н  действительно  всерьез
обсуждал эти вопросы со своими единомышленниками, и я был благодарен ему  за
это. С его помощью подготовка к восстанию и войне пойдет гораздо быстрее.
   Но когда наконец он вскользь заметил, что, должно быть,  моей  матери  не
хватает общества моей сестры, я жестом остановил его.
   - Разве Турмилайн не в Жуаенне? Роуэн покачал головой:
   - Беллэм держит ее  заложницей.  Уже  несколько  лет:  мне  кажется,  это
случилось вскоре после того, как вам удалось бежать из Хомейны-Мухаар.
   Удалось бежать... Тинстар просто отпустил меня. Я угрюмо  ковырнул  ножом
столешницу и знаком попросил Роуэна продолжать.
   Он пожал плечами, не зная, что я хочу от него услышать:
   - Госпожу Гвиннет  держат  в  Жуаенне  под  надежной  охраной.  Принцесса
Турмилайн, как я и говорил - в Хомейне-Мухаар. Беллэм старается заполучить в
свои руки все, что только может привести тебя к нему. Он не  смеет  дать  им
свободу, страшась, что,  находясь  на  воле,  они  дадут  хомэйнам  повод  к
восстанию.
   - Вместо меня? - я задумчиво  поскреб  бороду.  -  Что  ж,  Беллэм  будет
слишком занят мной. Ему больше не нужны эти две женщины.
   - Но он будет держать их в плену, - уверил меня Роуэн. -  Он  никогда  не
отпустит их, поверьте, господин мой.
   На мгновение он умолк и внимательно посмотрел на меня:
   - Идут даже разговоры о том, что  Беллэм  собирается  жениться  на  твоей
сестре.
   Я выругался и вскочил на ноги, невольно  схватившись  за  меч  -  мы  уже
успели снова замотать рукоять кожей - но тут же снова сел и с размаху всадил
нож в дерево столешницы:
   - Торри этого не допустит.
   Я прекрасно понимал, что ее никто не  станет  слушать.  Женщины  в  таких
случаях лишены права голоса. Роуэн улыбнулся:
   - Я слышал, что она - не слишком-то удобная  Заложница.  Тем  более,  две
женщины в одном замке... - он весело рассмеялся.
   - Две?
   - Дочь Беллэма, принцесса Электра, - Роуэн  нахмурился.  -  Поговаривают,
что она - любовница Тинстара.
   - Тинстара? - я выпрямился и внимательно посмотрел на  Роуэна.  -  Беллэм
отдал ему свою дочь?
   - Я слышал, что  это  цена,  которую  назначил  Тинстар  за  свою  помощь
Беллэму.
   Мой господин, я немногое могу рассказать вам. По большей части,  все  это
только слухи. Я не решусь утверждать, что все это правда.
   - В слухах всегда есть толика правды, -  задумчиво  проговорил  я,  снова
принявшись за пиво. -  Что  ж,  если  она  -  любовница  Тинстара,  я  смогу
использовать ее в своих целях.
   - Ты хочешь использовать женщину против чародея? - Роуэн потряс  головой.
Прости меня, господин мой, но, мне кажется, ты совершаешь ошибку,  -  Принцы
не совершают ошибок, - надменно проговорил я и тут же  ухмыльнулся,  заметив
его смущение. - Да нет, глупости, любой человек может  ошибиться,  и  только
глупец не признает этого. Что ж, нам нужно составить план.
   Вернее, два плана - как освободить мою мать  из  Жуаенны  и  Торри  -  из
Хомейны-Мухаар.
   Я нахмурился: ну, почему рядом со мной нет Финна! Тяжко будет  обдумывать
такое без него... Пристально взглянул на Роуэна:
   - Для человека, который отрицает, что он Чэйсули, ты просто необыкновенно
похож на воина.
   Лицо Роуэна потемнело:
   - Я знаю. Это мое проклятье.
   - Не бойся.  Мне  ты  можешь  спокойно  признаться...  -  Мне  не  в  чем
признаваться! Меня порадовало, что он не скрывает своего гнева - даже  перед
принцем. Во мне всегда вызывали  подозрения  люди,  прячущие  свои  истинные
мысли и чувства за угодливыми улыбками и раболепными поклонами.
   - Я сказал уже, что я  не  Чэйсули,  -  уже  спокойнее  повторил  он,  и,
подумав, прибавил, - господин мой.
   Я рассмеялся - но смех замер у меня на губах: я услышал, как позади  меня
Лахлэн коснулся струн своей Леди, сплетая странное колдовство.
   Я обернулся  к  моему  загадочному  союзнику.  Элласиец.  Чужак,  который
утверждал, что хочет стать  моим  другом.  Был  он  слугой  Беллэма?  или  -
Тинстара?
   Или - он просто сам по  себе,  слишком  умный  и  хитрый  человек,  чтобы
служить другим? Я по-прежнему сомневался в нем.
   Медленно я поднялся, Роуэн последовал моему примеру - из, вежливости,  но
по его глазам я видел, что он озадачен. Я пересек комнату  и  остановился  у
стола Лахлэна, в желтом тусклом свете  свечей  его  голубые  глаза  казались
черными.
   Он мгновенно перестал играть - пальцы замерли на мерцающих  струнах.  Его
слушатели, заметив выражение моего лица,  сочли  за  благо  молча  отойти  в
сторону.
   Я вытащил меч из ножен. В глазах Лахлэна мелькнуло выражение страха.
   Высокий резковатый аккорд сорвался со струн арфы - и  тут  же  смолк,  но
свечи и светильник угасли.
   В таверне стало темно - но не настолько,  чтобы  ничего  не  было  видно:
просто  сумрачно.  А  колдовское  сияние  зеленого  камня  на  арфе  Лахлэна
позволяло видеть достаточно ясно.
   Пальцы арфиста касались струн. Но и острие моего  меча  -  тоже.  В  лице
арфиста отчетливо читался страх - он боялся, что я убью его арфу, словно  бы
дерево и струны были живыми, словно бы она была живым существом - зверем или
человеком.
   - Положи ее - твою Леди, - мягко проговорил я, мне  уже  дважды  довелось
ощутить на себе ее магию, и я предпочитал не рисковать.
   Лахлэн не сдвинулся  с  места.  Руны  на  моем  клинке  мерцали  в  свете
колдовского камня, и в его  сиянии  я  ощутил  магию  -  древнюю,  истинную,
великую силу.
   Клинок не касался струн, я повернул его - струна зазвенела,  словно  арфа
вскрикнула от боли, но не оборвалась: я был достаточно осторожен.
   Лахлэн слегка подался вперед и бережно освободил арфу, так же бережно  он
положил свою Леди на стол и отнял руки. Он ждал.
   Я перехватил меч левой рукой у основания клинка и  протянул  его  Лахлэну
рукоятью вперед.
   - Солиндский солдат, - спокойно сказал я. - Убей его ради меня, арфист.

Глава 7

   - Прошу простить меня, господин  мой,  -  тихо  проговорил  Роуэн,  -  но
разумно ли тебе отправляться туда - тем более, в одиночку?
   Я сидел на трухлявом пеньке на пригорке за фермой Торрина. Приемный  отец
Аликс был все еще жив - и весьма удивился тому, что я тоже  выжил,  когда  я
несколько недель назад добрался  до  его  дома.  Он  рассказал  мне  историю
нападения Айлини на Обитель - почти ничего не добавив, впрочем,  к  рассказу
Лахлэна подтвердив, что те из клана, кто остался в живых, ушли за реку Синих
Клыков, на север. Теперь  ферма  Торрина  стала  моим  временным  штабом,  я
старался собрать хоть какую-то армию. Здесь я был в  безопасности,  а  армия
моя разбила лагерь в лесу на  холмах  неподалеку:  там  мои  люди  обучались
владению мечом и кинжалом.
   Я пошевелился и принялся сбивать снег с  сапог,  постукивая  каблуками  о
пенек. День был чистым и ясным, таким светлым, что  мне  приходилось  щурить
глаза от солнца.
   - Достаточно разумно - если никто меня не узнает.
   Я бросил взгляд на Роуэна,  который  почтительно  стоял  поодаль,  как  и
положено верному слуге, возможно, со  временем  это  пройдет,  и  он  станет
служить мне не из преданности, а из любви.
   - Я не рассказывал о своем плане никому, кроме тебя и Торрина.
   Роуэн кивнул и слегка покраснел - еще не привык к тому, что  я  настолько
доверяю ему. Сколько бы раз я не повторял ему, что для меня он более, нежели
просто слуга, он никак не мог поверить в это.
   - Но есть еще и арфист, - быстро проговорил он. Я хмыкнул:
   - Лахлэн полагает, что доказал свою верность, убив солиндского солдата.
   Что ж, пусть думает. В какой-то мере так оно и есть... но не до конца,  -
я поднял камешек и забросил его в сторону деревьев - так, от нечего  делать.
Скажи, что у тебя на уме, Роуэн. Я прошу тебя.
   Он кивнул - вернее  сказать,  склонил  голову,  заложив  руки  за  спину,
смотрел не на меня, а на утоптанный снег у своих ног:
   - Ты по-прежнему не доверяешь арфисту,  потому  что  недостаточно  хорошо
знаешь его. Но, господин мой... меня ты знаешь немногим лучше.
   - Я знаю достаточно, - ответил я. - Я помню, тринадцатилетнего мальчишку,
попавшего в плен к атвийцам вместе  со  мной.  Я  помню  мальчика,  которого
заставили  прислуживать  самому  Кеуфу  и  который  получал  за  это  только
затрещины и тычки. Роуэн поднял на меня потрясенный взгляд.
   - Я тоже был в шатре, Роуэн. Ты наверняка помнишь это. И я видел, что они
с тобой сделали.
   Он передернул плечами, поежился, словно бы от удара хлыста. Я понимал его
- я тоже иногда вспоминал кандалы на своих  руках  и  непроизвольно  касался
запястьев.
   Так было и сейчас. Я снова  ощутил  под  пальцами  рубцы  старых  шрамов,
кольцами охватывающие обе руки.
   - Я знаю, как это было с тобой, Роуэн, - против воли мой  голос  дрогнул.
Человек, переживший такое, никогда не станет по доброй воле  служить  врагу.
Тем более когда вернулся его законный властитель.
   Роуэн снова уперся взглядом в снег:
   - Я сделаю все, чего ты ни потребуешь. Его голос был очень тих, но  слова
звучали отчетливо.
   - Я требую только, чтобы  ты  оставался  здесь,  покуда  я  отправлюсь  в
Жуаенну, и чтобы ты был осторожен и внимателен, - я  улыбнулся.  -  В  конце
концов, Лахлэн может одурачить нас - если окажется именно тем, кем,  по  его
словам, является - но я  предпочитаю  знать,  не  враг  ли  он,  прежде  чем
подставлю ему спину. Я полагаюсь на тебя и на Торрина.  проследите  за  тем,
чтобы арфист не отправился в Мухаару и не  сообщил  Беллэму  о  том,  где  я
нахожусь. Проследите за тем, чтобы он никого не выдал.
   Из-за деревьев доносились звон оружия и раздраженные крики мастера меча.
   Мои люди упражнялись до полного изнеможения, проклиная эти занятия,  хотя
все они прекрасно осознавали их необходимость. Слишком давно они не  брались
за оружие - а некоторые и  вовсе  никогда  не  воевали.  Люди  приходили  из
городов, из деревень и даже с отдаленных ферм  в  долинах,  услышав  шепотом
передававшиеся слова вести.
   Кэриллон. Кэриллон вернулся...
   Я поднялся, снег уже стал влажным, липким - я подумал, что  скоро  должна
наступить оттепель. Но не теперь. Я молил богов о том, чтобы  это  случилось
не теперь. Мы все еще были далеки от того, что  хоть  как-то  напоминало  бы
армию - а весной я уже собирался начать свою кампанию против Беллэма.
   Я улыбнулся. Да, весной - во время сева, когда  никто  не  будет  Ожидать
военных действий. Беллэм  будет  ожидать  летней  кампании,  и  наше  раннее
выступление сломает его планы.
   По крайней мере, я так надеялся.
   - Он узнает, - проговорил Роуэн, - солиндский  король.  Он  пошлет  своих
людей. Я кивнул:
   - Уведи армию дальше в леса. Не оставляй с Торрином  никого,  я  не  хочу
подвергать его ни малейшей опасности. Я не  хочу  сейчас  никаких  сражений.
Лучше уж прятаться, чем отдаться на милость солдат Беллэма теперь, когда  мы
не готовы к бою. Проследи за этим, Роуэн.
   Он скрестил руки на груди, словно бы внезапно ощутил холод.
   - Мой господин... береги себя. Я усмехнулся:
   - Сейчас мне еще слишком рано умирать. Если уж  я  и  встречу  смерть,  я
встречу ее в бою.
   Я повернулся к коню и отвязал повод от  тоненького  молодого  деревца.  Я
выбрал своего старого приятеля - мышастого пони-степнячка,  страшненького  и
лохматого. Ничем не похожего на того боевого скакуна, которого  подарил  мне
отец пять лет назад.
   На лице Роуэна обозначились морщины  -  он  действительно  тревожился  за
меня.
   Я мог прочитать все его мысли по его глазам: он боялся, что я умру, и  на
том придет конец восстанию.
   Я взобрался в седло и натянул поводья, - Она -  моя  мать  и  госпожа.  Я
хочу, чтобы она знала, что я жив, Он еле заметно кивнул:
   - Да, но отправляться туда, где полно солдат...
   - Они ожидают армию, но не одного человека, - я коснулся обмотанной кожей
рукояти меча, притороченного к седлу. - Со мной ничего не случится.
   И, не оборачиваясь,  поехал  прочь,  оставив  позади  молодого  человека,
которому научился доверять. Я знал, что он стоит у кромки леса,  щуря  глаза
от яркого солнечного света и глядя мне вслед.

***

   Краска, приготовленная из каштанов, сделала мои волосы тусклыми,  темными
и жесткими. К тому же, они были покрыты изрядным слоем жира.  На  левое  ухо
спускалась одна прядка, перевязанная  кожаной  тесьмой.  Борода  тоже  стала
темной - к тому же никто здесь еще не видел меня с бородой.
   У меня всегда были хорошие крепкие зубы - было чем гордиться.  Я  втер  в
них специальный состав, сделавший их желтыми,  а  мое  дыхание  -  смрадным.
Одежда на мне была с чужого плеча, и я сомневался в  том,  что  получу  свою
назад: человек, с которым я поменялся одеждой, явно  предпочитал  мою  своим
обноскам.  Сейчас  на  мне  была  туника  из  грубой   ткани,   когда-то   -
темно-зеленой, а  теперь  побуревшая  от  грязи,  шерстяные  штаны  пузырями
вздувались на коленях и доходили только до середины икр,  сапоги  мне  также
пришлось снять и заменить их кожаными грубыми башмаками.
   Кожаные браслеты наручей скрывали мои запястья - вернее, шрамы на них.
   Несомненно, эта моя примета была хорошо известна  Беллэмовым  стражникам.
Беллэм наверняка описал меня как высокого молодого человека с темно-золотыми
волосами, голубыми глазами и с кольцевыми шрамами на  запястьях.  Что  ж,  я
по-прежнему был высок - но теперь сутулился, приволакивал ногу при ходьбе, и
одно плечо  у  меня  было  выше  другого,  словно  бы  кости  когда-то  были
переломаны и теперь не правильно срослись. Короче говоря, во мне  ничего  не
оставалось от принца-самозванца, которого разыскивал Беллэм. Когда я вошел в
деревню подле Жуаенны, при мне не было даже меча и лука -  и  то,  и  другое
могло выдать меня, а потому я схоронил их в снегу  под  деревом,  расколотым
молнией. Из оружия у меня оставался только  нож,  да  и  тот  я  прятал  под
туникой.
   Я пробирался  сквозь  грязь  и  снежную  кашу,  пинками  разгоняя  собак,
заинтересовавшихся  одиноким  путником.  Город  Жуаенна   был   всего   лишь
разросшейся деревней, окружающей замок, стен не было -  только  домишки,  да
люди, которым не было до меня ни малейшего дела.
   Я знал, что от меня отвратительно разит -  но  сильнее  был  иной  запах:
тяжкий запах разоренной земли. Я с детства знал эту деревню - в  ней  всегда
было шумно, весело, оживленно: кое-кого в ней я знал довольно хорошо, и  мог
даже сейчас припомнить несколько женщин, которые  с  радостью  дарили  своей
благосклонностью рослого и статного наследника их господина. Впервые в жизни
мне пришла в голову мысль, что у одной из них мог быть ребенок от меня...
   Главная дорога вела прямо к замку Жуаенна, стоявшему на  холме.  Стены  и
башни, сверкающие на солнце стекла в сетчатых свинцовых переплетах...  Моему
отцу  доставляло  огромную  радость  построить  замок,  которым  можно  было
гордиться.
   В Жуаенне мы жили, а не воевали: это не был бастион, о который  могли  бы
разбиться атаки врагов - это был дом, предназначенный, чтобы растить  в  нем
детей. Но так, видно, рассудили боги, что все дети  рождались  мертвыми  или
умирали в раннем детстве - покуда назовет не появилась Торри, а за ней и я.
   Жуаенна была залита солнцем: золото, бронза, камень - теплый, коричневый,
и светлый, цвета охры, за годы приобретший нежный, почти пастельный оттенок.
   Главные ворота были закрыты железной решеткой: во времена моего  отца  ее
почти не опускали  -  Жуаенна  была  открыта  для  всех,  кто  имел  желание
поговорить со своим господином.
   Однако, теперь решетка была  опущена  -  огромная  пасть  ворот  щерилась
железными клыками. На стенах стояли стражники с алебардами:  их  кольчуги  в
солнечном свете сверкали ярким серебром. С каждой  из  башен  свисало  знамя
Беллэма - восходящее белое солнце на темно-синем фоне.
   Я был бедняком - грязным, оборванным и смердящим  -  а  потому  дороги  к
главным воротам мне не было, вместо  этого  я  пошел  к  маленьким  воротам,
прихрамывая и подволакивая ногу.  Стражники  остановили  меня,  окликнув  на
скверном хомэйнском: что, собственно, мне нужно было здесь? спрашивали они.
   Хочу увидеть свою мать, робко ответил я, и заискивающе улыбнулся, показав
желтые гнилые зубы. Изо рта у меня воняло,  и  это  заставило  стражников  с
ругательствами отступить на пару шагов. Свою мать, повторил я унылым  глухим
голосом, мать, которая служит в замке.
   Я назвал имя женщины, которая действительно, насколько я помнил,  служила
в замке. Правда, я не знал, была ли она еще жива -  когда  я  отправился  на
войну, ей было уже много лет - но и одного вопроса  хватило  бы  стражникам,
чтобы убедиться, что я не лгу. Я знал, что у нее действительно  был  сын,  в
детстве тяжело болевший и  на  всю  жизнь  оставшийся  калекой.  Он  был  ее
позором, и потому она отослала его в отдаленную деревню. Но теперь, решил я,
ему пришло время вернуться. Хотя бы ненадолго.
   Стражники совещались между собой, поглядывая на меня с явным  отвращением
и презрением. Они говорили на солиндском, которого я не знал, но их тон  был
достаточно ясен. Понятно было, что  вонь  и  грязь  защитят  меня  от  более
тщательного досмотра. Оружие есть? - спросили они грубо. Нет,  ответил  я  и
вытянул руки, предлагая, им обыскать меня. Они не стали этого делать, только
показали жестом - проходи, мол.
   Так Кэриллон вернулся домой, чтобы повидать госпожу и мать свою.
   Я поковылял внутрь, вытирая нос  рукой,  отчего  лицо  мое  стало  только
грязнее, миновал мощеную булыжником площадку перед  воротами  -  неуверенно,
почти робко, словно все еще опасался, что меня  прогонят.  Проходившие  мимо
меня солиндцы брезгливо морщились и старались отодвинуться подальше - только
что носы не  зажимали,  я  демонстрировал  им  желтые  зубы  в  заискивающей
покорной улыбке: такое выражение  бывает  на  морде  побитого  пса,  который
пытается выпросить прощение у хозяина  и  хочет  показать,  что  знает  свое
место.
   Судя по моей внешности, я просто не должен был уйти дальше кухни. Как раз
там и служила та женщина, чьим сыном я сказался. Однако госпожа моя мать, по
всей очевидности, должна была быть где-то в дворцовых покоях -  а  потому  я
прошел кухню и зашагал по коридорам, царапая полированное дерево пола своими
грубыми башмаками.
   Слуг в замке было немного. Я подумал, что, должно быть, Беллэм  распустил
почти всех, чтобы еще более унизить мою мать. Для  него,  короля-узурпатора,
ваяна была даже та война, которую он вел сейчас с беспомощной и  беззащитной
женщиной. Гвиннет Хомейнская была супругой брата Мухаара: пусть вдова, пусть
лишенная всякой поддержки в жизни, но она была королевской крови. И,  унижая
ее, он пытался тем самым показать свою власть и силу. Однако  мне  думалось,
что это ему не удалось - и не удастся никогда, сколько бы солиндских  солдат
не стояло на стенах, сколько бы  солиндских  знамен  не  было  развешено  на
башнях.
   Я нашел нужную лестницу - винтовую лестницу, ведущую на верхний этаж -  и
начал подниматься по ступеням, внутри у  меня  все  сжалось  в  предчувствии
встречи. Я проделал такой большой путь - слишком большой, быть  может  -  но
одна-единственная ошибка по-прежнему могла погубить меня. Я  не  сомневался,
что, если совершу эту ошибку, Беллэм не даст мне  быстрой  смерти.  Я,  быть
может, буду жить еще годы и годы - в темнице, в оковах, в унижении.
   Я вышел с лестницы в коридор, обшитый панелями медово-золотого дерева.
   Галерея моего отца - здесь было множество окон, заливавших  весь  коридор
радостным солнечным светом. Но теперь  натертые  воском  панели  запылились,
потемнели и потрескались по краям. В галерее царил запах запустения.
   Моя рука  скользнула  под  лохмотья  и  сомкнулась  на  костяной  рукояти
кэйлдонского кинжала.  Мгновение  я  постоял  у  дверей  в  комнату  матери,
прислушиваясь к тому, что происходило внутри. В комнате царила тишина. Может
быть, матери там вовсе и не было - но я успел узнать, что люди -