,
отдай свою, и тогда уже без сожаления и без возврата. А то лучше и не надо.
 - Что ж?  - заметил Базаров, - это условие справедливое, и я удивляюсь,
как вы до сих пор... не нашли, чего желали.
 - А вы думаете, легко отдаться вполне чему бы то ни было?
 - Не  легко,  если  станешь размышлять,  да  выжидать,  да  самому себе
придавать цену,  дорожить собою то  есть  а  не  размышляя,  отдаться очень
легко.
 - Как же собою не дорожить?  Если я не имею никакой цены, кому же нужна
моя преданность?
 - Это  уже  не  мое дело  это дело другого разбирать,  какая моя цена.
Главное, надо уметь отдаться.
 Одинцова отделилась от спинки кресла.
 - Вы говорите так, - начала она, - как будто все это испытали.
 - К  слову пришлось,  Анна Сергеевна:  это все,  вы знаете,  не по моей
части.
 - Но вы бы сумели отдаться?
 - Не знаю, хвастаться не хочу.
 Одинцова ничего не сказала,  и Базаров умолк. Звуки фортепьяно долетели
до них из гостиной.
 - Что это Катя так поздно играет, - заметила Одинцова.
 Базаров поднялся.
 - Да, теперь точно поздно, вам пора почивать.
 - Погодите, куда же вы спешите... мне нужно сказать вам одно слово.
 - Какое?
 - Погодите, - шепнула Одинцова.
 Ее  глаза  остановились на  Базарове  казалось,  она  внимательно  его
рассматривала.
 Он прошелся по комнате, потом вдруг приблизился к ней, торопливо сказал
"прощайте",  стиснул ей руку так,  что она чуть не вскрикнула,  и вышел вон.
Она  поднесла свои склеившиеся пальцы к  губам,  подула на  них и  внезапно,
порывисто поднявшись с кресла,  направилась быстрыми шагами к двери,  как бы
желая вернуть Базарова... Горничная вошла в комнату с графином на серебряном
подносе.  Одинцова остановилась,  велела ей  уйти  и  села  опять,  и  опять
задумалась. Коса ее развилась и темной змеей упала к ней на плечо. Лампа еще
долго горела в  комнате Анны Сергеевны,  и долго она оставалась неподвижною,
лишь  изредка  проводя пальцами по  своим  рукам,  которые слегка  покусывал
ночной холод.
 А Базаров, часа два спустя, вернулся к себе в спальню с мокрыми от росы
сапогами,  взъерошенный и угрюмый. Он застал Аркадия за письменным столом, с
книгой в руках, в застегнутом доверху сюртуке.
 - Ты еще не ложился? - проговорил он как бы с досадой.
 - Ты долго сидел сегодня с Анной Сергеевной,  -  промолвил Аркадий,  не
отвечая на его вопрос.
 - Да, я с ней сидел все время, пока вы с Катериной Сергеевной играли на
фортепьяно.
 - Я не играл...  - начал было Аркадий и умолк. Он чувствовал, что слезы
приступали к его глазам, а ему не хотелось заплакать перед своим насмешливым
другом.


XVIII

 На следующий день,  когда Одинцова явилась к чаю,  Базаров долго сидел,
нагнувшись над своею чашкою,  да  вдруг взглянул на нее...  Она обернулась к
нему,  как  будто он  ее  толкнул,  и  ему  показалось,  что лицо ее  слегка
побледнело за ночь.  Она скоро ушла к  себе в  комнату и  появилась только к
завтраку.  С утра погода стояла дождливая,  не было возможности гулять.  Все
общество собралось в  гостиную.  Аркадий  достал  последний нумер  журнала и
начал читать.  Княжна,  по обыкновению своему, сперва выразила на лице своем
удивление,  точно он  затевал нечто неприличное,  потом злобно уставилась на
него но он не обратил на нее внимания.
 - Евгений  Васильевич,  -  проговорила Анна  Сергеевна,  -  пойдемте ко
мне... Я хочу у вас спросить... Вы назвали вчера одно руководство...
 Она встала и  направилась к  дверям.  Княжна посмотрела вокруг с  таким
выражением,   как  бы  желала  сказать:   "Посмотрите,   посмотрите,  как  я
изумляюсь!"  -  и  опять  уставилась на  Аркадия,  но  он  возвысил голос и,
переглянувшись с Катей, возле которой сидел, продолжал чтение.
 Одинцова скорыми шагами  дошла  до  своего  кабинета.  Базаров проворно
следовал за нею, не поднимая глаз и только ловя слухом тонкий свист и шелест
скользившего перед ним шелкового платья.  Одинцова опустилась на то же самое
кресло, на котором сидела накануне, и Базаров занял вчерашнее свое место.
 - Так  как  же  называется эта  книга?  -  начала она  после небольшого
молчания.
 - Peloue et Fremy,  Notio geerale... - отвечал Базаров. - Впрочем,
можно  вам  также  порекомендовать Gaot,  Traite  elemetaire  de  hyique
exerimetale*.   В  этом  сочинении  рисунки  отчетливее,   и  вообще  этот
учебник...
 ______________
 * Гано, "Элементарный учебник экспериментальной физики" (франц.).

 Одинцова протянула руку.
 - Евгений Васильевич,  извините меня,  но я  позвала вас сюда не с тем,
чтобы  рассуждать  об  учебниках.  Мне  хотелось  возобновить наш  вчерашний
разговор. Вы ушли так внезапно... Вам не будет скучно?
 - Я к вашим услугам,  Анна Сергеевна. Но о чем бишь беседовали мы вчера
с вами?
 Одинцова бросила косвенный взгляд на Базарова.
 - Мы говорили с вами,  кажется,  о счастии.  Я вам рассказывала о самой
себе.  Кстати вот,  я упомянула слово "счастие". Скажите, отчего, даже когда
мы  наслаждаемся,   например,   музыкой,   хорошим  вечером,   разговором  с
симпатическими людьми,  отчего все  это  кажется скорее намеком на  какое-то
безмерное, где-то существующее счастие, чем действительным счастьем, то есть
таким,  которым мы сами обладаем?  Отчего это?  Или вы,  может быть,  ничего
подобного не ощущаете?
 - Вы знаете поговорку: "Там хорошо, где нас нет", - возразил Базаров, -
притом же вы сами сказали вчера,  что вы не удовлетворены.  А  мне в голову,
точно, такие мысли не приходят.
 - Может быть, они кажутся вам смешными?
 - Нет, но они мне не приходят в голову.
 - В самом деле? Знаете, я бы очень желала знать, о чем вы думаете?
 - Как? я вас не понимаю.
 - Послушайте, я давно хотела объясниться с вами. Вам нечего говорить, -
вам это самим известно,  -  что вы человек не из числа обыкновенных  вы еще
молоды -  вся жизнь перед вами.  К  чему вы себя готовите?  какая будущность
ожидает вас?  Я  хочу  сказать -  какой цели вы  хотите достигнуть,  куда вы
идете, что у вас на душе? Словом, кто вы, что вы?
 - Вы  меня удивляете,  Анна Сергеевна.  Вам известно,  что я  занимаюсь
естественными науками, а кто я...
 - Да, кто вы?
 - Я уже докладывал вам, что я будущий уездный лекарь.
 Анна Сергеевна сделала нетерпеливое движение.
 - Зачем вы  это говорите?  Вы этому сами не верите.  Аркадий мог бы мне
отвечать так, а не вы.
 - Да чем же Аркадий...
 - Перестаньте!  Возможно ли,  чтобы вы удовольствовались такою скромною
деятельностью,  и не сами ли вы всегда утверждаете,  что для вас медицина не
существует.  Вы - с вашим самолюбием - уездный лекарь! Вы мне отвечаете так,
чтобы отделаться от меня, потому что вы не имеете никакого доверия ко мне. А
знаете ли,  Евгений Васильевич, что я умела бы понять вас: я сама была бедна
и самолюбива,  как вы я прошла, может быть, через такие же испытания, как и
вы.
 - Все это прекрасно, Анна Сергеевна, но вы меня извините... я вообще не
привык высказываться, и между вами и мною такое расстояние...
 - Какое расстояние?  Вы опять мне скажете, что я аристократка? Полноте,
Евгений Васильич я вам, кажется, доказала...
 - Да и кроме того,  - перебил Базаров, - что за охота говорить и думать
о  будущем,  которое  большею  частью  не  от  нас  зависит?  Выйдет  случай
что-нибудь сделать -  прекрасно,  а  не выйдет -  по крайней мере тем будешь
доволен, что заранее напрасно не болтал.
 - Вы называете дружескую беседу болтовней...  Или, может быть, вы меня,
как  женщину,  не  считаете  достойною вашего  доверия?  Ведь  вы  нас  всех
презираете.
 - Вас я не презираю, Анна Сергеевна, и вы это знаете.
 - Нет,  я  ничего не  знаю...  но  положим:  я  понимаю ваше  нежелание
говорить о будущей вашей деятельности но то, что в вас теперь происходит...
 - Происходит!  -  повторил Базаров,  -  точно  я  государство какое или
общество!  Во всяком случае,  это вовсе не любопытно и притом разве человек
всегда может громко сказать все, что в нем "происходит"?
 - А я не вижу, почему нельзя высказать все, что имеешь на душе.
 - Вы можете? - спросил Базаров.
 - Могу, - отвечала Анна Сергеевна после небольшого колебания.
 Базаров наклонил голову.
 - Вы счастливее меня.
 Анна Сергеевна вопросительно посмотрела на него.
 - Как хотите, - продолжала она, - а мне все-таки что-то говорит, что мы
сошлись недаром,  что мы будем хорошими друзьями.  Я уверена,  что ваша эта,
как бы сказать, ваша напряженность, сдержанность исчезнет наконец?
 - А  вы  заметили во  мне  сдержанность...  как  вы  еще  выразились...
напряженность?
 - Да.
 Базаров встал и подошел к окну.
 - И  вы желали бы знать причину этой сдержанности,  вы желали бы знать,
что во мне происходит?
 - Да, - повторила Одинцова с каким-то, ей еще непонятным, испугом.
 - И вы не рассердитесь?
 - Нет.
 - Нет?  - Базаров стоял к ней спиною. - Так знайте же, что я люблю вас,
глупо, безумно... Вот чего вы добились.
 Одинцова протянула вперед обе  руки,  а  Базаров уперся лбом  в  стекло
окна. Он задыхался все тело его видимо трепетало. Но это было не трепетание
юношеской робости, не сладкий ужас первого признания овладел им: это страсть
в нем билась,  сильная и тяжелая -  страсть, похожая на злобу и, быть может,
сродни ей... Одинцовой стало и страшно и жалко его.
 - Евгений Васильич, - проговорила она, и невольная нежность зазвенела в
ее голосе.
 Он быстро обернулся,  бросил на нее пожирающий взор - и, схватив ее обе
руки, внезапно привлек ее к себе на грудь.
 Она не тотчас освободилась из его объятий  но мгновенье спустя она уже
стояла далеко в углу и глядела оттуда на Базарова. Он рванулся к ней...
 - Вы меня не поняли,  -  прошептала она с торопливым испугом. Казалось,
шагни он еще раз, она бы вскрикнула... Базаров закусил губы и вышел.
 Полчаса спустя служанка подала Анне Сергеевне записку от Базарова  она
состояла из  одной только строчки:  "Должен ли я  сегодня уехать -  или могу
остаться до  завтра?"  -  "Зачем уезжать?  Я  вас не  понимала -  вы меня не
поняли",  -  ответила ему Анна Сергеевна,  а  сама подумала:  "Я  и  себя не
понимала".
 Она  до  обеда не  показывалась и  все  ходила взад и  вперед по  своей
комнате, заложив руки назад, изредка останавливаясь то перед окном, то перед
зеркалом,  и  медленно проводила платком по шее,  на которой ей все чудилось
горячее пятно.  Она  спрашивала себя,  что  заставляло ее  "добиваться",  по
выражению  Базарова,   его   откровенности,   и   не   подозревала  ли   она
чего-нибудь...  "Я виновата,  -  промолвила она вслух,  -  но я это не могла
предвидеть".  Она  задумывалась и  краснела,  вспоминая почти  зверское лицо
Базарова, когда он бросился к ней...
 "Или?" -  произнесла она вдруг,  и остановилась,  и тряхнула кудрями...
Она увидала себя в зеркале ее назад закинутая голова с таинственною улыбкой
на полузакрытых,  полураскрытых глазах и губах, казалось, говорила ей в этот
миг что-то такое, от чего она сама смутилась...
 "Нет,  -  решила она наконец,  -  Бог знает,  куда бы это повело,  этим
нельзя шутить, спокойствие все-таки лучше всего на свете".
 Ее спокойствие не было потрясено  но она опечалилась и даже всплакнула
раз,  сама не  зная отчего,  только не  от  нанесенного оскорбления.  Она не
чувствовала себя оскорбленною:  она  скорее чувствовала себя виноватою.  Под
влиянием различных смутных чувств,  сознания уходящей жизни, желания новизны
она заставила себя дойти до известной черты, заставила себя заглянуть за нее
- и увидала за ней даже не бездну, а пустоту... или безобразие.


XIX

 Как ни владела собою Одинцова, как ни стояла выше всяких предрассудков,
но и  ей было неловко,  когда она явилась в  столовую к обеду.  Впрочем,  он
прошел  довольно благополучно.  Порфирий Платоныч приехал,  рассказал разные
анекдоты  он только что вернулся из города.  Между прочим,  он сообщил, что
губернатор,  Бурдалу,  приказал своим чиновникам по особым поручениям носить
шпоры,  на  случай если он  пошлет их  куда-нибудь,  для  скорости,  верхом.
Аркадий вполголоса рассуждал с  Катей и дипломатически прислуживался княжне.
Базаров упорно и  угрюмо молчал.  Одинцова раза два -  прямо,  не украдкой -
посмотрела  на  его  лицо,  строгое  и  желчное,  с  опущенными  глазами,  с
отпечатком презрительной решимости  в  каждой  черте,  и  подумала:  "Нет...
нет...  нет..." После обеда она со всем обществом отправилась в сад и, видя,
что  Базаров желает заговорить с  нею,  сделала несколько шагов в  сторону и
остановилась.  Он  приблизился к  ней,  но  и  тут  не  поднял глаз и  глухо
промолвил:
 - Я  должен извиниться перед вами,  Анна  Сергеевна.  Вы  не  можете не
гневаться на меня.
 - Нет, я на вас не сержусь, Евгений Васильич, - отвечала Одинцова, - но
я огорчена.
 - Тем хуже. Во всяком случае, я довольно наказан. Мое положение, с этим
вы, вероятно, согласитесь, самое глупое. Вы мне написали: зачем уезжать? А я
не могу и не хочу остаться. Завтра меня здесь не будет.
 - Евгений Васильич, зачем вы...
 - Зачем я уезжаю?
 - Нет, я не то хотела сказать.
 - Прошедшего не  воротишь,  Анна  Сергеевна...  а  рано или  поздно это
должно было случиться.  Следовательно,  мне надобно уехать. Я понимаю только
одно условие,  при котором я  бы  мог остаться  но  этому условию не бывать
никогда.  Ведь вы,  извините мою  дерзость,  не  любите меня и  не  полюбите
никогда?
 Глаза Базарова сверкнули на мгновенье из-под темных его бровей.
 Анна Сергеевна не отвечала ему. "Я боюсь этого человека", - мелькнуло у
ней в голове.
 - Прощайте-с,   -  проговорил  Базаров,  как  бы  угадав  ее  мысль,  и
направился к дому.
 Анна Сергеевна тихонько пошла вслед за ним и,  подозвав Катю,  взяла ее
под руку.  Она не расставалась с ней до самого вечера. В карты она играть не
стала и  все  больше посмеивалась,  что вовсе не  шло к  ее  побледневшему и
смущенному лицу.  Аркадий недоумевал и  наблюдал за  нею,  как  молодые люди
наблюдают,  то есть постоянно вопрошал самого себя:  что,  мол,  это значит?
Базаров заперся у себя в комнате к чаю он, однако, вернулся. Анне Сергеевне
хотелось сказать ему  какое-нибудь  доброе  слово,  но  она  не  знала,  как
заговорить с ним...
 Неожиданный случай вывел ее из затруднения: дворецкий доложил о приезде
Ситникова.
 Трудно  передать словами,  какою  перепелкой влетел  в  комнату молодой
прогрессист.  Решившись, с свойственною ему назойливостью, поехать в деревню
к  женщине,  которую он едва знал,  которая никогда его не приглашала,  но у
которой,  по собранным сведениям, гостили такие умные и близкие ему люди, он
все-таки  робел  до  мозга  костей и,  вместо того  чтобы произнести заранее
затверженные  извинения  и  приветствия,  пробормотал  какую-то  дрянь,  что
Евдоксия,  дескать,  Кукшина прислала его узнать о здоровье Анны Сергеевны и
что Аркадий Николаевич тоже ему всегда отзывался с величайшею похвалой... На
этом слове он  запнулся и  потерялся до того,  что сел на собственную шляпу.
Однако,  так как никто его не прогнал и  Анна Сергеевна даже представила его
тетке и сестре,  он скоро оправился и затрещал на славу.  Появление пошлости
бывает  часто  полезно в  жизни:  оно  ослабляет слишком высоко  настроенные
струны,  отрезвляет самоуверенные или  самозабывчивые чувства,  напоминая им
свое близкое родство с ними.  С прибытием Ситникова все стало как-то тупее -
и  проще  все  даже  поужинали плотней и  разошлись спать  получасом раньше
обыкновенного.
 - Я  могу тебе теперь повторить,  -  говорил,  лежа в постели,  Аркадий
Базарову, который тоже разделся, - то, что ты мне сказал однажды: "Отчего ты
так грустен? Верно, исполнил какой-нибудь священный долг?"
 Между  обоими  молодыми людьми  с  некоторых пор  установилось какое-то
лжеразвязное   подтрунивание,    что   всегда   служит   признаком   тайного
неудовольствия или невысказанных подозрений.
 - Я завтра к батьке уезжаю, - проговорил Базаров.
 Аркадий приподнялся и  оперся на  локоть.  Он  и  удивился и  почему-то
обрадовался.
 - А! - промолвил он. - И ты от этого грустен?
 Базаров зевнул.
 - Много будешь знать, состареешься.
 - А как же Анна Сергеевна? - продолжал Аркадий.
 - Что такое Анна Сергеевна?
 - Я хочу сказать: разве она тебя отпустит?
 - Я у ней не нанимался.
 Аркадий задумался, а Базаров лег и повернулся лицом к стене.
 Прошло несколько минут в молчании.
 - Евгений! - воскликнул вдруг Аркадий.
 - Ну?
 - Я завтра с тобой уеду тоже.
 Базаров ничего не отвечал.
 - Только я домой поеду,  - продолжал Аркадий. - Мы вместе отправимся до
Хохловских  выселков,   а  там  ты  возьмешь  у  Федота  лошадей.   Я  бы  с
удовольствием познакомился с твоими,  да я боюсь и их стеснить и тебя.  Ведь
ты потом опять приедешь к нам?
 - Я у вас свои вещи оставил, - отозвался Базаров, не оборачиваясь.
 "Зачем же он меня не спрашивает, почему я еду? и так же внезапно, как и
он?  -  подумал Аркадий.  -  В самом деле,  зачем я еду, и зачем он едет?" -
продолжал он  свои  размышления.  Он  не  мог  отвечать удовлетворительно на
собственный вопрос,  а  сердце его наполнялось чем-то едким.  Он чувствовал,
что тяжело ему будет расстаться с этою жизнью, к которой он так привык но и
оставаться одному было как-то странно.  "Что-то у них произошло, - рассуждал
он сам с  собою,  -  зачем же я  буду торчать перед нею после отъезда?  Я ей
окончательно надоем я и последнее потеряю". Он начал представлять себе Анну
Сергеевну,  потом  другие  черты  понемногу проступили сквозь красивый облик
молодой вдовы.
 "Жаль и  Кати!"  -  шепнул Аркадий в  подушку,  на  которую уже капнула
слеза... Он вдруг вскинул волосами и громко промолвил:
 - На какого черта этот глупец Ситников пожаловал?
 Базаров сперва пошевелился на постели, а потом произнес следующее:
 - Ты,  брат,  глуп еще, я вижу. Ситниковы нам необходимы. Мне, пойми ты
это, мне нужны подобные олухи. Не богам же, в самом деле, горшки обжигать!..
 "Эге,  ге!..  - подумал про себя Аркадий, и тут только открылась ему на
миг вся бездонная пропасть базаровского самолюбия. - Мы, стало быть, с тобой
боги? то есть - ты бог, а олух уж не я ли?"
 - Да, - повторил угрюмо Базаров, - ты еще глуп.
 Одинцова не изъявила особенного удивления, когда на другой день Аркадий
сказал ей,  что уезжает с Базаровым она казалась рассеянною и усталою. Катя
молча и  серьезно посмотрела на  него,  княжна даже перекрестилась под своею
шалью,  так  что  он  не  мог  этого не  заметить  зато Ситников совершенно
переполошился.  Он только что сошел к  завтраку в новом щегольском,  на этот
раз не  славянофильском,  наряде  накануне он удивил приставленного к  нему
человека множеством навезенного им белья, и вдруг его товарищи его покидают!
Он немножко посеменил ногами, пометался, как гонный заяц на опушке леса, - и
внезапно,  почти с испугом, почти с криком объявил, что и он намерен уехать.
Одинцова не стала его удерживать.
 - У меня очень покойная коляска, - прибавил несчастный молодой человек,
обращаясь к Аркадию,  -  я могу вас подвезти, а Евгений Васильич может взять
ваш тарантас, так оно даже удобнее будет.
 - Да помилуйте, вам совсем не по дороге, и до меня далеко.
 - Это ничего, ничего времени у меня много, притом у меня в той стороне
дела есть.
 - По откупам? - спросил Аркадий уже слишком презрительно.
 Но Ситников находился в таком отчаянии,  что,  против обыкновения, даже
не засмеялся.
 - Я вас уверяю,  коляска чрезвычайно покойная,  -  пробормотал он,  - и
всем место будет.
 - Не огорчайте мсье Ситникова отказом, - промолвила Анна Сергеевна...
 Аркадий взглянул на нее и значительно наклонил голову.
 Гости уехали после завтрака.  Прощаясь с Базаровым,  Одинцова протянула
ему руку и сказала:
 - Мы еще увидимся, не правда ли?
 - Как прикажете, - ответил Базаров.
 - В таком случае мы увидимся.
 Аркадий первый вышел на крыльцо  он взобрался в  ситниковскую коляску.
Его почтительно подсаживал дворецкий,  а он бы с удовольствием его побил или
расплакался.  Базаров  поместился  в  тарантасе.  Добравшись  до  Хохловских
выселков, Аркадий подождал, пока Фед