л  на  следующий день  ехать  в
Марьино,  к  Николаю Петровичу.  Анна  Сергеевна не  хотела стеснять молодых
людей  и  только для  приличия не  оставляла их  слишком долго наедине.  Она
великодушно удалила от  них  княжну,  которую известие о  предстоявшем браке
привело в слезливую ярость.  Сначала Анна Сергеевна боялась,  как бы зрелище
их  счастия не  показалось ей  самой немного тягостным  но вышло совершенно
напротив:  это зрелище не  только не отягощало ее,  оно ее занимало,  оно ее
умилило наконец.  Анна Сергеевна этому и обрадовалась и опечалилась. "Видно,
прав Базаров,  -  подумала она,  - любопытство, одно любопытство, и любовь к
покою, и эгоизм..."
 - Дети! - промолвила она громко, - что, любовь чувство напускное?
 Но  ни Катя,  ни Аркадий ее даже не поняли.  Они ее дичились  невольно
подслушанный разговор не выходил у  них из головы.  Впрочем,  Анна Сергеевна
скоро успокоила их и это было ей не трудно: она успокоилась сама.


XXVII

 Старики Базаровы тем  больше обрадовались внезапному приезду сына,  чем
меньше они его ожидали.  Арина Власьевна до того переполошилась и взбегалась
по дому,  что Василий Иванович сравнил ее с "куропатицей":  куцый хвостик ее
коротенькой кофточки действительно придавал ей нечто птичье. А сам он только
мычал да покусывал сбоку янтарчик своего чубука да,  прихватив шею пальцами,
вертел головою,  точно пробовал,  хорошо ли она у  него привинчена,  и вдруг
разевал широкий рот и хохотал безо всякого шума.
 - Я  к  тебе  на  целых  шесть недель приехал,  старина,  -  сказал ему
Базаров, - я работать хочу, так ты уж, пожалуйста, не мешай мне.
 - Физиономию мою  забудешь,  вот  как  я  тебе мешать буду!  -  отвечал
Василий Иванович.
 Он  сдержал свое  обещание.  Поместив сына  по-прежнему в  кабинет,  он
только что  не  прятался от  него  и  жену  свою удерживал от  всяких лишних
изъяснений нежности.  "Мы,  матушка моя,  - говорил он ей, - в первый приезд
Енюшки ему  надоедали маленько:  теперь надо  быть  умней".  Арина Власьевна
соглашалась с мужем,  но немного от этого выигрывала, потому что видела сына
только за столом и  окончательно боялась с ним заговаривать.  "Енюшенька!  -
бывало,  скажет она, - а тот еще не успеет оглянуться, как уж она перебирает
шнурками ридикюля и лепечет: "Ничего, ничего, я так", - а потом отправится к
Василию Ивановичу и говорит ему,  подперши щеку:  "Как бы, голубчик, узнать:
чего Енюша желает сегодня к  обеду,  щей или борщу?"  -  "Да что ж ты у него
сама  не  спросила?"  -  "А  надоем!"  Впрочем,  Базаров скоро сам  перестал
запираться:  лихорадка работы с него соскочила и заменилась тоскливою скукой
и глухим беспокойством. Странная усталость замечалась во всех его движениях,
даже походка его,  твердая и  стремительно смелая,  изменилась.  Он перестал
гулять в  одиночку и  начал искать общества  пил чай в гостиной,  бродил по
огороду с  Василием Ивановичем и  курил  с  ним  "в  молчанку"  осведомился
однажды об отце Алексее.  Василий Иванович сперва обрадовался этой перемене,
но радость его была непродолжительна.  "Енюша меня сокрушает, - жаловался он
втихомолку жене,  - он не то что недоволен или сердит, это бы еще ничего он
огорчен,  он грустен -  вот что ужасно.  Все молчит,  хоть бы побранил нас с
тобою  худеет,  цвет лица такой нехороший".  - "Господи, Господи! - шептала
старушка, - надела бы я ему ладанку на шею, да ведь он не позволит". Василий
Иванович несколько раз пытался самым осторожным образом расспросить Базарова
об его работе,  об его здоровье, об Аркадии... Но Базаров отвечал ему нехотя
и небрежно и однажды,  заметив,  что отец в разговоре понемножку подо что-то
подбирается, с досадой сказал ему: "Что ты все около меня словно на цыпочках
ходишь?  Эта манера еще хуже прежней".  - "Ну, ну, ну, я ничего!" - поспешно
отвечал бедный Василий Иванович.  Так же бесплодны остались его политические
намеки.  Заговорив однажды,  по  поводу  близкого  освобождения крестьян,  о
прогрессе,  он надеялся возбудить сочувствие своего сына  но тот равнодушно
промолвил:  "Вчера  я  прохожу мимо  забора  и  слышу,  здешние крестьянские
мальчики, вместо какой-нибудь старой песни, горланят: Время верное приходит,
сердце чувствует любовь... Вот тебе и прогресс".
 Иногда Базаров отправлялся на  деревню и,  подтрунивая по  обыкновению,
вступал в беседу с каким-нибудь мужиком.  "Ну,  -  говорил он ему, - излагай
мне  свои воззрения на  жизнь,  братец:  ведь в  вас,  говорят,  вся  сила и
будущность России,  от вас начнется новая эпоха в истории, - вы нам дадите и
язык настоящий,  и  законы".  Мужик либо не отвечал ничего,  либо произносил
слова вроде следующих:  "А мы могим... тоже, потому, значит... какой положен
у нас,  примерно,  придел".  -  "Ты мне растолкуй, что такое есть ваш мир? -
перебивал его Базаров, - и тот ли это самый мир, что на трех рыбах стоит?"
 - Это,   батюшка,  земля  стоит  на  трех  рыбах,  -  успокоительно,  с
патриархально-добродушною певучестью объяснял мужик,  -  а против нашего, то
есть,  миру,  известно,  господская воля  потому вы наши отцы. А чем строже
барин взыщет, тем милее мужику.
 Выслушав подобную речь,  Базаров  однажды презрительно пожал  плечами и
отвернулся, а мужик побрел восвояси.
 - О чем толковал?  - спросил у него другой мужик средних лет и угрюмого
вида,  издали,  с  порога  своей  избы,  присутствовавший при  беседе его  с
Базаровым. - О недоимке, что ль?
 - Какое о недоимке,  братец ты мой!  - отвечал первый мужик, и в голосе
его  уже  не  было следа патриархальной певучести,  а,  напротив,  слышалась
какая-то  небрежная  суровость,   -   так,  болтал  кое-что  язык  почесать
захотелось. Известно, барин разве он что понимает?
 - Где  понять!  -  отвечал другой мужик,  и,  тряхнув шапками и  осунув
кушаки,   оба  они  принялись  рассуждать  о  своих  делах  и  нуждах.  Увы!
презрительно пожимавший плечом,  умевший  говорить с  мужиками Базаров  (как
хвалился он в  споре с  Павлом Петровичем),  этот самоуверенный Базаров и не
подозревал, что он в их глазах был все-таки чем-то вроде шута горохового...
 Впрочем,  он нашел,  наконец, себе занятие. Однажды, в его присутствии,
Василий  Иванович  перевязывал мужику  раненую  ногу,  но  руки  тряслись  у
старика,  и  он не мог справиться с бинтами  сын ему помог и с тех пор стал
участвовать в его практике,  не переставая в то же время подсмеиваться и над
средствами,  которые сам же советовал, и над отцом, который тотчас же пускал
их в ход.  Но насмешки Базарова нисколько не смущали Василия Ивановича  они
даже  утешали  его.  Придерживая свой  засаленный шлафрок двумя  пальцами на
желудке и  покуривая трубочку,  он  с  наслаждением слушал Базарова,  и  чем
больше злости было в  его выходках,  тем добродушнее хохотал,  выказывая все
свои черные зубы до единого, его осчастливленный отец. Он даже повторял эти,
иногда тупые или бессмысленные,  выходки и,  например,  в течение нескольких
дней,  ни к селу ни к городу,  все твердил: "Ну, это дело девятое!" - потому
только,  что  сын  его,  узнав,  что  он  ходил  к  заутрене,  употребил это
выражение.  "Слава Богу! перестал хандрить! - шептал он своей супруге. - Как
отделал меня сегодня,  чудо!"  Зато мысль,  что  он  имеет такого помощника,
приводила его в восторг,  наполняла его гордостью.  "Да,  да,  -  говорил он
какой-нибудь  бабе  в  мужском армяке и  рогатой кичке,  вручая ей  стклянку
Гулярдовой воды или банку беленной мази,  - ты, голубушка, должна ежеминутно
Бога благодарить за  то,  что  сын  мой у  меня гостит:  по  самой научной и
новейшей методе тебя лечат теперь, понимаешь ли ты это? Император французов,
Наполеон,  и  тот  не  имеет  лучшего  врача".  А  баба,  которая  приходила
жаловаться,  что ее "на колотики подняло" (значения этих слов она,  впрочем,
сама растолковать не умела),  только кланялась и лезла за пазуху,  где у ней
лежали четыре яйца, завернутые в конец полотенца.
 Базаров раз даже вырвал зуб у заезжего разносчика с красным товаром, и,
хотя  этот  зуб  принадлежал к  числу обыкновенных,  однако Василий Иванович
сохранил  его  как  редкость и,  показывая его  отцу  Алексею,  беспрестанно
повторял:
 - Вы посмотрите,  что за корни!  Этакая сила у Евгения! Краснорядец так
на воздух и поднялся... Мне кажется, дуб и тот бы вылетел вон!..
 - Похвально!  - промолвил, наконец, отец Алексей, не зная, что отвечать
и как отделаться от пришедшего в экстаз старика.
 Однажды  мужичок  соседней деревни  привез  к  Василию Ивановичу своего
брата,  больного тифом.  Лежа  ничком на  связке соломы,  несчастный умирал
темные пятна покрывали его тело, он давно потерял сознание. Василий Иванович
изъявил сожаление в  том,  что никто раньше не  вздумал обратиться к  помощи
медицины,  и  объявил,  что спасения нет.  Действительно,  мужичок не  довез
своего брата до дома: он так и умер в телеге.
 Дня три спустя Базаров вошел к отцу в комнату и спросил,  нет ли у него
адского камня?
 - Есть на что тебе?
 - Нужно... ранку прижечь.
 - Кому?
 - Себе.
 - Как, себе! Зачем же это? Какая это ранка? Где она?
 - Вот тут,  на  пальце.  Я  сегодня ездил в  деревню,  знаешь -  откуда
тифозного мужика привозили.  Они  почему-то  вскрывать его собирались,  а  я
давно в этом не упражнялся.
 - Ну?
 - Ну, вот я и попросил уездного врача ну, и порезался.
 Василий Иванович вдруг побледнел весь и, ни слова не говоря, бросился в
кабинет,  откуда тотчас же вернулся с кусочком адского камня в руке. Базаров
хотел было взять его и уйти.
 - Ради самого Бога,  -  промолвил Василий Иванович,  -  позволь мне это
сделать самому.
 Базаров усмехнулся.
 - Экой ты охотник до практики!
 - Не  шути,  пожалуйста.  Покажи свой палец.  Ранка-то  не  велика.  Не
больно?
 - Напирай сильнее, не бойся.
 Василий Иванович остановился.
 - Как ты полагаешь, Евгений, не лучше ли нам прижечь железом?
 - Это бы раньше надо сделать  а теперь, по-настоящему, и адский камень
не нужен. Если я заразился, так уж теперь поздно.
 - Как... поздно... - едва мог произнести Василий Иванович.
 - Еще бы! с тех пор четыре часа прошло с лишком.
 Василий Иванович еще немного прижег ранку.
 - Да разве у уездного лекаря не было адского камня?
 - Не было.
 - Как же это, Боже мой! Врач - и не имеет такой необходимой вещи?
 - Ты бы посмотрел на его ланцеты, - промолвил Базаров и вышел вон.
 До  самого вечера и  в  течение всего  следующего дня  Василий Иванович
придирался ко всем возможным предлогам, чтобы входить в комнату сына, и хотя
он  не  только не  упоминал об его ране,  но даже старался говорить о  самых
посторонних предметах, однако он так настойчиво заглядывал ему в глаза и так
тревожно наблюдал за ним,  что Базаров потерял терпение и погрозился уехать.
Василий Иванович дал  ему  слово не  беспокоиться,  тем  более что  и  Арина
Власьевна, от которой он, разумеется, все скрыл, начинала приставать к нему,
зачем он  не спит и  что с  ним такое подеялось?  Целых два дня он крепился,
хотя  вид  сына,  на  которого он  все  посматривал украдкой,  ему  очень не
нравился...  но  на  третий  день  за  обедом  не  выдержал.  Базаров  сидел
потупившись и не касался ни до одного блюда.
 - Отчего ты не ешь,  Евгений?  -  спросил он,  придав своему лицу самое
беззаботное выражение. - Кушанье, кажется, хорошо сготовлено.
 - Не хочется, так и не ем.
 - У  тебя аппетиту нету?  А  голова?  -  прибавил он робким голосом,  -
болит?
 - Болит. Отчего ей не болеть?
 Арина Власьевна выпрямилась и насторожилась.
 - Не рассердись,  пожалуйста,  Евгений, - продолжал Василий Иванович, -
но не позволишь ли ты мне пульс у тебя пощупать?
 Базаров приподнялся.
 - Я и не щупая скажу тебе, что у меня жар.
 - И озноб был?
 - Был  и  озноб.  Пойду  прилягу,  а  вы  мне  пришлите  липового  чаю.
Простудился, должно быть.
 - То-то  я  слышала,  ты  сегодня  ночью  кашлял,  -  промолвила  Арина
Власьевна.
 - Простудился, - повторил Базаров и удалился.
 Арина  Власьевна  занялась  приготовлением чаю  из  липового  цвету,  а
Василий Иванович вошел в соседнюю комнату и молча схватил себя за волосы.
 Базаров уже  не  вставал в  тот  день  и  всю  ночь  провел в  тяжелой,
полузабывчивой дремоте.  Часу  в  первом утра он,  с  усилием раскрыв глаза,
увидел над собою при свете лампадки бледное лицо отца и велел ему уйти  тот
повиновался,  но тотчас же вернулся на цыпочках и,  до половины заслонившись
дверцами шкафа,  неотвратимо глядел на своего сына.  Арина Власьевна тоже не
ложилась и, чуть отворив дверь кабинета, то и дело подходила послушать, "как
дышит Енюша",  и посмотреть на Василия Ивановича.  Она могла видеть одну его
неподвижную, сгорбленную спину, но и это ей доставляло некоторое облегчение.
Утром  Базаров попытался встать  голова у  него  закружилась,  кровь  пошла
носом он лег опять. Василий Иванович молча ему прислуживал Арина Власьевна
вошла к нему и спросила его,  как он себя чувствует. Он отвечал: "Лучше" - и
повернулся к  стене.  Василий Иванович замахал на  жену  обеими руками  она
закусила губу,  чтобы не заплакать,  и  вышла вон.  Все в  доме вдруг словно
потемнело  все лица вытянулись,  сделалась странная тишина со двора унесли
на деревню какого-то горластого петуха, который долго не мог понять, зачем с
ним так поступают.  Базаров продолжал лежать,  уткнувшись в  стену.  Василий
Иванович пытался обращаться к  нему с  разными вопросами,  но  они  утомляли
Базарова, и старик замер в своих креслах, только изредка хрустя пальцами. Он
отправлялся на  несколько мгновений в  сад,  стоял там  как истукан,  словно
пораженный несказанным изумлением (выражение изумления вообще  не  сходило у
него с лица), и возвращался снова к сыну, стараясь избегать расспросов жены.
Она наконец схватила его за руку и судорожно,  почти с угрозой,  промолвила:
"Да что с  ним?"  Тут он спохватился и  принудил себя улыбнуться ей в ответ
но,  к  собственному ужасу,  вместо улыбки у него откуда-то взялся смех.  За
доктором он послал с утра. Он почел нужным предуведомить об этом сына, чтобы
тот как-нибудь не рассердился.
 Базаров вдруг повернулся на диване, пристально и тупо посмотрел на отца
и попросил напиться.
 Василий Иванович подал ему  воды и  кстати пощупал его  лоб.  Он  так и
пылал.
 - Старина,  -  начал Базаров сиплым и  медленным голосом,  -  дело  мое
дрянное. Я заражен, и через несколько дней ты меня хоронить будешь.
 Василий Иванович пошатнулся, словно кто по ногам его ударил.
 - Евгений!   -  пролепетал  он,  -  что  ты  это!..  Бог  с  тобою!  Ты
простудился...
 - Полно,  -  не спеша перебил его Базаров.  - Врачу непозволительно так
говорить. Все признаки заражения, ты сам знаешь.
 - Где же признаки... заражения, Евгений?.. помилуй!
 - А это что?  -  промолвил Базаров и,  приподняв рукав рубашки, показал
отцу выступившие зловещие красные пятна.
 Василий Иванович дрогнул и похолодел от страха.
 - Положим,  -  сказал  он  наконец,  -  положим...  если...  если  даже
что-нибудь вроде... заражения...
 - Пиэмии, - подсказал сын.
 - Ну да... вроде... эпидемии...
 - Пиэмии,  - сурово и отчетливо повторил Базаров. - Аль уж позабыл свои
тетрадки?
 - Ну да, да, как тебе угодно... А все-таки мы тебя вылечим!
 - Ну, это дудки. Но не в том дело. Я не ожидал, что так скоро умру это
случайность,  очень,  по правде сказать, неприятная. Вы оба с матерью должны
теперь  воспользоваться тем,  что  в  вас  религия сильна  вот  вам  случай
поставить ее на пробу.  -  Он отпил еще немного воды.  -  А я хочу попросить
тебя  об  одной вещи...  пока  еще  моя  голова в  моей  власти.  Завтра или
послезавтра мозг мой,  ты знаешь,  в  отставку подаст.  Я и теперь не совсем
уверен, ясно ли я выражаюсь. Пока я лежал, мне все казалось, что вокруг меня
красные собаки бегали, а ты надо мной стойку делал, как над тетеревом. Точно
я пьяный. Ты хорошо меня понимаешь?
 - Помилуй, Евгений, ты говоришь совершенно как следует.
 - Тем лучше  ты  мне сказал,  ты  послал за  доктором...  Этим ты себя
потешил... потешь и меня: пошли ты нарочного...
 - К Аркадию Николаичу, - подхватил старик.
 - Кто такой Аркадий Николаич? - проговорил Базаров как бы в раздумье. -
Ах да!  птенец этот!  Нет,  ты его не трогай:  он теперь в  галки попал.  Не
удивляйся,  это  еще  не  бред.  А  ты  пошли  нарочного к  Одинцовой,  Анне
Сергеевне,  тут  есть  такая  помещица...  Знаешь?  (Василий Иванович кивнул
головой.)  Евгений,  мол,  Базаров  кланяться велел  и  велел  сказать,  что
умирает. Ты это исполнишь?
 - Исполню...   Только  возможное  ли  это  дело,  чтобы  ты  умер,  ты,
Евгений... Сам посуди! Где ж после этого будет справедливость?
 - Этого я не знаю а только ты нарочного пошли.
 - Сию минуту пошлю, и сам письмо напишу.
 - Нет,  зачем  скажи,  что кланяться велел,  больше ничего не нужно. А
теперь я опять к моим собакам.  Странно!  хочу остановить мысль на смерти, и
ничего не выходит. Вижу какое-то пятно... и больше ничего.
 Он  опять  тяжело  повернулся к  стене  а  Василий  Иванович вышел  из
кабинета и,  добравшись до жениной спальни,  так и  рухнулся на колени перед
образами.
 - Молись, Арина, молись! - простонал он, - наш сын умирает.
 Доктор,  тот самый уездный лекарь, у которого не нашлось адского камня,
приехал и,  осмотрев больного, посоветовал держаться методы выжидающей и тут
же сказал несколько слов о возможности выздоровления.
 - А  вам случалось видеть,  что люди в моем положении не отправляются в
Елисейские?  -  спросил Базаров и,  внезапно схватив за  ножку тяжелый стол,
стоявший возле дивана, потряс его и сдвинул с места.
 - Сила-то,  сила,  -  промолвил он,  -  вся еще тут,  а надо умирать!..
Старик,  тот,  по крайней мере,  успел отвыкнуть от жизни,  а я...  Да, поди
попробуй отрицать смерть.  Она тебя отрицает,  и  баста!  Кто там плачет?  -
прибавил он,  погодя немного.  -  Мать?  Бедная!  Кого-то  она будет кормить
теперь своим  удивительным борщом?  А  ты,  Василий Иваныч,  тоже,  кажется,
нюнишь?  Ну, коли христианство не помогает, будь философом, стоиком, что ли?
Ведь ты хвастался, что ты философ?
 - Какой я философ!  -  завопил Василий Иванович, и слезы так и закапали
по его щекам.
 Базарову становилось хуже с каждым часом  болезнь приняла быстрый ход,
что  обыкновенно случается при  хирургических отравах.  Он  еще  не  потерял
памяти и  понимал,  что ему говорили  он еще боролся.  "Не хочу бредить,  -
шептал он,  сжимая кулаки, - что за вздор!" И тут же говорил: "Ну, из восьми
вычесть  десять,  сколько выйдет?"  Василий Иванович ходил  как  помешанный,
предлагал то одно средство,  то другое и  только и делал,  что покрывал сыну
ноги.  "Обернуть в холодные простыни...  рвотное...  горчишники к желудку...
кровопускание",  -  говорил он  с  напряжением.  Доктор,  которого он умолил
остаться,  ему  поддакивал,  поил больного лимонадом,  а  для себя просил то
трубочки,  то  "укрепляющего-согревающего",  то есть водки.  Арина Власьевна
сидела  на  низенькой скамеечке возле  двери  и  только по  временам уходила
молиться  несколько дней тому назад туалетное зеркальце выскользнуло у  ней
из рук и разбилось,  а это она всегда считала худым предзнаменованием  сама
Анфисушка ничего не умела сказать ей. Тимофеич отправился к Одинцовой.
 Ночь была не хороша для Базарова...  Жестокий жар его мучил. К утру ему
полегчило.  Он попросил, чтоб Арина Власьевна его причесала, поцеловал у ней
руку и выпил глотка два чаю. Василий Иванович оживился немного.
 - Слава Богу! - твердил он, - наступил кризис... прошел кризис.
 - Эка,  подумаешь!  -  промолвил Базаров,  - слова-то что значит! Нашел
его, сказал: "кризис" - и утешен. Удивительное дело, как человек еще верит в
слова. Скажут ему, например, дурака и не прибьют, он опечалится назовут его
умницей и денег ему не дадут - он почувствует удовольствие.
 Эта  маленькая  речь  Базарова,  напоминавшая  его  прежние  "выходки",
привела Василия Ивановича в умиление.
 - Браво!  прекрасно сказано, прекрасно! - воскликнул он, показ