рилив решимости очистил голову от посторонних мыслей.
   - Гражданин начальник! - раздался впереди знакомый голос доктора из
Ленинграда.
   - Ну, шо тоби, шо, голуба? За гробиком пришел, купаться не хочешь! -
ухмыляясь, шутил Стадник, однако, послушав доктора, сменил тон:-Шо-шо? Эй,
куды прешься! Сдурив, падла чахоточная! Ты пиджог?!
   Этап заволновался. Зэкн начали подниматься на носки, чтобы разглядеть
поджигателя.
   - Вылез сам! Не менжапулся! Из воров, поди?
   - Тю, придурок, не видишь разве-политический.
   Из интеллигентов.
   - Кирова им мало-лагерь спалили!
   Доктор стоял перед Стадником, смущаясь общего внимания, комкая в руке
забрызганный кровью платок.
   - Вы так и доложите кому следует. Столыпин Федор Федорович поджег весь
этот ужас лично. А я пошел...
   - Куда ты пошел, козявка?! - ошалел от нахальства зэка старшина.
   - В побег! - крикнул доктор и опять задохнулся кашлем.
   - Застрелю, - благодушно улыбнулся Стадник, - чтоб собакп не разорвали.
Так что вертайся в строй, я майора кликну. Марш в строй, гнида!
   Доктор с выдохом толкнул в грудь старшину обеими руками и побежал к
завалившемуся проволочному заграждению, ходульной трусцой смешно
выбрасывая перед собой непослушные ноги.
   - Стоп! - заорал рассвирепевший Стадник, поглядел на этап и снова
крикнул: - Стреляю!
   Доктор быстро выбился из сил, едва шевелил ногами. Он повернулся в тот
момент, когда успокоившийся старшина поднес к плечу приклад автомата...
Доктор хотел что-то крикнуть, но пуля пришла чуть раньше.
   Доктор медленно поплыл к земле, развернулся спиной к стрелку, сделал
шаг вперед и, получив еще одну пулю, шлепнулся лицом в колымскую землю.
   Упоров позавидовал доктору. В тот, неожиданный для всех момент такой
скорый, вроде бы безболезненный конец виделся ему идеальным вариантом
избавления от холода, голода и дурных надежд. Все равно когда-нибудь убьют
или зарежут, так ведь пока дождешься того, ого-го как намучаешься! И,
взглянув на человека, так подумалось-укравшего его пулю, зэк вдруг сказал
себе: "Дурак!", внутренне содрогнулся, почувствовал или увидел маету
расставания души с телом. Она была застрелена вместе с доктором, она
кричала в каждой клетке своего остывающего дома, надеялась, не хотела с
ним расставаться. Ей было страшно, потому что страшно было ему, даже без
пули меж лопаток...
   "Всему свое время, - Упоров закрыл глаза, чтобы не видеть жуткого
прощания. - Твое еще не пришло..."
   - Шпаковский! - позвал посуровевший Стадник. - Ты шо хотел донести до
нашего сведения? Знаешь, кто лагерь спалил?
   Упоров снова взглянул на бывшего парторга... Тот был уже не столь
решителен, зато оказавшийся рядом с ним Ираклий рассматривал его с
недвусмысленным вниманием.
   Шпаковский открыл рот, глянул на Ираклия, снова закрыл, явно нервничая.
В конце концов сказал:
   - Чахоточный и есть, которого вы сразили, гражданин начальник! Ночью в
окно лукался, когда я парашу искал.
   - Ты ничего не перепутал, Шпаковский? Мабуть, другой злыдень был. Ночью
они уси на одно лицо.
   - Он не ошибся, гражданин начальник, - подтвердил Ираклий. - Такой и
ночью врага разглядит.
   Шпаковский быстро кивнул, продолжая заботиться о себе уже с большим
старанием и не спуская с грузина настороженных глаз.
   - Ты, Шпаковский, должен был раньше сказать: сам видишь, сколько людей
страдает. Но все одно, молодец! А этот...
   Старшина кивнул в сторону проволочного заграждения:
   - Надо ж, гадость какая! За интеллигента канал!
   С виду-то и не подумаешь!
   Подошедший майор молча осмотрел труп доктора, недоуменно пожал плечами,
спросил безразличным голосом:
   - Нашли поджигателя, Стадник?
   - Так точно, товарищ майор! Убит при попытке к бегству.
   - Этот? - майор указал пальцем в сторону лежащего доктора.
   - Он самый. Свидетель есть. Эй, Шпаковский!
   - Не надо! - майор недовольно поморщился. - Этап возвращается. Выдать
сухари, чай, селедку. Вас благодарю за службу.
   - Служу Советскому Союзу! - прогавкал старшина, и, повернувшись к
заключенным, не выдержал, осклабился, потеряв всю свою молодцеватость, и
каждая оспинка на его грубоватом простодушном лице расплылась в счастливой
улыбке.
   - Поздравляю, гражданин начальник!
   Каштанка услужливо вытянул из-за плеча бандеровца тощую шею:-Такому
выстрелу товарищ Ворошилов позавидует.
   Старшина был начеку, но праздник вор ему испортил.
   - Молчать, заключенный Опенкин! Не понимаете по-доброму, тоди усе буде
по закону!
   - Тогда чеши за селедкой, пидор. Не слыхал - товарищ майор приказал?!
   - Какой он тебе товарищ, вошь тюремная?!
   - Иди спроси! Но вначале тащи селедку!
   Заключенные понимали-Стадник непременно застрелит вора при случае,
однако забава им нравилась, этакая игра с ощущением неизбежного конца. При
этом многие из них, окончательно разуверившиеся во всяком добре,
испытывали что-то похожее на удовольствие от того, что кто-то уйдет раньше
их. Даже обезножевший после лежания на холодной земле профессор математики
Футорянский смотрел на все с тихой улыбкой, освободив мочевой пузырь и
забыв на время о своих бесполезных конечностях, размягчившихся до
состояния студня...
   Упоров взглянул на Шпаковского. Какая-то часть души еще жила ожиданием
неприятностей, по он нарочито небрежно вынул бритву и начал срезать ногти.
Он хотел доказать себе, что ничего не боится, потому останется в выигрыше
при любом раскладе дел. Он хотел себя обмануть...

   ...Он открыл глаза, и молодой блатарь с хищной улыбкой раздраженно
спросил:
   - Ты чо, на курорте, боров?
   - А у тебя есть запасные фиксы?
   - Нет, а что?!
   - Тогда спрячь те, что есть! Зачем пришел?
   Упоров сел на нары, нащупал натруженною поясницу. Сто ходок в смену с
тяжело гиуженной тачкой по прогибающемуся дощатому трапу. Это норма. После
трех дней работы он вернулся к мыслям: не вскрыть ли себе вены... Именно
на третий день ему начало казаться - в коробе лежит тонн десять породы,
сзади грохотала такая же махина и при малейшей остановке могла сбить с
ног, покалечить или убить. Ему все-таки удалось убедить себя - тачка катит
нс породу, а куски бесконечного срока. Надо его вывезти весь-до последнего
камешка, чтобы выбраться из сырой шахты на волю, где не будет постоянного
ощущения голода и опасности, как сейчас при виде этой нахальной рожи
молодого б.пятаря
   - Тебя ждут в третьем бараке, - сказал блатарь. - Надо торопиться.
   - Кому надо, пусть торопится, - ответил Вадим со всем доступным ему в
эти минуты спокойствием. - Ты только не погоняй!
   Зэк что-то уловил в тоне Упорова, промолчал с угрюмым выражением
податливого к гримасам ,чн"а. Они прошли мимо дежурного, сделавшего вид,
что дпгмлет, и, подняв воротники, вступили в холодную северную ночь.
   "Все-таки ты рожден для потерь, - Упоров старался идти так, чтобы
посыльный нс оказался со спины. - Потерял сон, теперь можешь потерять и
жизнь: там у них, говорят, круто..."
   В третьем бараке было светлее и чище, чем в остальных. Воры любили
порядок, возможно, не все, но те, кто любил, могли его и обеспечить. Они
сидели вокруг стола, передавая по кругу кружку с чифиром, которая
постоянно наполнялась расторопным татарчонком с порванной левой ноздрей
короткого носа.
   Со стороны человеку несведущему наверняка бы показалось - собрались
крестьяне обсудить свои дела, II Г!ро!1С.\однт это Нe в Стране Советов,
где на собраниях положено кричать и обличать, а в какой-то другой, тихо".
Может быть, даже без тюрем, сказочной державе с трезвым королем при власти.
   Па самом деле вес было не так. Хороший вор всегда талантливый актер, и
сыграть то же мирное настроение f'.iy ничего Нe стоит. При этом он нс
выдаст истинного расположения своего мятежного духа. Естественно до nopbi
до времени...
   Воровской дух-тайна, непостижимая для случайного человека с улицы или с
нар рабочего барака, где каждой фраер только и думает о том, чтобы выжигь.
   Выжт;-;..! И никаких там то;.костей в образе жизни, без которых вор
просто нс вор, а обыкновенный порчушка, озабоченный низменными
потребностями желудка.
   Настоящих воров, одаренных в греходуховном иoиnманни, так же мало,
как н настоящих сыщиков или святых. Воровской дух есть данность не от мира
сего, именно он каждодневно возобновляет падение своего обладателя с таким
же злонамеренным иеистопством, с каким Дар Божий возобновляет взлеты
доброго гения.
   В ночной пустоте их души наполняются светом черной свечи, он
неизъяснимым образом, покоряя рассудок н сердце, диктует им законы бытия,
ничего общего с Законом Божьим не имеющие. Но крест, который носит на
груди каждый настоящий вор, есть тусклый отблеск Истинного Света,
бессильная надежда на то, что Господь не оставит грршипкз без Своих
утешений...
   Большинство же людей, объявляющие себя ворами, - суррогат, болтающийся
между двумя берегами проруби, от лепи н бездарности не достигшие
собственного взгляд.':! на жизнь: церковные, длчиые и прочие воришкп,
выскребающие ценности не из кармана, а из человеческой души. О них
говорить трудно н противно...
   Проблему истинного вора бессмысленно обсуждать на уровне социологии или
другой какой науки. Ворсущество, оснащенное самим сатаной прежде, нежели
он вышел из утробы матери. Все усилия объяснить его продуктом
общества-тщетны: он всегда вне общества.
   А вор как продукт общества - просто жулик.

   ...Непостижимость воровской природы рождает первое чувство-страх.
Никуда от этого не денешься. Упоров ощутил, как вспотели ладони.
Пот-холодный.
   Вошедшего, однако, никто не заметил, и это тоже органично входило в их
безантрактную игру маленьким изящным штрихом, когда человеку дают понять:
онничтожество, жертва, потому должен ждать, когда о нем вспомнят.
   Зэк привалился к нарам, по ему сказали:
   - Садись!
   Указали при этом место на лавке и снова забыли.
   Мысли вели себя суетливо и слишком самостоятельно. В них созревало
что-то роковое, постепенно остывая до безразличия к собственной судьбе,
чтобы через секунду снова вспыхнуть необъяснимым беспокойством.
   Через нары хорошо одетый вор переплавлял одно из своих похождений в
безобидный рассказ с картинками, не меняя притом загадочного выражения
лица:
   - ...Толкую менту-произошла ошибка: я-иностранный подданный,
незаконнорожденный сын неаполитанской принцессы Шарлотты и товарища
Шаляпина.
   В этой стране варваров оказался совершенно случайно.
   Л он мне-сто в гору: "Банк, - говорит, - на Ямщицкой тоже взял по
наколке товарища Шаляпина?" Нет, отвечаю с достоинством и по-английски...
   - Ты? - не выдержал желтушный зэк из проф.ессиональных барыг.
   - А кто же еще?! Мне задают вопросы, я и отвечаю: по политическим
убеждениям банк молотпул. Необходимо было заплатить гонорар личному
парикмахеру товарища Берии. Мент в полуобморочном соси.яини, я-в
наручниках. Сидим и смотрим друг на друга. Он выпил воды, успокоился,
спрашивает: "Это еще зачем?"
   Не теряя приличного иностранной особе чувств;! .':истоинства, объясняю,
опять же по-английски: "Чиб он глотку этому козлу перерезал".
   - Ха! Ха! - взорвались хохотом слушатели.
   - Тише можно? - вежливо попросил сидевший особняком Аркадий Ануфриевич
Львов и новел с достоинством в сторону смеха крепко посаженной на высокую
шею аккуратной головой. Мягкими, не пугающими манерами Львов был чем-то
неуловимо похож на начальника лагеря "Новый", имея при этом и значн-е. -
ьное преимущество: среди людей своей масти он обладал огромным авторитетом.
   Упоров решил, что в этой компании ножа нет только у Львова, да еще,
может быть, у Никанора Евстафьевича Дьякова: им они ни к чему, за них есть
кому заступиться...
   Тебе хуже: ты один и не знаешь, зачем позвали. Он только успел подумать
о Дьяке, как тот спросил, заботливо окатывая слова русским оканьем:
   - Ты в карантинном был с Каштанкой?
   Только сейчас Упоров увидал Опенкина, сидящего на дальних нарах. Рядом
с ним-два плоских, ничем не озабоченных лица, настолько внешне
равнодушных;
   что кажется - лиц-то нет, одни маски.
   "Они его кончат", - догадался Упоров и ответил:
   - Нас везли в одном "воронке". В карантинном спали на одних нарах.
   - Кенты, значит? Что ж ты ему по роже врезал? - спросил квадратный
человек с похожей на перевернутую репу головой. - Знаем мы эти зехера!
Федор менжанулся, опосля подговорил фраера...
   - Мужик говорит правду. Ираклий подтвердил, - возразил ему голубоглазый
вор, тот самый, что рассказывал про свои похождения, и отхлебнул из кружки
глоток чифира.
   - У тебя вес просто, Малина: ударил вора, который мог помочь Скрипачу
зарезать Салавара, и оба теперь в чистые прут.
   - Почему ты его ударил? - спросил внимательно следящий за разговором
Дьяк.
   - Так получилось. Я не хотел, чтобы его убили. Мне незачем придумывать.
   - Ираклий не должен врать, - глубокомысленно изрек Резо Асилиани. - Он
никогда не врал.
   - Ты спи, спи, Ворон, - попросил пожилого грузина не по возрасту седой
зэк, сохранивший от прошлой'жизни уютную округлость живота, и обратился к
Упорову:
   - Надо было придумать что-нибудь поостроумней, Вадим. - Седой дружески
обнял Упорова за плечи, легкими, словно лишенными костей руками:-Салавар
знает Каштанку. Он бы его живым не отпустил. Скажи нам правду и канай себе
на нары, досыпай.
   - Действительно, ты зря влез в эту историю, фраерочек, - худой и
желчный львовский домушник Иезуит говорил, улыбаясь той самой поганой
улыбкой, которую не могли выносить даже судьи. - Чистосердечное признание
может облегчить...
   - Хочешь, чтобы я соврал? Тебе надо непременно убить?!
   - Цьщ! Куда прешь?! Тебя уже нет, падаль!
   - Сам ты-мерзость! И рожа твоя-поганая!
   - Что-о-о? Воры, с каких это пор...
   - Вначале надо доказать его вину, - синеглазый балагур по кличке
Малина, не торопясь, придержал Иезуита. - Это же сходка, а не советский
суд. Ты все перепутал, Евгений.
   - Вину? - спросил все еще обнимающий Упорова зэк, убрав свои воздушные
руки. - На их глазах кончали Мыша, Заику, Скрипача, а Каштанка жив. Потому
что курванулся!
   - Криком делу не поможешь, Пельмень, - Дьяк не хотел разжигать страсти.
- Мы решаем судьбу своего товарища.
   - Ленин бы тебя давно кончал, Федька, - зевнул пожилой Ворон.
   - Ты картавого не трогай, ты лучше спи.
   - Хватит! - Иезуит поднялся. -  Их надо заделать обоих. В назидание
другим.
   - Резать! - тяжело опустил на стол ладонь мрачный татарин с наколкой на
высокой волосатой груди.
   - Кто еще скажет?
   В бараке прекратилась игра и разговоры, Упоров понял - сейчас все
решится. Он повел глазами... тот, кто должен нанести ему первый удар,
стоял близко. Он не видел его лица, но слышал спокойное, ровное дыхание
человека, который ни в чем не сомневался...
   - Вспомните Голгофу, - Аркадий Ануфриевич Львов обвел присутствующих
хорошими, безвредными глазами и позволил себе длинную паузу. - Иисус
сказал о палачах: "Боже, прости им, ибо не знают, что делают".
   Он волновался настолько натурально, что даже противный Иезуит не
усмехнулся, замкнувшись в своем решенном несогласии.
   - Не туда кроите, Аркадий Ануфриевич...
   - Иезуит, я тебя слушал! Шесть человек из карантинного барака
подтверждают, что сказал молодой моряк. У меня лежит письмо от Фаэтона. Он
с ним шел на Колыму, пишет в уважительном тоне. Таким образом, фраер вне
подозрений. Теперь о главном: где нас хотели сгноить, Пельмень?
   - На "Новом". Удобное место, господа воры...
   - Когда ты узнаешь, кто его спалил, тебе будет стыдно. Впрочем, о чем я
говорю?! Мужики подумаютворы сошли с ума. За умалишенных никто не скажет
доброго слова, а оно нам сейчас весьма необходимо.
   Я против смертного приговора моему брату Федору.
   - Кто еще настаивает на виновности Каштанкн? - спросил Дьяк, с
презрительной полуулыбкой обводя взглядом присутствующих.
   - Я! - мрачный татарин опять хлопнул по столу ладонью.
   - Один! Ты не виновен, Федор. Воры, тормознитесь.
   Еще не все. С Юртового пришла ксива: на Крученый привалил церковный
вор. Грабил храмы на Псковщине, кончал в селе батюшку с попадьей, а
блатует, как честный вор.
   - Зачем лишний базар, Никанор Евстафьевич, неужели мы допустим, чтобы
церковный вор хилял за вора честного?!
   - Вложил побег с Сучанской зоны...
   - Он нагреб себе беды на две смерти. Свидетели?
   - Есть! - поднялся с нар, держась за спину, мужик в цветастой рубахе,
подпоясанной обыкновенной веревкой. - Белим-церковный вор, но это не весь
его позор.
   В зоне поощрял "крыс", целый крысятник вокруг себя развел.
   - А за побег что скажешь?
   - Так ведь Китаев жив еще был, когда их в зону привезли. Он мне в
коридоре крикнул за Белима.
   - Сенатора зарезал Белим, - Малина дал понять всем своим видом -
признание ему дается непросто. - Сенатор был честным вором, и Белим был
таковым, пока не пошел по церквам. В Питере мы с ним подельничали...
   - В том твоей вины нет, - Дьяк поднялся. - Кто желает защищать Белима?
   Они смотрели на Никанора Евстафьевича, подчеркивая общим молчанием
отношение к судьбе обвиняемого.
   - Ворон! - Дьяк сел, скрестив на груди руки. - Идите. Сходка вынесла
приговор. Фраера с собой прихватишь. Толковый оказался, без подлостев.
   Он одобрительно кивнул Упорову, будто перед ним стоял воспитанный
ребенок.
   - Иди с имя, Вадим. Вам по пути...
   Все еще бледный Опенкин поймал взгляд Упорова, подмигнул блестящим
глазом и тут же включился в разговор по делу.
   - У Сенатора мамаша в Калуге. Вдовствует...
   - Колокольчик поможет. Он при средствах.
   - Сеню в Ростове повязали...
   - Кто нынче из деловых на свободе?
   - Рябой с Сидором. Имя надо сообщить...
   Дверь за спиной Вадима закрылась. Он не почувствовал холода,
почувствовал облегчение да еще вялость во всем теле. Испытание оказалось
нелегким. Упоров собрался было присесть на завалинку, но мрачный татарин,
тот, кто хотел Федькиной смерти, прорычал:
   - Канай за нами. Фартовый!
   А чуть погодя спросил уже не таким злым голосом:
   - Ты, видать, в детстве говно ел?
   - Увы, не досталось: ты съел его раньше меня.
   - Борзеешь, фраер!
   Вадим промолчал. Он был безгневен. Им владела приятная пустота чувств,
и перекошенная рожа татарина не вызывала ничего, кроме улыбки.
   Люди шли в ночи, как ее родные братья, с кошачьей уверенностью,
обмениваясь только взглядами, когда в тишину проникал посторонний звук.
Они и в барак вошли незаметно, без шума, показав дремавшему у печи
дежурному нож.
   Тени опытных убийц плавали по потолку, по стенам, перевоплощаясь то в
забавных кукол, то в сказочных чудовищ. Упоров наблюдал за ними, уже лежа
на нарах.
   - Здесь, - прошептал сердитый татарин, пряча нож за голенище.
   Остальное произошло быстро. Татарин схватил спящего за руки, двое
держали ноги, а оказавшийся на груди еще не проснувшегося Белима Ворон
затянул на горле полотенце.
   Белим заколотился в конвульсиях, выворачиваясь пойманным угрем, но
следующий рывок остановил его мучения.
   - Все, он пошел каяться...
   Ворон спрыгнул на пол, вытер ладони об одеяло и встретился взглядом с
поднимающимся с нар человеком.
   Это было не в правилах зоны: вмешиваться в дела воров, а проявлять
своеволие в такой откровенно вызывающей форме вовсе не рекомендовалось.
   - Ты что хочешь, генацвале?
   - Проводить душу убиенного раба Божьего, - ответил мягко и смиренно зэк.
   - Не надо сорить хорошие слова: он был плохой человек. Пусть им
занимаются черти! - Сердитый татарин чуть отвел от бедра руку с
ножом:-Убирайся, гнида'
   Зэк. однако, не испугался, сделал шаг навстречу, оказавшись таким
образом в зоне удара. Тогда Ворон попросил:
   - Не мешай ему, Дли. Тебе никто не мешал - и ты не мешай. Делай свое,
генацвале. Нас забудь...
   Они покинули барак осторожно, без шума и суеты э!счеззя в темноте ночи,
которая прятала их, как заботливая мать-нашкодивших в чужом саду детишек.
   Густой голос Монаха шептал вслед убийцам:
   - В покоищи Твои Господи: иди же вси святии