рнулся домой около трех часов.
   - Барин! К вам родственницы заезжали! - объявил ему швейцар.
   - Какие родственницы? Что ты путаешь? Теща, что ли?
   - Никак нет! Приезжие... Взяли у меня два рубля... Позвольте  получить  с
вас.
   - Что, что такое?  Какие  два  рубля?  Началось  выяснение  дела,  и  Я.,
одновременно рассерженный и смеющийся, вошел в свою квартиру.
   - Вот так родственницы! - хохотали они с женой.- Ну и родственницы  же  в
Питере...
   - Непременно расскажу  это  маме,-  сказала  жена.-  Вот  будет  ахать  и
возмущаться мошенничеством в Петербурге.
   Но мама сама горела нетерпением рассказать дочери об истории с  рублем  и
была уже у них на пороге.
   Толкам, негодованию, удивлению и  предположениям  обеих  женщин  не  было
конца. Жертвой мошенничества, хотя  и  на  ничтожную  сумму,  сделались  две
родственные семьи. Очевидно, кто-то их знал, кто-то за ними следил.  Что  бы
это значило?
   Поахали, поохали мать с дочерью и решили поехать, потолкаться у Гостиного
двора, где, кстати, был и магазин господина Я., зятя госпожи Б.
 
   * * *
 
   Только  подъехали  они  к  Гостиному  двору,  как   госпожа   Б.,   мать,
взволновалась.
   - Стой! - крикнула она кучеру. А затем, обратившись к дочери, возбужденно
проговорила: - Они!
   - Кто такие? - спросила та с удивлением.
   - Они, негодяйки, воровки, которые проделали  всю  эту  историю  с  тремя
рублями. Вот я их...
   И почтенная дама указала дочери на двух элегантно одетых женщин. Одна  из
них была высокая, средних лет  брюнетка,  другая  -  молоденькая,  красивая,
восемнадцати-девятнадцати лет блондинка. Обе женщины, не торопясь, шли вдоль
Гостиного двора, останавливаясь иногда у витрин магазинов.
   - Они! - энергично повторила госпожа Б.-  Пойдем-ка  догоним  и  арестуем
их...
   - Не ошибаетесь ли вы, мама?
   - Ну, нет! Уж я не ошибусь! И обе  женщины  пустились  догонять  воровок.
"Воровки" между тем, по-видимому, чувствовали себя  в  полной  безопасности,
нисколько не тревожились и, оживленно о чем-то беседуя,  остановились  возле
витрины большого ювелирного магазина.
   - Не потрудитесь ли, сударыни,- вдруг громко и грозно  обратилась  к  ним
госпожа Б.,- не потрудитесь ли немедленно отдать те три  рубля,  которые  вы
сегодня обманным образом и мошеннически получили? Вот - рубль с меня, а  два
рубля - от моей дочери или у швейцара их дома, но это все равно...
   Обе настигнутые дамы остолбенели.
   - Вы с ума  сошли!  Сумасшедшая...-  сказала,  отступив  назад,  высокая,
средних лет дама.
   Молоденькая молчала. Она побледнела, и это окончательно укрепило  госпожу
Б. в том, что она "поймала"-таки преступниц.
   - Какие три рубля? За что три рубля? В чем, наконец, дело? -  проговорила
энергично уже пришедшая в себя высокая дама.- Или вы с ума сошли, или  здесь
недоразумение, которое надо выяснить.
   - Что здесь выяснять? - убежденно, но уже не так бойко сказала  Б.-  Ведь
вы прекрасно понимаете, в чем дело.
   - Ничего я не понимаю! - рассердилась высокая дама.- Сударыня! Вы  шутите
плохие  шутки...  Собираете  народ,  устраиваете  скандал...  Это,  наконец,
превосходит всякую меру терпения!
   Она взяла под руку свою молодую подругу.
   - Здесь, во всяком случае, нам неприлично объясняться,-  проговорила  она
госпоже Б.,-  и  если  вы  уж  так  настаиваете  на  чем-то  непонятном,  то
необходимо для объяснений избрать другое место.
   Решительный тон высокой дамы несколько повлиял на Б., тем не менее она не
желала выпускать из рук таких "отчаянных мошенниц".
   - Если вам неудобно объясняться здесь, при народе, то, пожалуйста, в двух
шагах отсюда магазин моей дочери, не  угодно  ли...-  язвительно  пригласила
она.
   И все дамы, сопровождаемые толпой смеющихся зевак, торжественно двинулись
к магазину господина Я. на Большой Суровской линии.
 
   * * *
 
   В магазине дело приняло несколько другой оборот. Молодая  из  "пойманных"
дам опустилась беспомощно на стул, а старшая тотчас попросила у  госпожи  Б.
объяснений.
   Госпожа Я. подошла к находившемуся в магазине мужу и начала объяснять,  в
чем дело.
   - Вот так штука! - проговорил он.- Только не похоже оно что-то...
   Между тем разговор между госпожой Б. и высокой дамой начинал  приобретать
весьма острый характер.
   -  Это,  наконец,  ни  на  что  не  похоже!  -  кричала  высокая   дама.-
Предупреждаю, вы  ответите  за  свои  слова  и  поступки,  я  этого  так  не
оставлю... Мой муж имеет знакомства. Я - жена профессора Ф.
   Госпожа  Б.  несколько  опешила,  однако  попробовала  было  упомянуть  о
полиции.
   - Вот именно, прошу послать за полицией,-  вскипела  дама.-  Что  делать!
Скандал так скандал, но нужно же покончить с этой отвратительной историей.
   - Хозяин! - шепнул между тем один из приказчиков господину Я.- А ведь это
верно. Я признаю, это действительно госпожа Ф.- наша даже покупательница.  И
живет она здесь недалеко... Важная дама...
   Почетный гражданин Я. увидел, что его дамы попали впросак.
   - Какая там полиция! Зачем же - с  полицией?  -  произнес  он,  подходя.-
Можно и без полиции... Просто ведь вышло недоразумение, извините-с!
   - Это не недоразумение, а оскорбление средь  бела  дня  на  улице...  Это
скандал! - со слезами в голосе взвизгнула высокая дама.
   С молоденькой сделалась истерика, и приказчик побежал за водой.
   Госпожа Б. и ее дочь в недоумении отступили.
   - Ну уж и оскорбление! - заговорил господин Я.- Просто ошиблись  дамы.  У
нас такой случай неприятный вышел, ну и... приняли вас за других...
   - Она меня сумасшедшей при всех назвала! - вступила госпожа Б.
   - Молчите уж, маменька! - шепнул ей зять.
   - Сударыня! - убедительно обратился  он  к  госпоже  Ф.,-  вас  никто  не
задерживает. Можете уйти. Тысячу  раз  извиняюсь.  Все  глупость  женская...
Недоразумение... Не стоит устраивать скандал.
   Старшая дама расплакалась.
   - Что же это  такое?!  -  проговорила  она,  опускаясь  на  стул.-  Такое
безобразие... Просто на улицу нельзя показаться.
   - Ах, Боже мой, какое недоразумение! - лепетал господин Я.- Ах, Боже мой!
Сударыня, успокойтесь...
   - Все вы! - шипел он на жену и тещу.- И все из-за трех  рублей.  Вот  так
историю затеяли...
   - Тысячи извинений, сударыни! - извивался он перед плачущими женщинами.
   - Да затвори дверь, болван! -  закричал  он  на  мальчика  из  магазина.-
Сударыни...
   Старшая "задержанная" дама вытерла глаза, решительно встала и  взяла  под
руку свою спутницу.
   - Пойдем, Annette...- сказала она.
   Обе дамы вышли.
   - Еще хорошо, что так отделались! - вздохнул почетный гражданин.
   - Но ведь точь-в-точь те... мошенницы!  -  попробовала  было  оправдаться
госпожа Б.- И платья, и шляпки, и рост, и походка, и все...  Просто  ума  не
приложу.
   - Те да не те, видно. Еще хорошо, что так отделались,- повторил  господин
Я.
   Однако отделались они не так легко.
 
   * * *
 
   Разузнав всю эту историю,  я  послал  к  господам  Б.  и  Я.  повестки  с
приглашением явиться к девяти часам утра  в  сыскное  отделение.  Неприятное
впечатление от получения подобных "приглашений" я знал хорошо и  рассчитывал
именно на это.
   В  назначенный  день  и  час  оба   "приглашенных"   с   беспокойными   и
встревоженными лицами сидели в моей приемной и  тихо  перешептывались  между
собой. Мне доложили о них.
   - Скажите, что я занят. Пусть подождут! - приказал я.
   Прошел час, другой, третий... Так продержал я  их  чуть  ли  не  до  двух
часов. Потом приказал впустить.
   Вошли господин Я. вместе с зятем.
   - Дело скверное! - сказал я.- Ваших жен придется выслать из Петербурга.
   Лица обоих вытянулись.
   - За что же, помилуйте!
   - Как за что?  Захватывать  на  улице  почтенных  и  уважаемых  женщин...
Скандалить! Обвинять в воровстве! Разве этого мало? Градоначальник  негодует
и хочет распорядиться о высылке.
   - Ваше превосходительство...- умоляюще начали они,- недоразумение...
   Оба наперебой пустились рассказывать уже известную мне  историю.  Я  едва
сдерживал улыбку, тем не менее строго сказал:
   - Однако за такие "недоразумения", вы понимаете, наказывают...
   - Господи! Да войдите же в наше  положение,  ваше  превосходительство!  -
воскликнули они.- Сжальтесь...
   - Не знаю. Я доложу  градоначальнику,-  ответил  я  сурово.-  Сомневаюсь,
чтобы он смягчился... Впрочем, все зависит от него и госпожи Ф., а также  ее
знакомой, которых вы оскорбили. О результатах... Я вас вызову и сообщу.
   Оба ушли как в воду опущенные.
 
   * * *
 
   Градоначальник даже  рассмеялся,  когда  я  подробно  рассказал  ему  всю
историю.
   - Да! - сказал  он.-  Пугнуть  их,  конечно,  следует...  Но  на  этом  и
покончить.
   Дня три я не подавал вестей господам Б.  и  Я.  Воображаю,  как  они  там
ругали своих жен. Наконец вызвал. Продержал три часа в приемной и не принял.
Просил явиться завтра. Назавтра, опять достаточно выдержав  их  в  ожидании,
пригласил.
   - Благодарите госпожу Ф. и господина  градоначальника,-  сказал  я.-  Они
согласны прекратить это дело. Но  в  другой  раз  таких  "недоразумений"  не
должно быть. Понимаете?
   У Б. и Я. просияли лица.
   - Покорнейше благодарим, ваше превосходительство!
 
   * * *
 
   Выявить настоящих виновниц этой проделки мне так и не удалось, хотя очень
хотелось...
 
 
   Сумасшедший палач
 
   Это было еще в начале моей полицейской карьеры. Если не ошибаюсь, в  1857
году.
   Осенью, в последних числах сентября, ко  мне,  в  то  время  полицейскому
надзирателю Спасской части, вошел вестовой Сергей и доложил:
   - Неизвестный человек, не объявляющий своего звания,  целый  день  трется
около конторы и ищет случая попасть с личной просьбой к вашему  высокородию.
Человек подозрителен.
   - Почему?
   - Дал мне тридцать копеек, чтобы я  допустил  его  на  разговор  с  вашим
высокородием наедине.
   - Позови.
   Через несколько минут Сергей ввел в кабинет  субъекта  лет,  по-видимому,
сорока, одетого в обыкновенный мещанский  наряд.  Это  был  лысый,  высокого
роста человек.
   На  вопрос,  что  ему  надо  и  кто  он,  неизвестный  отвечал,  что   он
динабургский мещанин Яков  Дорожкин,  недавно  прибыл  из  Динабурга  и  что
паспорта не имеет, а остановился на  Васильевском  острове  у  своего  кума,
бессрочно отпускного матроса Балтийского флота Семена Грядущего, который вот
уже несколько лет служит у адмирала Платера кучером.
   Отрекомендовав себя подобным образом, этот странный человек вдруг стал на
колени и, просительно складывая руки, заговорил:
   -  Явите  Божескую  милость,  ваше  высокородие!  Окажите  ваше   высокое
содействие моему куму Семену к определению его в должность.
   - Да ведь он служит, твой кум Семен,- сказал я.-  Какой  еще  ему  службы
надо?
   - Служит  он,  действительно,  ваше  высокородие,  и  при  хорошем  месте
состоит... Только сделайте такую милость, определите его в палачи!
   Как ни наторел уже мой  полицейский  слух  ко  всякого  рода  заявлениям,
однако мне показалось, что я ослышался.
   - Чего?.. Куда?..- переспросил я.
   - Палачом хочет быть  Семен,-  ответил  ясно  Дорожкин.-  Сделайте  такую
милость, ваше высокородие, похлопочите.
   Я велел просителю встать, а сам невольно задумался, удивленно  поглядывая
на неожиданного "просителя". Он стоял,  почтительно  вытянувшись  и  пожирая
меня глазами, блестевшими из-под высокого, морщинистого лба.
 
   * * *
 
   Надо заметить, что на основании существовавших в то время законоположений
правительство предлагало обязанности палача лишь  преступникам,  подлежавшим
лишению всех прав состояния и ссылке в  Сибирь  или  отдаче  в  арестантские
роты. Но даже и при этих условиях  кандидатов  на  эту  должность  почти  не
находилось. Да оно и понятно: роль палача не свойственна русскому  человеку,
и даже среди арестантов охотников на нее  всегда  было  мало.  Правительство
даже циркулярно в разных губерниях разыскивало по тюрьмам  желающих  принять
на себя эти ужасные обязанности.
   Вот почему после нескольких минут раздумья я решил, что дело,  во  всяком
случае, надо расследовать, и задал вопрос, судился или  нет  когда-либо  его
кум.
   Оказалось, что Дорожкин этого не знает, но что,  во  всяком  случае,  кум
его,  Семен  Грядущий,  просит  во  что  бы  то  ни  стало  выхлопотать  ему
определение на должность палача, обещая не пожалеть на это никаких расходов,
лишь бы, впрочем, об этом до времени не было известно адмиралу Платеру.
   - Потому, видите ли, что адмирал с трудом отпускает кума со двора,  разве
раз в месяц - в баню. Вот я за него и прошу, и так как кум  завтра,  кстати,
именинник, то позвольте порадовать его, что  вы  взялись  хлопотать  по  его
делу.
   Заинтересованный  еще  более  как  ходатаем,  который,  казалось,  вполне
искренне желает угодить своему  приятелю,  так  и  в  особенности  личностью
человека, который, живя на свободе и в известном достатке, стремился принять
на себя ремесло палача, я решил заняться этим делом основательно.
   Прежде всего я справился, почему он обратился  именно  ко  мне,  а  не  к
другому и кто его ко мне  направил.  Ответы  получились  удовлетворительные.
Рекомендовал ему  меня  как  человека,  который  мог  бы  выхлопотать  такую
должность, письмоводитель и паспортист квартала, служивший несколько  лет  у
квартального надзирателя Шерстобитова.
   Я объявил странному ходатаю, что  завтра  же  по  делам  службы  буду  на
Васильевском острове и чтобы он вместе со своим кумом к часу  дня  явился  в
гостиницу "Золотой якорь", куда я заеду.
   Дорожкин отвесил мне поклон до земли и заявил на прощание,  что  кум  его
ничего не пьет, не курит и человек весьма набожный...
   Словом, удивление, да и только.
 
   * * *
 
   Подъезжая на другой день к "Золотому якорю", я увидел, что мой  вчерашний
посетитель уже ожидает меня у подъезда.
   Очень предупредительно встретив меня и введя в отдельный номер, он  опять
бросился на колени и умоляющим  голосом  стал  просить  подождать  не  более
получаса, потому что кум его не успел приготовить надлежащего одеяния,  дабы
предстать предо мной во всей форме своего будущего звания.
   В ожидании появления кандидата в палачи я стал  расспрашивать  Дорожкина,
чем он занимается. Совершенно свободно и без всяких  оговорок  он  объяснил,
что с двадцати лет жизни он занимался провозом контрабанды,  преимущественно
чая, но лет шесть тому назад они были пойманы и сидели в тюрьме  более  двух
лет. В тюрьме отец его, бывший шляхтич, умер.
   Во время этой откровенной беседы в номер вошел  мужчина  и,  поклонившись
мне в ноги, с волнением произнес:
   - Будьте отец и благодетель, устройте, чтобы я был палачом.  Век  за  вас
буду Богу молиться, все расходы снесу, какие  потребуются.  Желаю  послужить
государю.
   Я увидел человека лет пятидесяти, роста  выше  среднего,  очень  крепкого
телосложения, с густыми русыми волосами, подстриженными в скобку,  с  усами.
Одет он был в плисовую черную безрукавку, в такие же шаровары, запущенные  в
голенища сапог, и в  красную  рубашку.  Безрукавка  была  перехвачена  узким
пояском.
   - Я,- сказал он,- служил во флоте, вышел  в  бессрочный  отпуск  и  нынче
служу кучером по найму у адмирала Платера. Адмирал мной доволен. Я холостой,
не пью и не курю.
   На вопрос, почему у  него  появилось  желание  быть  палачом,  новый  мой
знакомец пояснил:
   - Два раза в жизни видел я, как на конной площади палач Кирюшка наказывал
убийц. Да разве это палач? Да разве так наказывать надо? Да разве такую  для
этого надо иметь руку? Эх, прямо вскочил бы на эшафот, значит, да и выхватил
бы у него плеть, да и потянул бы... вот как... не  "по-кирюшински",  а  так,
что "они" и не встали бы... Силу в  этом  я  необыкновенную  имею.  Вот  уже
месяца два я еще больше  в  этом  деле  упражняюсь.  Каждый  день  утром  по
двадцати ударов кнутом каждой лошади даю, и вечером  повторяю  ту  же  самую
порцию. Вот кум видел... Как я вхожу в конюшню,  страх  на  лошадей  находит
непомерный... Рычат, топочут, брыкаются.
   На эти слова кум, то есть Дорожкин, убежденно заметил:
   - Точно, как волшебник, даже скот в повиновение привел.
   А лошадиный (пока что) палач продолжал:
   - И адмирал мной довольны и не раз говорили: "Ну, Семен, преобразовал  ты
у  меня  лошадей,  едут  ровно,  останавливаются  как   вкопанные..."   Ваше
высокородие, за определение меня в палачи вы и ваше высшее начальство будете
довольны.
   Эту последнюю фразу Семен Грядущий произнес с особенным ударением.  Вслед
за тем он вынул из кармана красную феску с большой золотой кистью, надел  ее
на голову и повелительно произнес:
   - Кум! Встань-ка туда у двери...  задом!..  Облокотись  на  дверь,  будто
представляешь,  что  приготовился  к   наказанию.   Видели   ли   вы,   выше
высокоблагородие, как плетьми наказывают? - обратился он ко мне.
   Хотя я и был  очень  озадачен  неожиданностью  приготовлений  и  мог  бы,
разумеется,  прекратить  это,  ответив,   что   видел,   и   не   раз,   но,
заинтересованный исходом, заявил, что никогда не видел.
   - Так вот как это производится! - воскликнул Грядущий. - Кум, стой!
   С этой грозной фразой  будущий  палач,  у  которого  в  правой  руке  уже
оказалась плеть, а левая была засунута за пояс, в одно мгновение  сбросил  с
себя  поддевку,  с  каким-то  остервенением  заломив  на  сторону   ермолку,
произнес:
   "Берегись..." - и стал медленно подходить к имевшему в  это  время  очень
жалкий вид куму.
   При следующем слове "ожгу..." у кума подкосились ноги, и он, не выдержав,
воскликнул:
   - Кум, не могу больше - страшно!..
   - Вот! - обращаясь ко мне, произнес палач.- Ваше благородие, вот моя сила
где!
   Надо было как-нибудь закончить эту  дикую  сцену.  Я  спросил  Грядущего,
безразлично ли для него, куда  бы  его  ни  назначили  для  исполнения  этих
обязанностей, и получил ответ:
   - Я бы желал в одном из больших городов, там практики больше!..
   Узнав от него затем, что сам он из Тверской губернии, я  попробовал  было
заметить, что ведь для испытания способностей его  могут  послать  именно  в
Тверскую губернию,  а  там,  может  быть,  к  его  несчастью,  ему  придется
наказывать  не  только  односельчанина,  но  даже   родственника,   на   это
зверь-человек ответил:
   - Да если бы и отца родного пришлось наказывать, так  я  не  пощажу...  А
ежели он перенесет тридцать ударов, то я буду просить начальство сечь  меня,
покуда сам не помру.
   Сказать по правде, столкнувшись со столь ярким  проявлением  человеческой
жестокости и бездушия, я почувствовал себя отвратительно.
   - Вот что, братец,- сказал я Грядущему,-  назначение  в  палачи  от  меня
лично, как ты знаешь, не зависит. О твоем желании и  о  том,  что  я  видел,
передам начальству, как оно решит, так и будет.
   Претендующий  на  должность  палача  и  его   кум   поклонились   мне   и
предупредительно бросились подать пальто.  Подавая  его,  Грядущий,  однако,
заговорил опять:
   - Вот что, ваше высокоблагородие, когда же мне  примерно  ждать  решения?
Потому, ежели что, то я согласен и на преступление-с...
   - Это на какое? - невольно спросил я.
   - Да так себе... Отвезу Платера в гости, а сам отправлюсь в Шлиссельбург.
Продам там лошадей и карету, явлюсь в Новгород, объявлю,  что  я  непомнящий
родства - бродяга. Посадят  меня,  значит,  в  тюрьму,  а  там  я  и  заявлю
начальству, что желаю быть заплечным мастером.
   - Ну, это ты всегда успеешь еще сделать,- сказал я и собрался уже  совсем
уйти, но кумовья что-то вспомнили и опять захлопотали.
   - Ах ты. Боже мой! -  воскликнули  они.  -  Да  что  же  это  мы!..  Ваше
высокоблагородие, выкушайте водочки, вина, закуски, чего вашей душе  угодно.
Может, прикажете, что на дом прислать?!
   Но я стремительно выскочил на улицу.
 
   * * *
 
   На другой день, явившись к обер-полицеймейстеру, графу  Петру  Андреевичу
Шувалову, я подал е