орядитель Классов вручит ему пергамент,
разрешающий проведение занятий, он снова станет  одним  из  бесчисленных
элементов системы и будет  выполнять  надлежащую  Функцию.  Вместо  того
чтобы  скорбеть  над  своей  потерянной  жизни,  не  лучше   ли   сполна
насладиться короткой передышкой - не многие перимадейцы могут  позволить
себе роскошь провести день в праздности и неге.
   - Готово, - объявил мастер. - Хотите взглянуть, прежде чем  я  нанесу
лак?
   Лордан кивнул и медленно поднялся. Вывеска являла собой  великолепный
образчик художественного ремесла,  без  особых  изысков,  но  также  без
поединка и лучистого венца. Фехтовальщик был доволен.
   - У меня действительно так сильно торчат уши?
   - Да, - ответил художник, окуная кисть в растворитель  и  обтирая  ее
ветошью. - Забыл вам сказать, у меня есть совершенно чудесная  элегия  -
пять  строф,  отмененный  заказ,  дешево  отдам.  Взгляните,  точно   по
кромочке, два квотера.
   - Нет.
   - Просто беда, как некоторые люди не  понимают  важность  позитивного
маркетинга.
   - Трагедия.
   Художник вздохнул и принялся срезать воск с горлышка горшка с лаком.
   - Как насчет пяти одинаковых миниатюрок, вы  можете  развесить  их  в
местах, где любят собираться богачи и знаменитости? Назовем  это  жестом
доброй воли, всего три квотера.
   - Называйте как хотите, но не думайте, что я буду платить.
   - Три миниатюры и элегию за семь  восьмых  плюс  пол-ярда  картинного
шнура.
   - Спасибо, нет. Долго еще?
   - Дайте мне шанс, прошу  вас.  Одно  неверное  движение,  и  придется
начинать сначала.
   Лордан отлично знал, что художник недаром налегает на лак: от каждого
из этих ремесленников зависело  нормальное  функционирование  сложнейшей
системы: у каждого  имелись  жены  и  семьи,  которых  нужно  кормить  и
одевать; дети, которых нужно учить,  отдавать  в  подмастерья,  находить
мужей;  своевременно  вносить  арендную  плату,   помогать   престарелым
родственникам уплачивать членские взносы в похоронных и дружеских клубах
и обществах.
   Трудно представить, что в других уголках мира люди  могут  обходиться
без всего этого; правда,  они  всего  лишь  варвары,  не  намного  лучше
зверей, жалкие создания, которые никогда не имели собственного  портрета
и не разрешали споры в суде. Поэтому пусть они остаются там,  где  есть:
подальше от стен Тройственного Города, хотя бы для  того,  чтобы  мирный
обыватель мог безопасно отправляться  по  утрам  на  работу,  а  вечером
возвращаться домой.
   - Готово, - объявил художник. - Можете забрать ее  прямо  сейчас,  но
имейте в виду, что лак запылится.
   - Хорошо, - кивнул Лордан. - Позвольте оставить ее на пару часов?
   - Конечно, - ответил мастер, вытирая руки льняной тряпкой.  -  С  вас
пять монет.
   Впереди два часа, которые надо как-то убить. Раньше Бардас направился
бы в ближайший кабак - место, специально созданное для таких случаев, но
теперь его жизнь в корне изменилась:  он  больше  не  тратит  деньги  на
выпивку. Можно, конечно, отправиться  в  Классы,  узнать,  не  готов  ли
пергамент. Там ему скажут приходить часа через полтора-два, и все  равно
он вернется раньше, чем вывеска просохнет. Фехтовальщик лениво побрел  в
направлении Гуртова моста, в той части города,  в  которой  ему  нечасто
доводилось бывать: у вечно  занятых  адвокатов  редко  находится  время,
чтобы бесцельно слоняться по улицам в рабочие часы.
   - Прости...
   Лордан  оглянулся,  затем  посмотрел  под  ноги.  Маленькая   девочка
неряшливого  вида  дергала  его  за  штанину.  Фехтовальщик  вздохнул  и
потянулся к кошельку за монеткой.
   - Тебя зовут Бардас Лордан? - неожиданно произнес ребенок.
   - Да, а откуда ты знаешь?
   - Ты ад-во-кат. - Девочка выговаривала непривычное слово  медленно  и
тщательно, всхлипнув в конце от восторга. - Папка говорит, что ты лучший
в мире.
   - Был, - со вздохом ответил Лордан. - А чем занимается твой папка? Он
тоже адвокат?
   - Нет, - помотала головой девочка, - он  делает  бочки.  И  он  очень
любит смотреть суд. Иногда папка меня тоже берет смотреть суд.
   - Правда? - Лордан немного растерялся. - Что ж, очень мило.
   - Вчера я тоже смотрела суд. Я видела,  как  ты  убил  того  дядю.  -
Девчушка радостно улыбнулась. - Я очень люблю смотреть суд,  потому  что
папка покупает мне вкусное пирожное.
   - А ты любишь пирожные?
   - Они у меня самые любимые.
   Бардас выудил из кошелька медяк.
   - Тогда беги и купи себе самое лучшее пирожное.
   - Папка говорит, что я не должна  брать  пирожных  у  посторонних,  -
отчаянно затрясла головой девочка.
   - Твой папка, конечно, прав, - вздохнул Лордан, - но мне кажется,  ты
можешь взять деньги и купить сама. Давай беги.
   Девочка на мгновение задумалась.
   - Я пойду к отцу в мастерскую и спрошу, - решила она. - Жди здесь.
   - Вот что, - предложил  Бардас,  -  ты  возьмешь  монетку  и  пойдешь
показать отцу, согласна?
   Девчушка застыла в нерешительности, потом кивнула.
   - Хорошо.
   Как только она исчезла из виду, Лордан быстро пересек улицу и  нырнул
в ближайшее крупное здание, которое оказалось городским арсеналом. Можно
надеяться, что здесь его не найдут.
   Прошло лет десять с  тех  пор,  когда  Бардас  последний  раз  был  в
арсенале. Фехтовальщик невольно вздрогнул.
   Встреча с Гаридасом,  теперь  это  место  -  армия  преследовала  его
сегодня, как голодный степной волк. Похоже, здесь ничего не изменилось с
тех времен, когда он приходил сюда с дядей забрать двадцать бочек  стрел
- многократно обещанных, но так никогда и не полученных  их  отрядом,  в
результате чего воинам собственноручно  пришлось  прикреплять  оперение.
Почему им всегда приходилось грызться с Оружейной Канцелярией за  каждый
гвоздь, каждый лук и каждый сухарь?
   Как и в прежние годы, здесь было нестерпимо жарко  и  шумно,  повсюду
мелькали потные  спины,  летали  искры,  время  от  времени  попадая  на
обнаженную кожу, от чего по помещению разносился  отвратительный  запах;
груды необработанного металла, крики людей на лесах, лязг упавших орудий
мерный  грохот  механического  молота,  от  ударов  которого  содрогался
мощеный пол; кипящий клей, горящий  жир,  дым,  опилки  и  резкий  запах
только что откованного железа, отчаянный визг скверно смазанных дрелей и
станков, сумасшедший ритм привода,  скрежет  точильного  камня,  дробный
стук молотков, стучащих по листу железа, шипение остывающего металла.  В
другом настроении  Лордан  счел  бы  происходящее  здесь  захватывающим:
каждое из этих творений имело запас прочности и жизненных сил.
   - Эй, ты!
   - Я?
   Фехтовальщик оглянулся, но не смог понять, откуда доносится голос.
   - Да, ты. Что тебе нужно?
   - Прошу прощения, - адвокат невинно улыбнулся, - я просто шел мимо. Я
не хотел...
   - Проваливай отсюда, здесь тебе не парк.
   Лордану никак не удавалось разглядеть собеседника.
   - Прошу прощения, - повторил он и направился к выходу, но  обнаружил,
что проход перегорожен вагонеткой с углем. Обогнув ее,  Бардас  лицом  к
лицу столкнулся с невысоким мускулистым юношей. Дюймах в шести  от  лица
он держал огромные клещи, в  которых  был  зажат  ярко-малиновый  брусок
железа.
   - Ох, - обронил он, - простите.
   Молодой человек мгновенно убрал раскаленную болванку с дороги.
   - Виноват, не заметил вас за тележкой.
   Знакомый акцент заставил Лордана вздрогнуть. Кочевник,  только  этого
не хватало! Последний раз он видел кочевника очень, очень  давно  и,  по
правде сказать, предпочел бы никогда  не  встречаться.  Пылающий  меч  в
нескольких дюймах от собственного носа  тоже  не  придавал  уверенности.
Бардас вымученно улыбнулся и поспешил к выходу, не останавливаясь,  пока
вновь не оказался на свежем воздухе.
   Еще некоторое время он бесцельно бродил по городу, пока не оказался у
городских ворот.  Сколько  можно  ворошить  бесславное  прошлое?  Лордан
забрался на стену и долго стоял на  ветру,  предаваясь  горьким  мыслям.
Затем он отправился в кабак.
 
*** 
 
   Странный  человек,  размышлял  Темрай,  в  городе  таких  значительно
больше, чем дома, вероятно, потому, что здесь у них больше шансов выжить
и найти себе применение. Слабые и  беспомощные,  никому  не  нужные,  на
равнинах они обычно жили недолго.
   Кочевник стоял возле горна, глядя, как сменяют друг  друга  цвета  по
мере того, как тепло проникает в сталь:  серый  стал  желтым,  желтый  -
темно-малиновым, пурпурным и в конце концов голубым - тем самым  цветом,
при котором клинок готов к повторному закаливанию. Удостоверившись,  что
подсоленная вода достаточно прогрета (слишком  резкий  контраст  придает
стали хрупкость), Темрай выхватил заготовку из  горна  и  опустил  ее  в
бочку.  Над  водной   поверхностью   поднялся   столб   пара,   раздался
оглушительный свист - и все смолкло. Удивительно, как огонь и вода могут
превратить кусок мягкого податливого железа в несгибаемую упругую сталь.
   Там,  дома,  люди  знали,  почему  так  происходит.   Сталь   подобна
человеческому сердцу: чтобы воспитать человека, нужно  раскалить  его  в
огне ярости и охладить в воде страха и сознания  собственного  бессилия;
металл приобретает твердость в рассоле, человек в слезах.
   Но и это только первая ступень: так человек приобретает твердость, но
одновременно становится хрупким, а потому бесполезным. Теперь его  нужно
раскалить в медленном пламени расчетливой ненависти и вновь  остудить  в
соленой воде. Лишь после этого  человек  приобретает  жесткость,  дающую
способность ранить без сожаления. Только такие люди угодны богам.
   Очистив клинок от цветного налета, мастер  простучал  его  молотом  -
убедиться, что сердцевина и грани надежно спаяны друг  с  другом,  затем
взял горшок с  порошком  пемзы  в  приступил  к  долгому,  утомительному
процессу шлифовки. Вообще-то это была  работа  ножовщика,  оружейник  не
утруждал себя подобной ерундой, но приписанный к Темраю ножовщик остался
дома со своей больной женой, и юноша охотно согласился взять на себя его
часть работы. Очередная странность этого города: на равнинах каждый  мог
спокойно ухаживать за больными детьми или женой, зная,  что  вечером  им
принесут положенную долю молока и сыра, - здесь считалось, что  человеку
крупно повезло, если он может остаться дома, утратив лишь сумму дневного
заработка. Вероятно,  этому  имелось  какое-то  обоснование,  хотя  его,
похоже, никто не знал.
   Вчера кочевник наблюдал, как возводили огромную механическую  спираль
- ее делали почти месяц!  -  великолепная  машина,  предназначенная  для
метания двухсотпудовых камней  на  триста  пятьдесят  ярдов.  На  помощь
призвали почти всех рабочих арсенала: они натягивали веревки и висели на
рычагах, пока  деревянные  рамы  огромной  машины  закрепляли  в  нужном
положении  при  помощи  гвоздей,  болтов  и  крюков.  Затем  по  команде
подвесили скрученные веревки, которые, разматываясь, придавали механизму
его  сокрушительную  силу.  Еще  одна  параллель?  Люди   равнин   долго
напоминали вялые кольца каната,  но  время  пришло,  и  они  натянулись,
готовые разрушать и убивать...
   Приметы и знамения очевидны, но стоит ли игра свеч? Орел,  несущий  в
когтях молодого олененка над вражеским войском, всего лишь зарисовка  из
жизни, молодой олененок, на восходе солнца  попирающий  орла  бархатными
копытцами над штандартами неприятеля, воистину примета времени.
   Тем не менее махина  с  официальным  названием  "мангонелла  крупная,
стационарная, номер тридцать шесть", более  известная  своим  создателям
под именем "Бесчувственный Пропойца", наконец заняла свое место в  башне
на городской стене, продуваемой  влажным  восточным  ветром,  и  закрыла
последний незащищенный участок. Во всяком случае, по  мнению  чиновников
Военной Канцелярии.
   Город, по официальному мнению, мог противостоять любой напасти. Любая
напасть должна быть, правда, совершенно безмозглой,  чтобы  не  заметить
столь очевидных просчетов в обороне.
   Два часа возле шлифовального круга, и клинок приобрел нужный блеск  -
не такой, конечно, как зеркало, но вполне пригодный  для  работы,  после
чего отправился в сетку возле стены,  где  находилось  порядка  двадцати
таких же клинков, ожидающих, когда к ним приделают  рукоять,  упакуют  в
промасленную солому и поместят в тесную комнату в сторожевой башне.
   Темрай вымыл руки, вернулся к рабочему месту и принялся за новый меч.
   В тот день он отковал три меча и начал четвертый. "Что за  спешка?  -
вопрошали его коллеги, недовольные,  что  варвар  успевает  в  два  раза
больше, чем они. - Ты знаешь какой-то секрет?" Он не отвечал им.
   После работы молодой человек выметал сор,  смазывал  инструментальным
маслом камелии и, накинув плащ, уходил к себе  на  постоялый  двор.  Это
было лучшее время суток, когда дневная жара  уже  спала,  а  раскаленные
камни домов и мостовых еще не  начали  отдавать  тепло,  накопленное  за
день. Вечером город выглядел милым  и  дружелюбным,  сквозь  распахнутые
двери магазинов и таверн лились потоки света, приглашая  прохожих  зайти
внутрь, отовсюду слышались голоса, музыка  и  пение,  местами  приятное,
местами не очень. В какую бы сторону странник ни направил  стопы,  везде
можно  было  видеть   мужчин   и   женщин   всех   возрастов,   медленно
передвигающихся в неопределенном направлении: мужей с женами,  мальчишек
с возлюбленными, пьянчуг с продажными девками.
   Дома люди либо скакали верхом, либо сидели на  земле,  все  выглядело
более осмысленно, но не так живописно.
   У входа в гостиницу Темрай заметил мужчину в длинном  кожаном  плаще,
опирающегося на дверной косяк. Итак, мелькнула мысль в  голове  варвара,
это все же был знак.
   - Журрай, - позвал он негромко, - неужели...
   - Безболезненно, - кивнул человек.
   Как странно вновь слышать родную речь. Темрай ощутил  странную  смесь
тоски, сожаления и легкого недовольства.
   - Неделю назад, от лихорадки.  -  Казалось,  мужчина  вдруг  вспомнил
что-то. - Мне очень жаль, - добавил пришелец, - то был великий вождь.
   Темрай недовольно повел плечом:  он  не  любил  лесть.  Отец  не  был
великим вождем, хорошим - возможно,  так  же  как  хорошим  родителем  и
требовательным наставником. Боги не  благоволили  к  нему.  Его  слишком
поздно поместили в огонь, слишком сильно  раскалили  и  сделали  слишком
хрупким. Сын принадлежал к другой породе.
   - Ты пришел за мной, - сказал Темрай, - где остались люди?
   - У форта Корсул, - ответил Журраи. - Разлив в этом году  широк,  они
не тронутся с места раньше, чем через неделю. Если поспешим,  мы  успеем
застать их.
   - Не думаю, что их трудно будет отыскать,  даже  если  мы  не  станем
торопиться, - рассеянно ответил юноша.
   Темрай не мог перестать  думать  о  том,  что  его  работа  в  городе
завершена. В сущности, он узнал  все,  зачем  пришел,  даже  больше.  Он
добросовестно трудился, зарабатывал на жизнь  и  принес  немного  пользы
тому месту, в котором был гостем. Человек всегда должен стараться делать
добро, где бы он ни находился, и, уходя,  оставить  приютивший  его  дом
лучше, чем когда он пришел туда.
   - Возможно, они подождут, - обронил Журрай, - там много дерева, а  ты
сказал, нам понадобится...
   - Конечно. - Юноша вздохнул. - Думаю, мне пора  идти  собираться.  Ты
взял для меня лошадь? Я свою продал.
   - И две запасных, - ответил Журрай. - Нельзя терять времени.
   - Отлично. Жди меня, я скоро вернусь.
   Темрай оставил пришельца в темноте и вошел в  гостиницу.  Странно,  в
этой огромной каменной повозке без  колес,  которая  никогда  никуда  не
ездила и не поедет, где нужно платить деньги просто за привилегию в  ней
находиться, он чувствовал себя почти  как  дома.  Варвар  вдыхал  аромат
свежевыпеченного  хлеба  и  смотрел,  как  женщины  накрывают  на  стол.
Несколько мужчин, его друзей, оторвались от игры в  кости  и  приветливо
закивали. Темрай надеялся, что боги избавят его от встречи  с  ними  при
иных обстоятельствах.
   В большом горшке хозяйка помешивала суп, время от времени пробуя  его
при помощи деревянной ложки с длинной ручкой и добавляя различные травы,
при этом  вид  у  нее  становился  ужасно  важным.  Заметив  юношу,  она
улыбнулась и сказала, что ужин не задержится.
   - По правде сказать, - произнес Темрай, - я хочу расплатиться.
   - Вы уезжаете? - Казалось, женщина была опечалена. -  Ну  почему  же?
Что-то не так?
   - У меня умер отец.
   - О, я сожалею. Он был болен?
   - Да, - кивнул Темрай, - мне лучше выехать как можно скорее.
   Хозяйка отложила ложку.
   - Думаю, ваша мать будет рада увидеть вас.
   - Она умерла, когда я был маленьким.
   - Печально. Значит, вы теперь глава семьи.
   - Похоже, что так.
   - Большая семья?
   - Очень большая. Простите, но мне действительно нужно идти. Сколько я
вам должен?
   Женщина покачала головой.
   - Ничего. С последней платы прошло только два дня. Забудьте об  этом.
Собрать вам еды в дорогу?
   Темрай вежливо отказался - хозяйка  продолжала  настаивать.  В  конце
концов, чтобы освободиться, молодой человек согласился  взять  полбулки,
немного копченого мяса и два яблока.
   - С вами было приятно  иметь  дело,  -  сказала  женщина,  протягивая
корзину, закрытую чистым холщовым полотном. - Обязательно заходите, если
когда-нибудь снова окажетесь в городе.
   - Может быть, я вернусь довольно скоро, -  ответил  Темрай.  -  Очень
скоро.
   - Буду рада видеть вас. Счастливого пути.
   - Спасибо, спасибо за все.
   Чувствуя себя убийцей, Темрай наспех собрал свои скромные  пожитки  и
исчез, ни с кем не прощаясь.
   "Прошу вас, - молил он, - уезжайте, как только на  востоке  покажутся
первые клубы пыли, уезжайте, прежде  чем  начнется  паника,  я  не  хочу
причинять вам боль, но я..."
   -  Ты  готов?  -  спросил  Журрай,  передавая  ему  поводья  высокого
чистокровного жеребца.
   - Готов, - ответил Темрай.
   - Ах да, почти забыл, ты узнал то, зачем приехал?
   - Да.
   - Хорошо, - хмыкнул Журрай. - Когда в следующий раз окажешься  здесь,
местечко будет выглядеть по другому.
   Темрай отчаянно стиснул зубы.
   - Надеюсь.
   Вскочив в седла - какое удивительное чувство, вновь оказаться верхом!
- они медленно поехали вдоль городских улиц,  опасаясь  лишь  за  копыта
своих лошадей из-за многочисленных канав и рытвин. В городе редко  можно
было  наблюдать  всадников,  поэтому  прохожие  не  торопились  уступать
дорогу. Темрай чувствовал себя довольно  глупо,  возвышаясь  над  своими
согражданами (хотя нет, уже нет), как какой-нибудь  благородный  рыцарь,
принимающий участие в торжественной процессии;  его  высокий  тонконогий
жеребец нетерпеливо бил копытом и мотал головой, вынужденный плестись за
толстым лысым булочником и его пышкой женой, которые вышли на  неспешную
вечернюю прогулку. Возможно, им  бы  пришлось  всю  ночь  добираться  до
городских ворот, но, по счастью, булочник с  женой  остановились  купить
блинов и позволили всадникам проехать.
   Уже показались ворота, когда из таверны неожиданно вышел  мужчина  и,
не глядя по сторонам, нетвердой походкой пошел прямо в направлении  коня
Темрая. Всадник резко натянул поводья, пытаясь  унести  жеребца  вправо:
этого оказалось достаточно, чтобы уберечь пьяного от серьезного  увечья,
но мысок сапога Темрая  (обитого  железом,  естественно,  -  вынужденная
предосторожность  для  тех,  кто  проводит  свою  жизнь  в  местах,  где
бесчисленное  множество  тяжелых  вещей  только   и   ждет   возможности
обрушиться на ничем не защищенные пальцы ног) ударил его  в  голову,  от
чего тот рухнул на мостовую.
   Юноша вскрикнул и соскользнул с коня, перебросив поводья Журраю.
   - С вами все в порядке?
   Мужчина почесал голову.
   - Спасибо, нет. Почему вы не смотрите, куда прет ваша чертова лошадь?
- пробурчал он.
   Язык пьяного слегка заплетался,  слова  звучали  нарочито  вызывающе:
человек находился в том самом состоянии,  в  каком  происходила