинного  ногтя  на  указательном пальце
ребенок уставился на чижа и засмеялся.
 - Это дядя, - промолвила Фенечка, склоняя к нему свое лицо и слегка его
встряхивая,  между  тем  как  Дуняша  тихонько  ставила  на  окно  зажженную
курительную свечку, подложивши под нее грош.
 - Сколько бишь ему месяцев? - спросил Павел Петрович.
 - Шесть месяцев скоро вот седьмой пойдет, одиннадцатого числа.
 - Не восьмой ли, Федосья Николаевна? - не без робости вмешалась Дуняша.
 - Нет,  седьмой  как можно!  -  Ребенок опять засмеялся,  уставился на
сундук и вдруг схватил свою мать всею пятерней за нос и за губы. - Баловник,
- проговорила Фенечка, не отодвигая лица от его пальцев.
 - Он похож на брата, - заметил Павел Петрович.
 "На кого ж ему и походить?" - подумала Фенечка.
 - Да,  -  продолжал,  как бы говоря с  самим собой,  Павел Петрович,  -
несомненное сходство. - Он внимательно, почти печально посмотрел на Фенечку.
 - Это дядя, - повторила она, уже шепотом.
 - А! Павел! вот где ты! - раздался вдруг голос Николая Петровича.
 Павел  Петрович  торопливо обернулся и  нахмурился  но  брат  его  так
радостно,  с такою благодарностью глядел на него,  что он не мог не ответить
ему улыбкой.
 - Славный у тебя мальчуган,  -  промолвил он и посмотрел на часы, - а я
завернул сюда насчет чаю...
 И,  приняв равнодушное выражение, Павел Петрович тотчас же вышел вон из
комнаты.
 - Сам собою зашел? - спросил Фенечку Николай Петрович.
 - Сами-с постучались и вошли.
 - Ну, а Аркаша больше у тебя не был?
 - Не был. Не перейти ли мне во флигель, Николай Петрович?
 - Это зачем?
 - Я думаю, не лучше ли будет на первое время.
 - Н...  нет, - произнес с запинкой Николай Петрович и потер себе лоб. -
Надо  было  прежде...  Здравствуй,  пузырь,  -  проговорил  он  с  внезапным
оживлением и,  приблизившись к  ребенку,  поцеловал его  в  щеку  потом  он
нагнулся немного и приложил губы к Фенечкиной руке, белевшей, как молоко, на
красной рубашечке Мити.
 - Николай Петрович!  что вы это?  -  пролепетала она и  опустила глаза,
потом тихонько подняла их...  Прелестно было  выражение ее  глаз,  когда она
глядела как бы исподлобья да посмеивалась ласково и немножко глупо.
 Николай  Петрович познакомился с  Фенечкой следующим образом.  Однажды,
года три тому назад,  ему пришлось ночевать на постоялом дворе в  отдаленном
уездном  городе.  Его  приятно  поразила  чистота  отведенной  ему  комнаты,
свежесть постельного белья.  "Уж не немка ли здесь хозяйка?" - пришло ему на
мысль  но  хозяйкой  оказалась русская,  женщина  лет  пятидесяти,  опрятно
одетая, с благообразным умным лицом и степенною речью. Он разговорился с ней
за чаем  очень она ему понравилась.  Николай Петрович в то время только что
переселился в  новую свою усадьбу и,  не  желая держать при  себе крепостных
людей,  искал наемных  хозяйка,  с своей стороны, жаловалась на малое число
проезжающих в городе, на тяжелые времена он предложил ей поступить к нему в
дом в качестве экономки  она согласилась.  Муж у ней давно умер, оставив ей
одну только дочь,  Фенечку.  Недели через две Арина Савишна (так звали новую
экономку) прибыла вместе  с  дочерью в  Марьино и  поселилась во  флигельке.
Выбор  Николая Петровича оказался удачным,  Арина завела порядок в  доме.  О
Фенечке, которой тогда минул уже семнадцатый год, никто не говорил, и редкий
ее видел:  она жила тихонько,  скромненько, и только по воскресеньям Николай
Петрович замечал в приходской церкви,  где-нибудь в сторонке, тонкий профиль
ее беленького лица. Так прошло более года.
 В  одно утро Арина явилась к  нему в кабинет и,  по обыкновению,  низко
поклонившись, спросила его, не может ли он помочь ее дочке, которой искра из
печки попала в глаз.  Николай Петрович, как все домоседы, занимался лечением
и  даже  выписал гомеопатическую аптечку.  Он  тотчас велел  Арине  привести
больную.  Узнав,  что барин ее  зовет,  Фенечка очень перетрусилась,  однако
пошла за матерью.  Николай Петрович подвел ее к окну и взял ее обеими руками
за  голову.  Рассмотрев хорошенько ее  покрасневший и  воспаленный глаз,  он
прописал ей примочку, которую тут же сам составил, и, разорвав на части свой
платок,  показал ей,  как надо примачивать.  Фенечка выслушала его и  хотела
выйти.  "Поцелуй же ручку у барина, глупенькая", - сказала ей Арина. Николай
Петрович  не  дал  ей  своей  руки  и,  сконфузившись,  сам  поцеловал ее  в
наклоненную  голову,   в   пробор.   Фенечкин  глаз  скоро  выздоровел,   но
впечатление, произведенное ею на Николая Петровича, прошло не скоро. Ему все
мерещилось это чистое,  нежное, боязливо приподнятое лицо он чувствовал под
ладонями рук своих эти мягкие волосы,  видел эти невинные,  слегка раскрытые
губы,  из-за  которых влажно блистали на солнце жемчужные зубки.  Он начал с
большим вниманием глядеть на  нее  в  церкви,  старался заговаривать с  нею.
Сначала она его дичилась и  однажды,  перед вечером,  встретив его на  узкой
тропинке,  проложенной пешеходами через ржаное поле, зашла в высокую, густую
рожь, поросшую полынью и васильками, чтобы только не попасться ему на глаза.
Он увидал ее головку сквозь золотую сетку колосьев, откуда она высматривала,
как зверок, и ласково крикнул ей:
 - Здравствуй, Фенечка! Я не кусаюсь.
 - Здравствуйте, - прошептала она, не выходя из своей засады.
 Понемногу  она  стала  привыкать к  нему,  но  все  еще  робела  в  его
присутствии,  как вдруг ее  мать Арина умерла от холеры.  Куда было деваться
Фенечке?  Она наследовала от своей матери любовь к порядку, рассудительность
и степенность но она была так молода, так одинока Николай Петрович был сам
такой добрый и скромный... Остальное досказывать нечего...
 - Так-таки брат к  тебе и  вошел?  -  спрашивал ее Николай Петрович.  -
Постучался и вошел?
 - Да-с.
 - Ну, это хорошо. Дай-ка мне покачать Митю.
 И  Николай Петрович начал его  подбрасывать почти под самый потолок,  к
великому удовольствию малютки и к немалому беспокойству матери,  которая при
всяком его взлете протягивала руки к обнажавшимся его ножкам.
 А  Павел Петрович вернулся в свой изящный кабинет,  оклеенный по стенам
красивыми обоями дикого цвета,  с  развешанным оружием на пестром персидском
ковре,  с  ореховою мебелью,  обитой  темно-зеленым  трипом,  с  библиотекой
reaiace*  из   старого  черного  дуба,   с   бронзовыми  статуэтками  на
великолепном письменном столе,  с камином...  Он бросился на диван,  заложил
руки за  голову и  остался неподвижен,  почти с  отчаяньем глядя в  потолок.
Захотел ли  он  скрыть от  самых стен,  что у  него происходило на лице,  по
другой ли какой причине, только он встал, отстегнул тяжелые занавески окон и
опять бросился на диван.
 ______________
 * в стиле эпохи Возрождения (франц.).


IX

 В  тот же день и Базаров познакомился с Фенечкой.  Он вместе с Аркадием
ходил по  саду  и  толковал ему,  почему иные  деревца,  особенно дубки,  не
принялись.
 - Надо серебристых тополей побольше здесь сажать, да елок, да, пожалуй,
липок,  подбавивши чернозему. Вон беседка принялась хорошо, - прибавил он, -
потому что акация да сирень -  ребята добрые,  ухода не требуют.  Ба, да тут
кто-то есть.
 В  беседке сидела Фенечка с  Дуняшей и  Митей.  Базаров остановился,  а
Аркадий кивнул головою Фенечке, как старый знакомый.
 - Кто это?  -  спросил его Базаров, как только они прошли мимо. - Какая
хорошенькая!
 - Да ты о ком говоришь?
 - Известно о ком: одна только хорошенькая.
 Аркадий,  не без замешательства,  объяснил ему в  коротких словах,  кто
была Фенечка.
 - Ага!  - промолвил Базаров, - у твоего отца, видно, губа не дура. А он
мне нравится,  твой отец,  ей-ей!  Он молодец.  Однако надо познакомиться, -
прибавил он и отправился назад к беседке.
 - Евгений!  -  с испугом крикнул ему вослед Аркадий, - осторожней, ради
Бога.
 - Не волнуйся,  -  проговорил Базаров,  -  народ мы тертый,  в  городах
живали.
 Приблизясь к Фенечке, он скинул картуз.
 - Позвольте представиться,  -  начал он с вежливым поклоном,  - Аркадию
Николаевичу приятель и человек смирный.
 Фенечка приподнялась со скамейки и глядела на него молча.
 - Какой ребенок чудесный! - продолжал Базаров. - Не беспокойтесь, я еще
никого не  сглазил.  Что  это  у  него щеки такие красные?  Зубки,  что  ли,
прорезаются?
 - Да-с,  - промолвила Фенечка, - четверо зубков у него уже прорезались,
а теперь вот десны опять припухли.
 - Покажите-ка... да вы не бойтесь, я доктор.
 Базаров взял на руки ребенка,  который, к удивлению и Фенечки и Дуняши,
не оказал никакого сопротивления и не испугался.
 - Вижу,  вижу...  Ничего,  все  в  порядке:  зубастый будет.  Если  что
случится, скажите мне. А сами вы здоровы?
 - Здорова, слава Богу.
 - Слава Богу -  лучше всего.  А  вы?  -  прибавил Базаров,  обращаясь к
Дуняше.
 Дуняша, девушка очень строгая в хоромах и хохотунья за воротами, только
фыркнула ему в ответ.
 - Ну и прекрасно.  Вот вам ваш богатырь. Фенечка приняла ребенка к себе
на руки.
 - Как он у вас тихо сидел, - промолвила она вполголоса.
 - У меня все дети тихо сидят, - отвечал Базаров, - я такую штуку знаю.
 - Дети чувствуют, кто их любит, - заметила Дуняша.
 - Это точно,  - подтвердила Фенечка. - Вот и Митя, к иному ни за что на
руки не пойдет.
 - А ко мне пойдет?  - спросил Аркадий, который, постояв некоторое время
в отдалении, приблизился к беседке.
 Он поманил к  себе Митю,  но Митя откинул голову назад и  запищал,  что
очень смутило Фенечку.
 - В  другой раз,  когда привыкнуть успеет,  -  снисходительно промолвил
Аркадий, и оба приятеля удалились.
 - Как бишь ее зовут? - спросил Базаров.
 - Фенечкой... Федосьей, - ответил Аркадий.
 - А по батюшке? Это тоже нужно знать.
 - Николаевной.
 - Bee*.  Мне нравится в ней то,  что она не слишком конфузится?  Иной,
пожалуй,  это-то и осудил бы в ней. Что за вздор? чего конфузиться? Она мать
- ну и права.
 ______________
 * Хорошо (лат.).

 - Она-то права, - заметил Аркадий, - но вот отец мой...
 - И он прав, - перебил Базаров.
 - Ну, нет, я не нахожу.
 - Видно, лишний наследничек нам не по нутру?
 - Как  тебе  не  стыдно предполагать во  мне  такие мысли!  -  с  жаром
подхватил Аркадий.  -  Я  не  с  этой точки зрения почитаю отца неправым  я
нахожу, что он должен бы жениться на ней.
 - Эге-ге!  -  спокойно проговорил Базаров. - Вот мы какие великодушные!
Ты придаешь еще значение браку я этого от тебя не ожидал.
 Приятели сделали несколько шагов в молчанье.
 - Видел я  все заведения твоего отца,  -  начал опять Базаров.  -  Скот
плохой,  и  лошади разбитые.  Строения тоже подгуляли,  и  работники смотрят
отъявленными ленивцами  а  управляющий либо  дурак,  либо плут,  я  еще  не
разобрал хорошенько.
 - Строг же ты сегодня, Евгений Васильевич.
 - И добрые мужички надуют твоего отца всенепременно.  Знаешь поговорку:
"Русский мужик бога слопает".
 - Я начинаю соглашаться с дядей,  -  заметил Аркадий,  -  ты решительно
дурного мнения о русских.
 - Эка важность!  Русский человек только тем и хорош,  что он сам о себе
прескверного мнения.  Важно  то,  что  дважды два  четыре,  а  остальное все
пустяки.
 - И  природа пустяки?  -  проговорил Аркадий,  задумчиво глядя вдаль на
пестрые поля, красиво и мягко освещенные уже невысоким солнцем.
 - И природа пустяки в том значении, в каком ты ее понимаешь. Природа не
храм, а мастерская, и человек в ней работник.
 Медлительные звуки виолончели долетели до  них  из  дому  в  это  самое
мгновение.  Кто-то  играл  с  чувством,  хотя  и  неопытною рукою "Ожидание"
Шуберта, и медом разливалась по воздуху сладостная мелодия.
 - Это что? - произнес с изумлением Базаров.
 - Это отец.
 - Твой отец играет на виолончели?
 - Да.
 - Да сколько твоему отцу лет?
 - Сорок четыре.
 Базаров вдруг расхохотался.
 - Чему же ты смеешься?
 - Помилуй! в сорок четыре года человек, ater familia*, в ...м уезде -
играет на виолончели!
 ______________
 * отец семейства (лат.).

 Базаров продолжал хохотать  но Аркадий,  как ни благоговел перед своим
учителем, на этот раз даже не улыбнулся.


X

 Прошло около двух недель. Жизнь в Марьине текла своим порядком: Аркадий
сибаритствовал, Базаров работал. Все в доме привыкли к нему, к его небрежным
манерам, к его немногосложным и отрывочным речам. Фенечка, в особенности, до
того  с  ним  освоилась,  что  однажды ночью велела разбудить его:  с  Митей
сделались судороги  и  он пришел и,  по обыкновению,  полушутя,  полузевая,
просидел у  ней часа два и  помог ребенку.  Зато Павел Петрович всеми силами
души своей возненавидел Базарова:  он считал его гордецом, нахалом, циником,
плебеем  он  подозревал,  что Базаров не  уважает его,  что он  едва ли  не
презирает его -  его,  Павла Кирсанова! Николай Петрович побаивался молодого
"нигилиста" и  сомневался в пользе его влияния на Аркадия  но он охотно его
слушал, охотно присутствовал при его физических и химических опытах. Базаров
привез с  собой  микроскоп и  по  целым  часам с  ним  возился.  Слуги также
привязались к нему,  хотя он над ними подтрунивал:  они чувствовали,  что он
все-таки  свой  брат,  не  барин.  Дуняша охотно с  ним  хихикала и  искоса,
значительно  посматривала  на  него,  пробегая  мимо  "перепелочкой"  Петр,
человек до крайности самолюбивый и глупый, вечно с напряженными морщинами на
лбу, человек, которого все достоинство состояло в том, что он глядел учтиво,
читал по складам и часто чистил щеточкой свой сюртучок,  - и тот ухмылялся и
светлел,  как  только Базаров обращал на  него внимание  дворовые мальчишки
бегали за "дохтуром",  как собачонки.  Один старик Прокофьич не любил его, с
угрюмым видом  подавал ему  за  столом  кушанья,  называл его  "живодером" и
"прощелыгой" и  уверял,  что он с  своими бакенбардами -  настоящая свинья в
кусте. Прокофьич, по-своему, был аристократ не хуже Павла Петровича.
 Наступили  лучшие  дни  в  году  -   первые  дни  июня.  Погода  стояла
прекрасная  правда,  издали грозилась опять холера, но жители ...й губернии
успели  уже  привыкнуть к  ее  посещениям.  Базаров  вставал  очень  рано  и
отправлялся версты за две,  за три, не гулять - он прогулок без дела терпеть
не мог,  -  а собирать травы,  насекомых. Иногда он брал с собой Аркадия. На
возвратном пути у  них обыкновенно завязывался спор,  и  Аркадий обыкновенно
оставался побежденным, хотя говорил больше своего товарища.
 Однажды они  как-то  долго  замешкались  Николай Петрович вышел к  ним
навстречу в  сад и,  поравнявшись с  беседкой,  вдруг услышал быстрые шаги и
голоса обоих молодых людей.  Они шли по  ту  сторону беседки и  не могли его
видеть.
 - Ты отца недостаточно знаешь, - говорил Аркадий.
 Николай Петрович притаился.
 - Твой  отец  добрый  малый,  -  промолвил Базаров,  -  но  он  человек
отставной, его песенка спета.
 Николай Петрович приник ухом... Аркадий ничего не отвечал.
 "Отставной человек" постоял минуты две  неподвижно и  медленно поплелся
домой.
 - Третьего дня,  я  смотрю,  он Пушкина читает,  -  продолжал между тем
Базаров.  - Растолкуй ему, пожалуйста, что это никуда не годится. Ведь он не
мальчик:  пора бросить эту ерунду.  И  охота же  быть романтиком в  нынешнее
время! Дай ему что-нибудь дельное почитать.
 - Что бы ему дать? - спросил Аркадий.
 - Да, я думаю, Бюхнерово "Stoff ud Kraft"* на первый случай.
 ______________
 * "Материя и сила" (нем.).

 - Я сам так думаю,  - заметил одобрительно Аркадий. - "Stoff ud Kraft"
написано популярным языком...
 - Вот как мы  с  тобой,  -  говорил в  тот же  день после обеда Николай
Петрович своему брату,  сидя у него в кабинете,  -  в отставные люди попали,
песенка наша спета.  Что ж?  Может быть,  Базаров и прав но мне, признаюсь,
одно больно: я надеялся именно теперь тесно и дружески сойтись с Аркадием, а
выходит,  что я  остался назади,  он ушел вперед,  и понять мы друг друга не
можем.
 - Да почему он ушел вперед?  И чем он от нас так уж очень отличается? -
с нетерпением воскликнул Павел Петрович.  - Это все ему в голову синьор этот
вбил,  нигилист  этот.  Ненавижу я  этого  лекаришку  по-моему,  он  просто
шарлатан  я  уверен,  что со всеми своими лягушками он и  в физи