алию.
  Но это тоже дело восьмое, к рассказу отношения не имеет, хотя и является к
нему историческим фоном.
  Далее судьба версальского флигеля складывалась по-разному. Одно время его
держали пустым, как памятное место, в надежде также на то, что иной
государь решит посетить Великий Гусляр. Государи не появлялись.
  В XIX веке во флигеле располагалось епархиальное училище, а с упразднением
епископства в Гусляре там пытались устроить городской музей, но отказались
от этой затеи, потому что во флигеле бесчинствовал дух архитектора д'Орбе.
  Потом в доме поселился архиерей, который сумел постом и молитвами изгнать
француза.
  В феврале 1920 года городской совет Великого Гусляра постановил снести дом
ј 19 по Пушкинской улице с целью избавиться от напоминаний о кровавом
угнетателе трудящихся Людовике XV, а также о Петре Первом. Но средств на
снос не нашлось, хотя в Москву отрапортовали о выполнении решения.
  В Москве в каких-то реестрах было записано, что флигель разрушен.
  Так прошло много лет.
  Однако в конце 40-х годов, когда поднялась волна отечественного
патриотизма, из Москвы прибыла экспедиция в поисках фундамента утраченного
здания, которое уже было объявлено в газете "Правда" "нашим, русским
Версалем", послужившим прототипом французского дворца. Ни больше, ни
меньше.
  Экспедиция отыскала по плану место, где некогда стоял флигель, и начала
сносить накопившиеся за сто лет ветхие деревянные строения, чтобы
приступить к раскопкам.
  И каково же было удивление археологов и искусствоведов, когда
обнаружилось, что в груде строений скрывается вполне сохранившееся, если
не считать колонн, здание русского Версаля.
  Было немало статей в газетах, диссертаций и иностранных делегаций. Колонны
восстановили, сделали их на две больше, чтобы показать преимущества
советского образа жизни. Флигель объявили Домом приемов, но снова никто не
приехал, и тогда его присвоил себе зампред Нытиков. Нытикова отправили на
повышение в область, во флигеле остались его родичи. Родичи вмешались в
борьбу за власть, их посадили и под влиянием момента флигель отдали под
детский сад. Так прошло еще десять лет. Они привели к дальнейшему
запустению. Каждый новый предгор клялся, что восстановит памятник
французской архитектуры, но когда приходил к власти, как-то становилось
недосуг.
  До наших дней флигель дожил в виде жалкой дворовой собаки благородного
происхождения. А вокруг него располагалась помойка, с краю которой гуляли
дети, а с другого царили бомжи.
  Теперь в Великом Гусляре наступило некоторое оживление. Приехал
Кара-Мурзаев, Николай Ахметович. Основал банк. Купил участок. Строит офис
банка в шестнадцать этажей с гранеными теремками из черного стекла.
  И надо же так случиться, что этот самый версальский флигель попал под
западный угол банковского небоскреба.
  Общественность с запозданием засуетилась, две бабушки выходили с
плакатами, учитель Авдюшкин устроил послеобеденную голодовку. Новый
городской голова дал клятву корреспонденту "Гуслярского знамени" Мише
Стендалю версальский флигель сохранить для потомства, но потом имел беседу
с Николаем Ахметовичем, Президентом Гуснеустройбанка. После беседы
настроение городского головы изменилось, и он стал сторонником прогресса.
Хватит, сказал он старушкам и Стендалю, держаться за прошлое. Дорогу
свежему ветру с океана!
  И вот теперь перед печальным взором Льва Христофоровича бульдозер сгребает
в сторону остатки флигеля, который пережил и царский режим и даже
советские годы.
  Этот флигель, размышлял профессор, не только свидетель, но и участник
русской жизни последних столетий. А что это означало для изысканного
иммигранта? Он появился на нашем балу, надушенный и напомаженный, вокруг
слышались голоса восхищения, но и был ропот недовольных. И стоило
случайному покровителю сгинуть, как началась эпоха пренебрежения и
гонений. Версаль помнил все - шик и блеск королевского бала, шум революции
и музейное благолепие. Жизнь флигеля была жизнью в страхе - вот-вот с
тобой что-то сделают, сожгут, загубят, и лучше спрятаться среди хибар и
быть такой же хибарой как остальные. Чем ничтожнее, тем больше шансов
выжить!
  Ну что же это за страна такая! Как возможен в ней прогресс?
  ...По улице прошел Гаврилов. Колю уже трудно было назвать молодым
человеком, но он остался Колькой. И если не займет в жизни добротного
места, то оставаться ему Колькой до алкогольной старости. Мать, что тащила
его до тридцати лет, совсем состарилась, а Коля периодически брался за ум
и начинал новую жизнь. Вот и сейчас, как слышал Минц от Удалова, он
поступил в заочный Университет технико-гуманитарных перспектив имени
Миклухо-Маклая. Решил получить специальное финансовое образование и
основать фирму. В Великом Гусляре немало фирм, в основном маленьких,
торговых, даже есть свои рэкетиры. Словом, все, как у больших.
  Коля, проходя мимо окон профессора, кинул равнодушный взгляд на
строительство. Судьба соперника Версаля его не беспокоила. Он нес с почты
большой пакет. Интересно, кто же вступил с этим оболтусом в переписку?
  Коля пропал, и Минц возвратился к печальным мыслям.
  Раньше, размышлял он, наше общество было подобно пирамиде. Наверху
находился царь или генсек - не важно, как его называть. А далее в строгой
последовательности располагались жильцы государства различных категорий.
Была эта пирамида мафиозной, однако жила по строгим правилам. Если ты
живешь в слое секретарей райкомов, то не дай тебе дьявол воровать, как
секретарю обкома! Да тебе голову снесут! А вот если некто обижал обитателя
нижнего яруса, он мог пойти в партком, а то и в райком. Неизвестно, нашел
ли бы он защиту и опору, но ответ из вышестоящей организации получил бы
наверняка... Он был бесправен, боялся воров, но куда больше - властей... А
теперь мы живем на поле, покрытом пирамидками - то ли кроты баловались, то
ли собак там выгуливали. И каждая пирамидка живет по своим законам, никто
никого не боится, потому что есть соседняя пирамидка, куда можно
переметнуться. Всем, но не нижнему слою, который вынужден ждать и терпеть.
  Минц подумал, не заморозить ли ему строительство - в буквальном смысле
этого слова. Опустить температуру в котловане до минус сорока градусов. Но
возраст не позволяет заниматься такими рискованными экспериментами. Еще
заморозишь кого-нибудь живьем! Или получится наводнение... Пора покупать
компьютер! Лучший в мире компьютер - мозг Льва Христофоровича - стал
сбоить. Уже не может решать одновременно больше шести - семи проблем.


  Минц незаметно для себя задремал. Пожилой организм требовал отдыха.
  И тут в дверь постучали.
  Минц не откликнулся. Он продолжал спать.
  Дверь раскрылась. Коля Гаврилов, который, как и все в доме, знал, что
профессор никогда не запирает двери, вошел в кабинет, зажег верхний свет и
стал смотреть на профессора. Он подумал, что сдал старик за последние годы
- и венчик волос вокруг лысины совсем побелел, и живот стал не таким
упругим.
  - У тебя трудности с математикой? - спросил профессор.
  - Я думал, что вы спите, - сказал Гавриилов.
  - Спать - самое непроизводительное занятие. Мхи не спят никогда. А человек
- мыслящий мох, лишайник, плесень...
  - Лев Христофорович, можно совет получить?
  - Это не первый совет, - сказал Минц. - И ты не будешь ему следовать.
  - А вдруг последую?
  Минца развеселила такая возможность.
  - Ну, выкладывай, - сказал он.
  - Я тут учиться начал, - сказал Коля.
  Он присел на стул и сгорбился, показывая свою печаль.
  - Весь дом знает, что ты в очередной раз что-то начал, - согласился Минц.
  - На этот раз я всерьез начал, - признался Гаврилов. - Я два задания
выполнил, но ведь надо и деньги зарабатывать.
  Деньги Гаврилов зарабатывал спасателем на реке Гусь. Он подменял в зимние
месяцы по очереди остальных четырех спасателей, которые уходили в отпуск.
А весной он сам уходил в отпуск до ноября. Вот и сейчас, под Новый год,
ему приходилось сидеть на вышке с биноклем, кутаясь в служебную доху.
  - А что же случилось с третьим заданием? - спросил профессор.
  - Не могу понять, - сказал Коля. - Все просмотрел, а не понимаю. Ведь
считается, что я его написал, а я человек, как понимаете, гордый.
  - То есть написал и не понимаешь?
  - Вот именно.
  - Значит, ты гений, - сказал Минц. - Так только с гениями бывает. Вот,
рассказывают, Эйнштейн написал свою бессмертную формулу и два дня думал,
что же это я накалякал?
  - Вот именно, - обрадовался Гаврилов. - У меня то же самое.
  - Показывай, Эйнштейн.
  - Сначала я должен признаться, - сказал Гаврилов и извлек из кармана мятую
газетную вырезку. - Должен признаться, что воспользовался. Ведь я
спасателем работаю, времени в обрез.
  Минц прочел объявление, вырезанное из газеты.


  Международный университет экономики и искусства сообщает:
  "Проанализировав выполненные курсовые и дипломные работы, предлагаем
заочникам, которым не хватает времени или профессионального уровня для
грамотного выполнения курсовых и дипломных работ и у которых есть
финансовая возможность, оплатить выполнение данных услуг:

  За курсовую работу по учебному плану или по теме, выданной институтом
  (объем 30 машинописных страниц), - 50 условных единиц США.
  За дипломную работу в двух экземплярах (объем 60-80 машинописных страниц)
- 110 условных единиц США. При этом посещать институт не требуется".1


  - Такого я еще не видел, - поразился Минц. - Вы только подумайте! За сто
баксов - полновесное высшее образование! Неужели ты не соблазнился?
  - Я сначала на курсовые соблазнился. По полсотни за раз.
  - И как, удалось?
  - Засчитали. Я тогда решил - чего тянуть? Закончу университет за год! Как
Ленин.
  - А Ленин им тоже по полсотни платил? - ахнул Минц.
  - Они в проспекте намекали, что тоже. Только я сомневаюсь. Он, говорят,
давно умер.
  - Молодец! А в чем теперь у тебя проблема?
  - Они мне следующую курсовую прислали. По математике. Завтра сдавать
пойду, а вдруг чего по ней спросят? А я не секу, - чтоб я сдох! - не секу!
Я и в школе уравнений не выносил.
  - А я при чем?
  - Посмотрите, дядя Лева, а вдруг чепуха?
  - А долларами со стариком поделишься? - пошутил Минц.
  К сожалению, Гаврилов принял его слова всерьез.
  - Много не отстегну, дядя Лева. Не больше десятки. Большие расходы -
понимаете.
  - Десятка - тоже деньги, - не обиделся Минц. - Истрать их на мороженое,
бездельник. Где твоя писулька?
  Гаврилов, стесняясь, потому что так и не понял, будет брать профессор с
него десятку или пожалеет, протянул папку, на которой было типографским
способом напечатано "ДЕЛО ј___".
  Минц вздохнул и взялся за чтение, заранее содрогаясь от того бреда,
который ему придется прочесть.
  Но когда он пробежал глазами первый абзац, то подумал о другом: видно,
аферисты в Международном университете экономики и искусства пошли по
наипростейшему пути. Они брали уже опубликованные работы и перепечатывали
их на машинке в расчете на то, что экзаменаторы в соседнем университете
читать ничего не будут.
  "Вот сейчас я их ухайдакаю", - с тайной радостью подумал профессор. Они не
думали, что эти копирки попадутся на глаза человеку с феноменальной
памятью. Минц прочел в своей жизни несколько тысяч чужих статей и
монографий, и все они лежали в его мозгу, словно на книжной полке.
  Профессор принялся читать.
  И чем дальше он читал, тем большая растерянность охватывала его.
  Да, общая тема курсовой была ему чем-то знакома, но не более того. И
уравнение, которое пытался решить автор, то есть заочник Гаврилов,
гнездилось на периферии памяти. Что же такое... Xn + Yn = Zn при N " 2?
Почему сердце Минца гложет совершенство этого уравнения? Где, черт побери,
он его встречал?
  - Где же я, черт побери, его встречал? - спросил Минц у Гаврилова, уткнув
палец в уравнение.
  - А где? - спросил Гаврилов.
  - Вот именно, - сказал Минц.
  И догадался.
  Все оказалось просто.
  Речь шла всего-навсего о теореме Ферма.
  Триста пятьдесят лет назад французский математик по фамилии Ферма сообщил
миру, что это уравнение не имеет целых положительных решений для N " 2.
"Ну и что?" - ответили ему современники. Равнодушие современников
настолько травмировало математика, что он забыл сообщить, как же он дошел
до мысли такой и как можно доказать эту простую и забавную теорему.
  Гаврилов даже в носу ковырять перестал - так его испугали перемены в
облике профессора. Тот покраснел, лысина его запотела и заблестела, на
носу тоже выступили капельки пота, губы беззвучно зашевелились, а глаза
остекленели.
  - Что с вами, дядя Лева? - спросил Гаврилов. - Трудная математика? Не по
зубам?
  Минц словно не услышал вопроса. Он сурово сдвинул брови и задал вопрос:
  - Ты что натворил?
  - А ч„? - оробел Гаврилов.
  - Если все это ты сам написал, то лучше сразу сознаться.
  - Чтоб я сдох, - не я! Я только баксы отстегнул. Говорю же - не понимаю я
этих уравнений! А в чем дело, дядя Лева?
  - А в том дело, - торжественно произнес Лев Христофорович, - что
человечество может вздохнуть с облегчением. Теорема Ферма доказана!
  - Ну и слава богу! - откликнулся Гаврилов. - Я рад за человечество.
Давайте папочку, я пошел.
  - Никуда ты не пошел. И ничего ты не понял. Ты обязан сообщить мне имя и
адрес автора этой работы.
  - Откуда мне знать?
  - Напрягись!
  - А мне это без разницы.
  - Ты знаешь, сколько стоит эта курсовая?
  - Думаю, что и пятидесяти баксов не стоит.
  - Она стоит... - Минц вскочил с кресла, подбежал к книжным стеллажам,
вытащил с полки какой-то пузатый справочник на иностранном языке и
принялся его листать.
  Гаврилов замер. Сейчас что-то случится.
  Минц отыскал нужную страницу и перевел на русский:
  - Доказательство теоремы Ферма ныне оценивается с превышением суммы в
двести тысяч долларов США. Эту сумму готовы заплатить Американская
академия наук, Британское королевское общество, Фонд Сороса, а также
муниципалитет города Лион во Франции, который также обещает предоставить
доказавшему звание почетного гражданина Лиона.
  - Почетного гражданина? - понял Гаврилов. Прочие награды по причине
грандиозности в его сознании не отпечатались.
  - Не тебе, - сказал Минц. - Не тебе, бездельник.
  - А мне? Мне же причитается!
  - Молчать! - рявкнул Минц. - Давай-ка мне адрес Международного
университета.
  Случилось чудо. Теорема, которая не сдавалась величайшим математикам мира,
покорилась безвестному сотруднику сомнительного университета.
  Не задавая больше вопросов, но тяжело дыша и даже покашливая, Гаврилов
пошел с профессором к себе и отдал ему конверт от реферата. С этим пакетом
Минц и отправился в университет, который, как оказалось, располагался в
доме купца Пиренеева, как раз перед Речным техникумом.
  Университет занимал не все двухэтажное здание, а только две комнаты в
подвале, вход со двора. Дверь разбухла от зимней влаги, звонка на ней не
было.
  С большим трудом Минц отворил дверь. Она визжала, будто ее убивали.
  В первой комнате никого не было. Во второй оказалась молодая женщина с
наглым советским торговым лицом. Она сидела за ученическим письменным
столом и распечатывала письма.
  Минц постоял с минуту в дверях, девица его не заметила. Она вынимала из
конвертов письма. Если обнаруживала в конверте купюру, то клала письма
направо, а если денег не было, то кидала в мусорную корзину.
  - Здравствуйте, - сказал Минц. - Можно ли увидеть вашего ректора?
  - Нет у нас лекторов, - ответила девица. - У нас обучение заочное. - Она
накрыла стопку денег широкой ладонью и сдвинула их по столу к себе так,
чтобы можно было свалить стопку на колени. - А вам чего? Если поступать,
то по пятницам, а можно по переписке.
  - Я именно по переписке, - сказал Лев Христофорович.
  - Если претензии, то деньги не возвращаются.
  Лев Христофорович подпал под влияние наглой девицы и говорил с ней так же
отрывисто и быстро, как она сама.
  - Деньги не нужны, - сказал Минц.
  - А что нужно?
  - Адрес.
  - Адресов не даем.
  - Конкурентов боитесь?
  - Да что вы говорите! У нас в Гусляре из трех университетов наш самый
клевый!
  - Мне надо поговорить с вашим человеком, - сказал Минц. - С тем, кто
заочно курсовые пишет по пятьдесят долларов.
  - Ну вот, блин! Придется гнать его в три шеи! - рассердилась девица, хотя
Минц ни сном, ни духом не собирался подводить автора курсовых.
  - Вы кого имеете в виду? - осторожно спросил профессор.
  - Кого-кого! Кого и вы! Бруно Васильича, черта старого! Я ему сколько раз
говорила - не умничай! Не выкобенивайся, не будь других умнее! У нас в
писателях достойные люди работают. Один кандидат ветеринарных наук, чтоб я
сдохла! У всех высшее образование, понимаешь? Третья жалоба за неделю!
Нет, я Боре прямо скажу - гнать его или потеряем клиентуру!
  - А может, я другого имею в виду?
  - Нет, - твердо ответила девица. - Дайте мне фамилию заочника и вы
увидите, что я права. Гнать его будем.
  - Заочника?
  - Бруно паршивого.
  - Гаврилов, - сказал профессор. - Николай Гаврилов. Первый курс.
  - А у нас до второго еще никто не дотянул, - зловеще произнесла девица,
словно призналась, что второкурсников приносили в жертву кровавым богам
науки.
  Толстые, украшенные вишневыми ногтями пальцы шустро пробежались по
картотеке на углу стола.
  - Так, Гаврилов, - сказала девица. - Послано две курсовых. За одну еще не
плочено. Вы деньги принесли?
  Минц не успел ответить. Девица вдруг обернулась к дверям. Видно, у нее
было развито чутье - ждала удара в спину, что ли?
  - А вот и он, - почти радостно сказала она. - Явился, не запылился. Тебя
уже с милицией ищут. Шут гороховый!
  В подвале было не очень светло, вошедший не сразу разглядел Минца, да и
Минц его разглядеть не успел.
  - С милицией? - прошептал голос от двери, и сразу же послышались легкие
неверные шаги, спешившие прочь.
  - Сбежал, блин, - сообщила девица. - Даже денег просить не стал. Напугали
мы его с вами!
  Она дробно рассмеялась, а Минц кинулся вверх по лестнице.
  Конечно, консультант Бруно Васильевич далеко не ушел. Оказался он немолод,
куда старше Минца, худ и плохо одет. На ногах у него были валенки с
калошами - совсем уже редкая в наши дни обувь. А выше - черное узкое
пальто и лыжная шапочка, вроде бы голубая.
  - Стойте, - крикнул Минц.
  Бруно Васильевич припустил прочь.
  Минцу пришлось, скользя и чуть не падая, бежать за ним по переулку.
  Старик оказался шустрее, чем думалось, но все же возраст взял свое. Минц,
уже разозленный прытью беглеца и от того, что ему не желают подчиниться,
разогнался, прижал старика к высокому забору и сердито заговорил:
  - Не бегите, я вам вреда не причиню. Только ответьте на один вопрос.
  Старик дышал тяжело и быстро.
  Он был невелик ростом, расплющенный нос и выпяченные губы выдавали
негритянскую кровь, впрочем, каких только кровей не найдешь у наших
соотечественников. Может, потому русский расист всегда не уверен в себе и,
требуя паспорт у идеологического противника, всегда избегает показывать
свой. Ох, не блюли себя наши предки!
  - Только один вопрос, - сказал Минц. - Вам говорит что-нибудь имя Ферма,
Фер-ма, ударение на последнем слоге?
  - Французский математик семнадцатого века, - машинально ответил старик.
  Он замолчал и поднял лицо к серому, безнадежному небу, с которого падали
снежинки и, подлетая к земле, превращались в холодные капельки дождя.
  - Правильно, - согласился Минц. - И он, в частности, известен теоремой,
названной в его честь.... Где бы мы могли поговорить?
  - Не о чем разговаривать, Лев Христофорович, - сказал старик.
  Минц не удивился. Преимущество, как и недостаток жизни в небольшом городке
заключается в том, что все тебя знают. И ты обязан всех знать.
  - Можем пройти ко мне, - предложил профессор. - На Пушкинскую. Угощу вас
чаем с морошкой. Прислали из Норвегии. Мой аспирант всегда присылает
бочонок к годовщине смерти Пушкина.
  - Нет, - отказался старик. - Мне не о чем с вами говорить. Я устал.
  - Мне ничего от вас не надо, - сказал М