очно начитался писем Гоголя к калужской губернаторше. Кстати ж, я
не велел откладывать лошадей.
 - Помилуй, это невозможно!
 - А почему?
 - Я уже не говорю о себе но это будет в высшей степени невежливо перед
Анной Сергеевной, которая непременно пожелает тебя видеть.
 - Ну, в этом ты ошибаешься.
 - А я,  напротив, уверен, что я прав, - возразил Аркадий. - И к чему ты
притворяешься? Уж коли на то пошло, разве ты сам не для нее сюда приехал?
 - Это, может быть, и справедливо, но ты все-таки ошибаешься.
 Но Аркадий был прав.  Анна Сергеевна пожелала повидаться с  Базаровым и
пригласила его к себе через дворецкого. Базаров переоделся, прежде чем пошел
к ней:  оказалось,  что он уложил свое новое платье так, что оно было у него
под рукою.
 Одинцова его приняла не в той комнате, где он так неожиданно объяснился
ей в любви, а в гостиной. Она любезно протянула ему кончики пальцев, но лицо
ее выражало невольное напряжение.
 - Анна  Сергеевна,  -  поторопился сказать Базаров,  -  прежде всего  я
должен вас  успокоить.  Перед вами смертный,  который сам  давно опомнился и
надеется, что и другие забыли его глупости. Я уезжаю надолго, и согласитесь,
хоть я  и не мягкое существо,  но мне было бы невесело унести с собою мысль,
что вы вспоминаете обо мне с отвращением.
 Анна Сергеевна глубоко вздохнула,  как человек, только что взобравшийся
на  высокую  гору,  и  лицо  ее  оживилось улыбкой.  Она  вторично протянула
Базарову руку, и отвечала на его пожатие.
 - Кто старое помянет,  тому глаз вон,  -  сказала она, - тем более что,
говоря по  совести,  и  я  согрешила тогда если не  кокетством,  так  чем-то
другим.  Одно слово:  будемте приятелями по-прежнему.  То был сон, не правда
ли? А кто же сны помнит?
 - Кто их помнит? Да притом любовь... ведь это чувство напускное.
 - В самом деле? Мне очень приятно это слышать.
 Так выражалась Анна Сергеевна, и так выражался Базаров они оба думали,
что говорили правду.  Была ли правда,  полная правда,  в их словах? Они сами
этого не знали,  а  автор и подавно.  Но беседа у них завязалась такая,  как
будто они совершенно поверили друг другу.
 Анна  Сергеевна спросила,  между  прочим,  Базарова,  что  он  делал  у
Кирсановых?  Он чуть было не рассказал ей о своей дуэли с Павлом Петровичем,
но  удержался при мысли,  как бы  она не подумала,  что он интересничает,  и
отвечал ей, что он все это время работал.
 - А  я,  -  промолвила Анна Сергеевна,  -  сперва хандрила,  Бог  знает
отчего,  даже за  границу собиралась,  вообразите!..  Потом это прошло  ваш
приятель,  Аркадий Николаич,  приехал, и я опять попала в свою колею, в свою
настоящую роль.
 - В какую это роль, позвольте узнать?
 - Роль тетки,  наставницы,  матери, как хотите назовите. Кстати, знаете
ли,  что  я  прежде хорошенько не  понимала вашей  тесной дружбы с  Аркадием
Николаичем  я  находила его довольно незначительным.  Но теперь я его лучше
узнала и убедилась,  что он умен... А главное, он молод, молод... не то, что
мы с вами, Евгений Васильич.
 - Он все так же робеет в вашем присутствии? - спросил Базаров.
 - А  разве...   -  начала  было  Анна  Сергеевна  и,  подумав  немного,
прибавила:  -  Теперь он доверчивее стал, говорит со мною. Прежде он избегал
меня. Впрочем, и я не искала его общества. Они большие приятели с Катей.
 Базарову стало досадно. "Не может женщина не хитрить!" - подумал он.
 - Вы говорите, он избегал вас, - произнес он с холодною усмешкой, - но,
вероятно, для вас не осталось тайной, что он был в вас влюблен?
 - Как? и он? - сорвалось у Анны Сергеевны.
 - И он,  - повторил Базаров с смиренным поклоном. - Неужели вы этого не
знали и я вам сказал новость?
 Анна Сергеевна опустила глаза.
 - Вы ошибаетесь, Евгений Васильич.
 - Не думаю. Но, может быть, мне не следовало упоминать об этом. - "А ты
вперед не хитри", - прибавил он про себя.
 - Отчего не  упоминать?  Но я  полагаю,  что вы и  тут придаете слишком
большое  значение мгновенному впечатлению.  Я  начинаю подозревать,  что  вы
склонны к преувеличению.
 - Не будемте лучше говорить об этом, Анна Сергеевна.
 - Отчего  же?  -  возразила она,  а  сама  перевела разговор на  другую
дорогу. Ей все-таки было неловко с Базаровым, хотя она и ему сказала, и сама
себя уверила,  что все позабыто.  Меняясь с ним самыми простыми речами, даже
шутя с ним, она чувствовала легкое стеснение страха. Так люди на пароходе, в
море,  разговаривают и смеются беззаботно,  ни дать ни взять, как на твердой
земле  но случись малейшая остановка,  появись малейший признак чего-нибудь
необычайного,  и  тотчас  же  на  всех  лицах  выступит  выражение особенной
тревоги, свидетельствующее о постоянном сознании постоянной опасности.
 Беседа  Анны  Сергеевны с  Базаровым продолжалась недолго.  Она  начала
задумываться,  отвечать рассеянно и предложила ему, наконец, перейти в залу,
где они нашли княжну и Катю. "А где же Аркадий Николаич?" - спросила хозяйка
и, узнав, что он не показывался уже более часа, послала за ним. Его не скоро
нашли:  он забрался в самую глушь сада и, опершись подбородком на скрещенные
руки,  сидел,  погруженный в думы. Они были глубоки и важны, эти думы, но не
печальны.  Он знал, что Анна Сергеевна сидит наедине с Базаровым, и ревности
он не чувствовал, как бывало напротив, лицо его тихо светлело казалось, он
и дивился чему-то, и радовался, и решался на что-то.


XXVI

 Покойный Одинцов не  любил  нововведений,  но  допускал "некоторую игру
облагороженного вкуса" и  вследствие этого воздвигнул у  себя в саду,  между
теплицей и прудом, строение вроде греческого портика из русского кирпича. На
задней,  глухой стене этого портика, или галереи, были вделаны шесть ниш для
статуй,  которые  Одинцов  собирался  выписать  из-за  границы.  Эти  статуи
долженствовали   изображать   собою:   Уединение,   Молчание,   Размышление,
Меланхолию,  Стыдливость и Чувствительность. Одну из них, богиню Молчания, с
пальцем на губах,  привезли было и  поставили  но ей в тот же день дворовые
мальчишки отбили  нос,  и  хотя  соседний штукатур брался  приделать ей  нос
"вдвое лучше прежнего",  однако Одинцов велел ее принять,  и она очутилась в
углу молотильного сарая,  где  стояла долгие годы,  возбуждая суеверный ужас
баб.  Передняя  сторона  портика  давно  заросла  густым  кустарником:  одни
капители колонн  виднелись над  сплошною зеленью.  В  самом  портике даже  в
полдень было прохладно.  Анна Сергеевна не  любила посещать это место с  тех
пор,  как  увидала там  ужа  но  Катя  часто приходила садиться на  большую
каменную скамью,  устроенную под одною из ниш. Окруженная свежестью и тенью,
она читала,  работала или предавалась тому ощущению полной тишины,  которое,
вероятно,  знакомо каждому и  прелесть которого состоит в едва сознательном,
немотствующем подкарауливанье широкой жизненной волны,  непрерывно катящейся
и кругом нас и в нас самих.
 На другой день по приезде Базарова Катя сидела на своей любимой скамье,
и рядом с нею сидел опять Аркадий. Он упросил ее пойти с ним в "портик".
 До завтрака оставалось около часа  росистое утро уже сменялось горячим
днем.   Лицо   Аркадия  сохраняло  вчерашнее  выражение,   Катя   имела  вид
озабоченный.  Сестра ее,  тотчас после чаю,  позвала ее к  себе в кабинет и,
предварительно приласкав ее, что всегда немного пугало Катю, посоветовала ей
быть осторожней в своем поведении с Аркадием, а особенно избегать уединенных
бесед с  ним,  будто бы замеченных и  теткой и всем домом.  Кроме того,  уже
накануне вечером Анна Сергеевна была не в  духе  да и сама Катя чувствовала
смущение,  точно сознавала вину за собою.  Уступая просьбе Аркадия, она себе
сказала, что это в последний раз.
 - Катерина  Сергеевна,   -   заговорил  он   с   какою-то   застенчивою
развязностью, - с тех пор как я имею счастье жить в одном доме с вами, я обо
многом с  вами беседовал,  а  между тем  есть один очень важный для  меня...
вопрос,  до  которого я  еще не касался.  Вы заметили вчера,  что меня здесь
переделали,  -  прибавил он и  ловя и  избегая вопросительно устремленный на
него взор Кати.  -  Действительно,  я  во многом изменился,  и это вы знаете
лучше всякого другого, - вы, которой я, в сущности, и обязан этою переменой.
 - Я?.. Мне?.. - проговорила Катя.
 - Я  теперь уже  не  тот заносчивый мальчик,  каким я  сюда приехал,  -
продолжал Аркадий,  -  недаром  же  мне  и  минул  двадцать  третий  год  я
по-прежнему желаю быть полезным,  желаю посвятить все мои силы истине  но я
уже не там ищу свои идеалы,  где искал их прежде  они представляются мне...
гораздо ближе.  До сих пор я не понимал себя, я задавал себе задачи, которые
мне не по силам...  Глаза мои недавно раскрылись благодаря одному чувству...
Я выражаюсь не совсем ясно, но я надеюсь, что вы меня поймете...
 Катя ничего не отвечала, но перестала глядеть на Аркадия.
 - Я полагаю,  -  заговорил он снова уже более взволнованным голосом,  а
зяблик  над  ним  в  листве  березы беззаботно распевал свою  песенку,  -  я
полагаю, что обязанность всякого честного человека быть вполне откровенным с
теми...  с теми людьми,  которые...  словом, с близкими ему людьми, а потому
я... я намерен...
 Но тут красноречие изменило Аркадию он сбился, замялся и принужден был
немного помолчать  Катя все не поднимала глаз. Казалось, она и не понимала,
к чему он это все ведет, и ждала чего-то.
 - Я  предвижу,  что  удивлю вас,  -  начал Аркадий,  снова собравшись с
силами, - тем более что это чувство относится некоторым образом... некоторым
образом, заметьте, - до вас. Вы меня, помнится, вчера упрекнули в недостатке
серьезности,  -  продолжал Аркадий с видом человека, который вошел в болото,
чувствует, что с каждым шагом погружается больше и больше, и все-таки спешит
вперед,  в надежде поскорее перебраться,  - этот упрек часто направляется...
падает... на молодых людей, даже когда они перестают его заслуживать и если
бы во мне было больше самоуверенности...  ("Да помоги же мне,  помоги!" -  с
отчаянием думал Аркадий, но Катя по-прежнему не поворачивала головы.) Если б
я мог надеяться...
 - Если б я могла быть уверена в том,  что вы говорите, - раздался в это
мгновение ясный голос Анны Сергеевны.
 Аркадий тотчас умолк, а Катя побледнела. Мимо самых кустов, заслонявших
портик,  пролегала  дорожка.  Анна  Сергеевна шла  по  ней  в  сопровождении
Базарова.  Катя с  Аркадием не  могли их  видеть,  но  слышали каждое слово,
шелест платья,  самое дыхание.  Они сделали несколько шагов и,  как нарочно,
остановились прямо перед портиком.
 - Вот видите ли,  - продолжала Анна Сергеевна, - мы с вами ошиблись мы
оба уже не первой молодости, особенно я мы пожили, устали мы оба, - к чему
церемониться? - умны: сначала мы заинтересовали друг друга, любопытство было
возбуждено... а потом...
 - А потом я выдохся, - подхватил Базаров.
 - Вы знаете,  что не это было причиною нашей размолвки. Но как бы то ни
было, мы не нуждались друг в друге, вот главное в нас слишком много было...
как  бы  это  сказать...  однородного.  Мы  это не  сразу поняли.  Напротив,
Аркадий...
 - Вы в нем нуждаетесь? - спросил Базаров.
 - Полноте, Евгений Васильевич. Вы говорите, что он неравнодушен ко мне,
и мне самой всегда казалось,  что я ему нравлюсь. Я знаю, что я гожусь ему в
тетки,  но я не хочу скрывать от вас,  что я стала чаще думать о нем. В этом
молодом и свежем чувстве есть какая-то прелесть...
 - Словно обаяние употребительнее в подобных случаях, - перебил Базаров
кипение желчи слышалось в его спокойном,  но глухом голосе. - Аркадий что-то
секретинчал вчера со мною и  не говорил ни о вас,  ни о вашей сестре...  Это
симптом важный.
 - Он с Катей совсем как брат,  - промолвила Анна Сергеевна, - и это мне
в  нем нравится,  хотя,  может быть,  мне бы и  не следовало позволять такую
близость между ними.
 - Это в вас говорит... сестра? - произнес протяжно Базаров.
 - Разумеется... Но что же мы стоим? Пойдемте. Какой странный разговор у
нас,  не правда ли?  И могла ли я ожидать,  что буду говорить так с вами? Вы
знаете,  что я  вас боюсь...  и в то же время я вам доверяю,  потому что,  в
сущности, вы очень добры.
 - Во-первых,  я  вовсе не добр  а во-вторых,  я потерял для вас всякое
значение,  и вы мне говорите,  что я добр... Это все равно, что класть венок
из цветов на голову мертвеца.
 - Евгений Васильевич, мы не властны... - начала было Анна Сергеевна но
ветер налетел, зашумел листами и унес ее слова.
 - Ведь вы свободны, - произнес немного погодя Базаров.
 Больше ничего нельзя было разобрать шаги удалились... все затихло.
 Аркадий обратился к  Кате.  Она сидела в  том же положении,  только еще
ниже опустила голову.
 - Катерина Сергеевна,  - проговорил он дрожащим голосом и стиснув руки,
- я люблю вас навек и безвозвратно,  и никого не люблю,  кроме вас.  Я хотел
вам это сказать,  узнать ваше мнение и просить вашей руки, потому что я и не
богат и  чувствую,  что готов на  все жертвы...  Вы не отвечаете?  Вы мне не
верите?  Вы думаете,  что я говорю легкомысленно? Но вспомните эти последние
дни!  Неужели вы давно не убедились,  что все другое -  поймите меня, - все,
все  другое давно исчезло без следа?  Посмотрите на  меня,  скажите мне одно
слово... Я люблю... я люблю вас... поверьте же мне!
 Катя взглянула на  Аркадия важным и  светлым взглядом и,  после долгого
раздумья, едва улыбнувшись, промолвила:
 - Да.
 Аркадий вскочил со скамьи.
 - Да!  Вы сказали: да, Катерина Сергеевна! Что значит это слово? То ли,
что я вас люблю, что вы мне верите... Или... или... я не смею докончить...
 - Да,  -  повторила Катя,  и  в  этот раз он  ее  понял.  Он схватил ее
большие,  прекрасные руки  и,  задыхаясь от  восторга,  прижал их  к  своему
сердцу.  Он едва стоял на ногах и  только твердил:  "Катя,  Катя...",  а она
как-то невинно заплакала,  сама тихо смеясь своим слезам. Кто не видал таких
слез в  глазах любимого существа,  тот  еще не  испытал,  до  какой степени,
замирая весь  от  благодарности и  от  стыда,  может быть счастлив на  земле
человек.
 На следующий день,  рано поутру, Анна Сергеевна велела позвать Базарова
к  себе  в  кабинет и  с  принужденным смехом  подала  ему  сложенный листок
почтовой бумаги. Это было письмо от Аркадия: он в нем просил руки ее сестры.
 Базаров быстро  пробежал письмо и  сделал усилие над  собою,  чтобы  не
выказать злорадного чувства, которое мгновенно вспыхнуло у него в груди.
 - Вот как,  -  проговорил он,  -  а  вы,  кажется,  не  далее как вчера
полагали,  что  он  любит  Катерину Сергеевну братскою любовью.  Что  же  вы
намерены теперь сделать?
 - Что  вы  мне  посоветуете?   -  спросила  Анна  Сергеевна,  продолжая
смеяться.
 - Да я  полагаю,  -  ответил Базаров тоже со смехом,  хотя ему вовсе не
было весело и нисколько не хотелось смеяться,  так же как и ей, - я полагаю,
следует  благословить молодых  людей.  Партия  во  всех  отношениях хорошая
состояние у Кирсанова изрядное,  он один сын у отца, да и отец добрый малый,
прекословить не будет.
 Одинцова прошлась по комнате. Ее лицо попеременно краснело и бледнело.
 - Вы думаете?  -  промолвила она.  -  Что ж? я не вижу препятствий... Я
рада за Катю... и за Аркадия Николаевича. Разумеется, я подожду ответа отца.
Я его самого к нему пошлю. Но вот и выходит, что я была права вчера, когда я
говорила вам,  что мы оба уже старые люди... Как это я ничего не видала? Это
меня удивляет!
 Анна Сергеевна опять засмеялась и тотчас же отворотилась.
 - Нынешняя молодежь больно  хитра  стала,  -  заметил  Базаров  и  тоже
засмеялся.  -  Прощайте,  -  заговорил он опять после небольшого молчания. -
Желаю вам окончить это дело самым приятным образом а я издали порадуюсь.
 Одинцова быстро повернулась к нему.
 - Разве вы уезжаете?  Отчего же вам теперь не остаться? Останьтесь... с
вами говорить весело...  точно по  краю пропасти ходишь.  Сперва робеешь,  а
потом откуда смелость возьмется. Останьтесь.
 - Спасибо за предложение,  Анна Сергеевна,  и  за лестное мнение о моих
разговорных талантах.  Но я нахожу,  что я уж и так слишком долго вращался в
чуждой для  меня  сфере.  Летучие рыбы  некоторое время могут подержаться на
воздухе,  но вскоре должны шлепнуться в воду  позвольте же и мне плюхнуть в
мою стихию.
 Одинцова  посмотрела  на  Базарова.  Горькая  усмешка  подергивала  его
бледное лицо.  "Этот меня любил!" - подумала она - и жалко ей стало его, и с
участием протянула она ему руку.
 Но и он ее понял.
 - Нет!  -  сказал он и отступил на шаг назад.  -  Человек я бедный,  но
милостыни еще до сих пор не принимал. Прощайте-с и будьте здоровы.
 - Я  убеждена,  что мы не в  последний раз видимся,  -  произнесла Анна
Сергеевна с невольным движением.
 - Чего на свете не бывает! - ответил Базаров, поклонился и вышел.
 - Так ты задумал гнездо себе свить? - говорил он в тот же день Аркадию,
укладывая на корточках свой чемодан.  - Что ж? дело хорошее. Только напрасно
ты лукавил. Я ждал от тебя совсем другой дирекции. Или, может быть, это тебя
самого огорошило?
 - Я  точно  этого  не  ожидал,  когда расставался с  тобою,  -  ответил
Аркадий,  -  но зачем ты сам лукавишь и говоришь:  "дело хорошее", точно мне
неизвестно твое мнение о браке?
 - Эх,  друг любезный!  -  проговорил Базаров,  -  как  ты  выражаешься!
Видишь, что я делаю в чемодане оказалось пустое место, и я кладу туда сено
так и в жизненном нашем чемодане  чем бы его ни набили,  лишь бы пустоты не
было.  Не обижайся,  пожалуйста: ты ведь, вероятно, помнишь, какого я всегда
был мнения о Катерине Сергеевне. Иная барышня только от того и слывет умною,
что умно вздыхает,  а твоя за себя постоит,  да и так постоит,  что и тебя в
руки  заберет,  -  ну,  да  это  так  и  следует.  -  Он  захлопнул крышку и
приподнялся с  полу.  -  А  теперь повторяю тебе на  прощанье...  потому что
обманываться нечего:  мы прощаемся навсегда,  и ты сам это чувствуешь...  ты
поступил умно  для нашей горькой,  терпкой, бобыльной жизни ты не создан. В
тебе нет ни дерзости,  ни злости,  а есть молодая смелость да молодой задор
для  нашего дела  это  не  годится.  Ваш  брат  дворянин дальше благородного
смирения или  благородного кипения  дойти  не  может,  а  это  пустяки.  Вы,
например,  не деретесь -  и  уж воображаете себя молодцами,  -  а мы драться
хотим. Да что! Наша пыль тебе глаза выест, наша грязь тебя замарает, да ты и
не  дорос до  нас,  ты  невольно любуешься собою,  тебе  приятно самого себя
бранить  а нам это скучно -  нам других подавай! нам других ломать надо! Ты
славный малый  но ты все-таки мякенький,  либеральный барич - э волату, как
выражается мой родитель.
 - Ты  навсегда  прощаешься  со  мною,  Евгений?  -  печально  промолвил
Аркадий, - и у тебя нет других слов для меня?
 Базаров почесал у себя в затылке.
 - Есть,  Аркадий,  есть у  меня другие слова,  только я  их не выскажу,
потому что это романтизм, - это значит: рассыропиться. А ты поскорее женись
да своим гнездом обзаведись, да наделай детей побольше. Умницы они будут уже
потому,  что вовремя они родятся,  не то что мы с тобой. Эге! я вижу, лошади
готовы. Пора. Со всеми я простился... Ну что ж? обняться, что ли?
 Аркадий бросился на шею к  своему бывшему наставнику и  другу,  и слезы
так и брызнули у него из глаз.
 - Что значит молодость! - произнес спокойно Базаров. - Да я на Катерину
Сергеевну надеюсь. Посмотри, как живо она тебя утешит!
 - Прощай,  брат!  -  сказал он Аркадию,  уже взобравшись на телегу,  и,
указав на пару галок,  сидевших рядышком на крыше конюшни,  прибавил:  - Вот
тебе! изучай!
 - Это что значит? - спросил Аркадий.
 - Как?  Разве ты так плох в  естественной истории или забыл,  что галка
самая почтенная, семейная птица? Тебе пример!.. Прощайте, синьор!
 Телега задребезжала и покатилась.
 Базаров сказал правду. Разговаривая вечером с Катей, Аркадий совершенно
позабыл о  своем наставнике.  Он  уже  начинал подчиняться ей,  и  Катя  это
чувствовала и  не  удивлялась.  Он  должен бы