Арчибалд Кронин.
    Памятник крестоносцу

   ----------------------------------------------------------------------
   A.J.Cronin. Crusader's Tomb (London, 1956).
   Изд. иностранной литературы, М., 1960.
   Пер. - Т.Кудрявцева, Т.Озерская.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 8 August 2000
   ----------------------------------------------------------------------


                              Не только в славе (а до недавнего прошлого и
                           в свободе) отказано при жизни людям гениальным,
                           но даже в средствах к существованию. Зато после
                           смерти им воздвигают памятники и курят фимиам.
                                                           Чезаре Ломброзо


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


1

   День сменился вечером, и вся  жизнь  на  холмах  Даунс  замерла  -  они
застыли,  залитые  жемчужным  светом.  От  покрытой  росою  травы,  словно
подернутой серебристым инеем,  легкими  облачками  поднялись  испарения  и
зацепились паутиной на живых изгородях, затянули тонким  кружевом  низины.
Пруды походили на блюдца с густым молоком, и в их матовой  поверхности  не
отражалась даже луна, которая висела совсем низко над  землей,  круглая  и
желтая, как глаз огромной кошки, притаившейся  перед  прыжком  на  вершине
горы.
   В  эту  сияющую  безмятежность  внезапно  упала  длинная  чертя   тень,
отделившаяся от каменной  норманской  церквушки,  такой  маленькой,  такой
затерянной среди просторов Южной Англии, что, несмотря на резкие очертания
своей абсиды и крыльев, приземистую башню и стены, пестревшие лишаями, она
казалась нереальной, как видение во сне; раздался  грохот  дубовой  двери,
лязг тяжелого  запора,  и  появилась  фигура  человека  -  пожалуй,  менее
длинная, чем тень, но не менее  черпая.  Это,  разумеется,  был  священник
Бертрам Десмонд, настоятель Стилуотерского прихода.
   Он шел в накидке,  наброшенной  на  плечи,  но  с  непокрытой  головой.
Выбравшись из лабиринта замшелых могильных плит, он миновал  два  огромных
сросшихся тиса, младший из которых по меньшей мере пять столетий назад уже
поставлял сырье сассекским лучникам, распахнул калитку и очутился  наконец
на  дорожке.  Здесь  он  остановился,  завороженный  белизною  этой  ночи,
охваченный внезапным приливом тайной радости, и,  глубоко  втянув  в  себя
свежий воздух, залюбовался красотой своего  надела  -  добрых  двух  сотен
акров, простиравшихся в одну сторону от букового леса на  высоких  склонах
Дитчли, а в другую - до поросшей дроком  песчаной  пустоши,  что  тянулась
вдоль проселочной дороги, веду щей в Стилуотер. Вдали, на востоке, на фоне
неба  вырисовывались  очертания  Кольца  Чанктонбэри,  а   пониже,   среди
деревьев,  проглядывала   нелепая,   но   такая   милая   сердцу   башенка
Броутоновского поместья. На запад уходила равнина,  перерезанная  меловыми
разработками, зиявшими, словно бескровная рана, и грядою насыпей,  которые
якобы сохранились здесь со времен римлян, а скорее  всего  были  остатками
старинных обжиговых печей. Дальше виднелись  домики  рабочих,  они  стояли
рядом - все шесть, - словно грибы, а повыше дороги слабо  мерцали  огоньки
деревни. Внизу, у ног настоятеля, ярко переливался огнями его дом.
   Дом был внушительный, в духе  Георгиевской  эпохи,  с  окнами  в  стиле
Палладио и  большим  портиком,  покоящимся  на  колоннах  с  канелюрами  и
(счастливая мысль!) обнесенным балюстрадой, - словом, настоящий загородный
дом; прапрадед нынешнего владельца каноник Хилари Десмонд построил  его  в
1780 году из местного белого  камня  (каменоломня,  откуда  он  добывался,
расположенная поблизости, к счастью,  теперь  истощилась).  Сохранились  и
следы более ранних построек, относящихся к эпохе Тюдоров: кирпичный  амбар
и конюшня,  различные  службы,  а  также  прелестная  старинная  стена  из
кремневой гальки и  круглых  камешков,  опоясывающая  обширный  огород.  И
сейчас, окруженный нежно-зелеными лужайками, вдоль которых шел  бордюр  из
клумб с тюльпанами и примулами и еще не  вполне  расцветшими  розами,  дом
этот, стоявший на площадке, похожей на шестигранник солнечных часов, где с
южной стороны, точно статисты в  древнем  хоре,  выстроились  ряды  старых
яблонь в полном цвету, а подъездную аллею охранял гигантский дуб,  -  этот
маленький Бленхейм [дворец в Англии,  местопребывание  герцога  Марлборо],
такой неотделимый от всего окружающего и неизменный, его  дом,  в  течение
стольких лет служивший кровом  Десмондам,  преисполнил  сердце  настоятеля
особой теплотою и гордостью.
   Его предки осели здесь, должно быть, со времен Вильгельма  Завоевателя.
Один из них - его светлость д'Эсмонд, рыцарь,  участвовавший  в  крестовых
походах, - лежал тут, в маленькой церквушке, под мраморной  плитой  с  его
изображением, от которого какой-то вандал-турист - увы! -  отбил  горбатый
нос.  И  если  фамилия  их  с  тех  пор  несколько  изменилась   сообразно
особенностям  местного  произношения  (тут   едва   ли   применимо   "была
исковеркана"), то разве это не означало,  что  они  теперь  связаны  более
прочными узами с доброй сассекской землей? Они преданно служили родине  на
трех поприщах, приличествующих дворянину: прежде всего - в церкви, а также
в  адвокатуре  и  в  армии.  Брат  настоятеля,  Хьюберт,  после  долгой  и
плодотворной службы  на  границах  Афганистана  ушел  в  отставку  в  чине
генерала и поселился в "Симла Лодж", в пятнадцати  милях  отсюда.  Тем  не
менее он  продолжал  поддерживать  связь  с  военным  министерством,  а  в
свободное время занимался выращиванием груш по новейшим  научным  методам.
На памяти всей их семьи только один из Десмондов опустился до торговли:  в
начале царствования королевы Виктории  некто  Джозеф  Десмонд,  брат  деда
настоятеля, вздумал открыть торговлю церковной утварью. Но поскольку  дело
это было в  общем  благое  и  принесло  немалые  доходы,  дядюшкин  промах
считался хоть и достойным сожаления, но не таким уж непростительным.
   - Добрый вечер вам, сэр.
   Погруженный в свои думы, настоятель  и  не  заметил  коренастой  фигуры
старика  Моулда,  своего  старшего  садовника  и  одновременно  церковного
сторожа, который, прихрамывая, направлялся к церкви, чтобы запереть ее  на
ночь.
   - Добрый вечер, Моулд. Я уже  закрыл  церковь,  так  что  поворачивайте
назад и пойдемте вместе домой. - Настоятель помедлил и хоть и не объяснил,
зачем в такой неурочный час ходил в церковь, однако  слишком  велика  была
владевшая им радость, он не удержался  и  сказал:  -  Вы  знаете,  сегодня
приезжает Стефен.
   - Точно я мог забыть  про  это,  сэр.  Очень  уж  новость-то  приятная.
Надеюсь, у него найдется время поохотиться со мной на зайцев. -  И  совсем
другим, более серьезным  тоном  добавил:  -  Видать,  он  скоро  у  нас  и
проповедником станет.
   - Ему еще надо немного подучиться, Моулд. - Они шли рядом  по  дорожке.
Бертрам улыбнулся. - Хотя вам, наверно,  было  бы  куда  приятнее  слушать
юнца, только что окончившего Оксфорд, чем такого старого чудака, как я.
   - Нет, пастор, вы так не говорите.  Уж  я-то  Десмондов  знаю:  недаром
служу им пятьдесят лет. И чего-чего, а таких проповедей во  всем  графстве
не услышишь.
   Это трогательное доказательство чуть ли не рабской преданности их  роду
еще больше укрепило радужное настроение настоятеля. Терпкий  запах  примул
показался ему необычайно сладким, а жалобное  блеяние  овец  в  загонах  -
таким трогательным, что он ощутил  стеснение  в  груди.  Ах,  эта  Англия,
подумал он, и тут, в самом сердце ее, - драгоценная жемчужина,  этот  Ноев
ковчег, плывущий по волнам лунного света, его  маленький  приход,  который
будет  приходом  Стефена;  здесь  все  подчинено  прочным,  раз   навсегда
заведенным устоям,  и  ни  время,  ни  обстоятельства  не  властны  ничего
изменить.
   - Нам самим не справиться будет с багажом. Вы не скажете Алберту, чтобы
он зашел помочь?
   - Я пришлю его к вам, хозяин... ежели он дома. Больно много хлопот  мне
с этим мальчишкой. Не очень-то он услужлив. Но уж я его заставлю... можете
не беспокоиться.
   - Ничего, Моулд,  со  временем  образумится,  -  рассудительно  заметил
Бертрам. - Не будьте с ним слишком строги.
   Он расстался со стариком у приземистой сторожки с дверью  под  аркой  и
через несколько минут уже стоял в просторном холле своего дома, где его по
обыкновению поджидала дочь Каролина. Она тотчас поспешила  к  отцу,  чтобы
снять с него накидку.
   - Еще не  приехал?  -  Он  потер  руки:  в  холле  был  один  серьезный
недостаток - из-за высокого потолка и выложенного плитками пола  воздух  в
нем был всегда промозгло-холодный, что не  могли  устранить  даже  батареи
теплых труб.
   - Нет, отец. Но они скоро будут. Клэр поехала за ним на станцию в своем
новом автомобиле.
   - Придется и нам обзавестись этой дурацкой новинкой. -  Лукавая  улыбка
засветилась в глазах Бертрама, и его тонкое лицо с запавшими щеками  сразу
утратило свою суровость. - Куда удобнее будет объезжать приход.
   - Вы, конечно, шутите,  отец.  -  Каролина,  отличавшаяся  практическим
складом ума, была начисто лишена юмора и всерьез  приняла  слова  отца.  -
Ведь вас так раздражают запах бензина и пыль. И потом - разве я плохо вожу
вас в двуколке или вам надоел наш пони?
   Предстоящее возвращение Стефена, несомненно,  вывело  ее  из  душевного
равновесия. Она говорила с большим пылом, чем  ей  этого  хотелось,  а  ее
некрасивое озабоченное лицо покрылось пятнами от бурливших в  ней  чувств.
Но она была жестоко наказана еще прежде, чем успела пожалеть о своем тоне:
отец смотрел на нее  отсутствующим  взглядом,  весь  обратившись  в  слух,
стараясь уловить шуршание  шин  на  подъездной  аллее.  Каролина  опустила
глаза; ее рыхлое тело на коротких  толстых  ногах  сразу  как-то  обмякло.
Неужели он никогда не оценит ее безграничной преданности, не  поймет,  что
ее единственное желание - служить ему? Ведь она только этим и занималась с
минуты своего пробуждения, когда для нее начинался день,  долгий  день,  и
она, поспешно одевшись  без  помощи  зеркала,  взваливала  на  себя  бремя
хозяйства, совещалась с  поваром  о  том,  что  подать  на  завтрак  отцу,
расставляла цветы в вазах,  обходила  сад  и  ферму,  разбирала  отцовскую
почту, выпроваживала бесцеремонных посетителей, навещала больных прихожан,
принимала высохших археологов  и  туристов,  приезжавших  на  автобусе  из
Литлси и требовавших, чтобы им разрешили "осмотреть гробницу", и при  этом
еще находила время следить за бельем отца и штопать его шерстяные носки. А
теперь вдобавок ко всему она ужасно простудилась и  вынуждена  то  и  дело
сморкаться в уже насквозь промокший платок.
   - Мама сойдет вниз? - осторожно осведомился настоятель.
   - Думаю, что нет. Я,  правда,  натерла  ей  виски  одеколоном.  Но  она
чувствует себя все еще неважно.
   - Значит, мы будем обедать вчетвером.
   - Нет, втроем.  Клэр  сказала  по  телефону,  что,  к  своему  великому
огорчению, не может остаться.
   - Жаль. Ну ничего... приедет в другой раз.
   В тоне настоятеля прозвучало сожаление, однако Каролина  почувствовала,
что, несмотря на свою привязанность к Клэр, дочери леди Броутон, владелицы
соседнего  поместья,  и  горячее  одобрение,  с  каким  он   относился   к
молчаливому сговору между нею и его старшим сыном, в глубине души отец был
рад, что проведет этот вечер в  кругу  своей  семьи  и  что  Стефен  будет
всецело принадлежать ему.
   Сделав над собой усилие, Каролина сказала ровным голосом:
   - Я еще не успела перепечатать ваши тезисы  для  завтрашней  проповеди.
Когда вы поедете в Чарминстер?
   - О, должно быть, после второго завтрака. Тамошний настоятель - человек
далеко не пунктуальный.
   - Значит, в два часа. Я отвезу вас.  -  И  вдруг  добавила  с  ревнивым
блеском в глазах: - У вас такой усталый вид, отец. А вам предстоит тяжелый
день. Не задерживайтесь долго со Стефеном.
   - Успокойся, Каролина. Кстати, я надеюсь, ты приготовила нам что-нибудь
повкуснее.
   - У нас будет сегодня луковый  суп  и  лосось,  которого  прислал  дядя
Хьюберт из Тэста, с  огурчиком,  и  конечно,  под  зеленым  соусом;  затем
бараньи ребрышки с домашними бобами и молодым картофелем. На сладкое Бизли
приготовила яблочную шарлотку с кремом, которую так любит Стефен.
   - Совершенно верно, дорогая. Помнится, он  всегда  заказывал  шарлотку,
когда приезжал из Марлборо. Прекрасно. Постой-ка, это не мотор там урчит?
   И в самом деле, послышался глухой ритмичный  рокот;  подойдя  к  двери,
настоятель распахнул ее и увидел у подъезда небольшую закрытую машину  "де
дион", из которой, когда она перестала сотрясаться и вздрагивать, вдруг  -
словно из шкатулки с секретом - выскочили две фигуры.
   - Стефен!
   - Как поживаете, отец?.. А ты, Каролина? Дэви здесь?
   - Нет еще... У него каникулы начнутся в понедельник.
   В полосе  света,  падавшей  из  подъезда,  возникла  фигура  худощавого
мужчины ниже среднего роста во всем темном, который с трудом тащил большой
кожаный чемодан, ибо сын Моулда так и не появился; мелькнули тонкие черты,
красиво вырезанные ноздри, узкое, задумчивое, пожалуй, чересчур  серьезное
лицо. Затем, выждав, пока семейство поздоровается с гостем, из темноты  на
свет вышла высокая девушка  в  шоферских  перчатках  и  длинном  клетчатом
пальто. Даже нелепая шляпа  с  вуалью,  напоминающая  по  форме  пшеничную
лепешку, - принадлежность  автомобилистки,  которую  Клэр  надевала,  лишь
уступая настояниям матери, - не могла испортить впечатления, производимого
этой уравновешенной, хорошо воспитанной молодой  особой.  Тон,  каким  она
заговорила, подойдя к маленькой группе  у  подъезда,  лишь  подкрепил  это
впечатление.
   - К сожалению, нам пришлось оставить кое-что из вещей на  вокзале.  Моя
машина слишком мала для сундуков.
   - Не беспокойтесь, дорогая  Клэр.  Мы  пошлем  за  сундуком  завтра.  -
Настоятель отеческим жестом положил руку ей на плечо. - А вы бы  не  могли
все-таки остаться с нами?
   - Увы, никак не могу. К маме должны прийти люди из деревни...  какой-то
сельскохозяйственный комитет... арендаторы...  Эту  встречу  никак  нельзя
было отложить.
   - Ну, что поделаешь! Не так-то  легко  быть  хозяйкой  поместья.  Какой
сегодня чудесный вечер, правда?
   - Великолепный! Когда мы выехали из Халборо, было светло, как днем... -
Голос  ее  потеплел,  она  повернула  голову;  тень  от  уродливой   шляпы
сместилась, и показалось лицо с тонким точеным профилем.  -  Правда,  было
красиво, Стефен?
   Он стоял все это время молча и теперь, казалось, лишь с трудом вышел из
своего оцепенения.
   - Да, поездка была приятная. - Затем, словно  чувствуя,  что  надо  еще
что-то сказать, добавил с несвойственной ему шутливостью: - Только в одном
месте мне показалось, что нам придется выйти и подталкивать машину сзади.
   - Это было на холме Эмбри, - рассмеялась Клэр. - Я плохо  управляюсь  с
тормозами и никак не могла взять подъем. - Ее улыбка на  миг  сверкнула  в
темноте подъезда. - Не буду вас задерживать. Доброй ночи. Приезжайте к нам
поскорее... Завтра, если сможете. И берегите  себя,  Каролина,  вы  совсем
простужены.
   Когда она уехала, Бертрам обнял сына за плечи и повел в дом.
   - Как хорошо, что  ты  приехал,  Стефен!  Ты  и  понятия  не  имеешь...
Впрочем, ладно...  Как  ты  расстался  с  Оксфордом?  И  как  вообще  себя
чувствуешь? Проголодался, наверно. Сбегай наверх - поздоровайся с матерью.
А потом приходи обедать.
   И пока  Каролина,  у  которой  глаза  и  нос  покраснели  от  холодного
вечернего воздуха, втаскивала в дом пакет с книгами, забытый  на  крыльце,
отец стоял и смотрел вслед поднимавшемуся по лестнице Стефену с выражением
нескрываемой любви, граничившей с обожанием.



2

   После прекрасного обеда, умело поданного двумя  горничными  -  простыми
деревенскими девушками, великолепно вышколенными Каролиной, -  настоятель,
пришедший в благодушнейшее настроение, повел Стефена в  кабинет,  где  уже
были задернуты портьеры из драгета и  в  камине  ярко  горел  превосходный
корабельный уголь. Отопление  в  доме,  правда,  не  отвечало  требованиям
современности, но камины были большие и топлива сколько  угодно.  Комната,
куда отец с сыном прошли после обеда,  была  уютной,  несмотря  на  обилие
лепных украшений, - в ней было что-то приятное и веселое, бравшее верх над
церковным душком, исходившим от письменного стола с выдвигающейся крышкой,
на  которой  лежали  проповеди  Пьюзи,  "Календарь  церковнослужителя"   и
тщательно сложенный малиновый орарь. У камина стояли два потертых  кресла,
обитых коричневой кожей; у одной  стены  возвышалась  стеклянная  горка  с
разным огнестрельным оружием,  у  другой  -  витрина  с  монетами  саксов,
плодами археологических поисков настоятеля, а  над  камином,  под  чучелом
лисьей  головы,  перекрещивались  два  охотничьих   хлыста   с   костяными
рукоятками.
   Днем, готовясь к приезду сына, Бертрам прошел по подземному коридору  в
погреб и  теперь  со  слегка  виноватым  видом  взял  запыленную  бутылку,
запечатанную белым сургучом - она лежала у него на столе горлышком  вверх,
- и, неумело вытянув крошащуюся  пробку,  налил  в  два  бокала  портвейн.
Человек он был воздержанный, почти не притрагивался к спиртному и  никогда
не курил, но возвращение сына было событием, которое следовало отметить по
установившейся в семье традиции.
   - Эта бутылка была поставлена в погреб еще твоим  дедушкой,  -  сообщил
он, поднимая бокал с  темно-красным  вином  и  нарочито  критическим  оком
рассматривая его на свет. - Это  "Грэхем"...  тысяча  восемьсот  семьдесят
шестого года.
   Стефен, ненавидевший портвейн,  буркнул  что-то  в  знак  одобрения  из
глубокого кресла, где он расположился с бокалом в руках. Его желают видеть
в такой роли, - что ж, придется подчиниться.
   - Портвейн, по-моему, отменный, сэр.
   Слова эти пришлись по душе настоятелю.
   - Да, твой дед понимал толк в подобных вещах. Это он выложил внизу холл
такими красивыми плитами. Ты ведь знаешь, что в тысяча восемьсот семьдесят
восьмом году проводилась осушка Южной луговины и добрая половина  труб,  с
помощью которых это делалось, осталась. Тогда старик решил разрезать их на
части и вставить в каждый кусок  по  бутылке,  затем  все  это  сложили  в
погреб, залили известью - получились настоящие соты... Он, конечно, не был
пьяницей, но любил после дня, проведенного на псовой охоте,  выпить  пинту
кларета. Он ведь ходил на охоту до семидесяти лет.
   - Удивительный, по-видимому, был человек.
   - Он был  хороший  человек,  Стефен.  Настоящий  английский  помещик  и
джентльмен. - Старик вздохнул. - Лучшей надгробной надписи не придумаешь.
   - Да и бабушка тоже, - почтительно вставил Стефен: по пути из Оксфорда,
взволнованно раздумывая о своем будущем, пока  поезд  мчался  мимо  полей,
фруктовых садов и речных  излучин,  он  твердо  решил  быть  безоговорочно
покорным сыном. -  Она  была  подстать  ему.  Моулд  немало  мне  про  нее
рассказывал.
   - Да-а, он был очень предан ей... как и вся ее челядь. Но и пришлось же
ему из-за нее попыхтеть... - От воспоминаний глаза  Бертрама  потеплели  и
засветились усмешкой. -  Ты  ведь  знаешь,  что  в  последние  годы  жизни
старушка страшно располнела. Ей было трудно передвигаться, и ее  возили  в
кресле, а Моулда, который был тогда в учениках у садовника,  приставили  к
ней в качестве тягловой силы.  За  это  ему  платили  дополнительно  шесть
пенсов в неделю. Эта была великая честь,  но  штука  весьма  утомительная,
особенно когда твоя бабушка изъявляла желание отправиться в деревню и надо
было вкатить ее на холм Эмбри. Как-то раз летом, когда было  очень  жарко,
Моулд, добравшись до вершины холма, остановился,  чтобы  вытереть  рукавом
лицо. Но не успел он отпустить кресло, как оно покатилось вниз и,  набирая
скорость, с головокружительной  быстротой  помчалось  под