ерживают  почти
телепатическую  связь  со  своими  кораблями-деревьями,   а   Мастин   был
свидетелем  гибели  своего  "Иггдрасиля".  Что  может  быть   ужаснее,   в
особенности, если он знал, что это сделано нарочно.
     Дюре молча  кивнул,  вытирая  восковой  лоб  тамплиера.  Полночь  уже
миновала; разыгравшийся ветер поднимал над  ржаво-красными  дюнами  столбы
пыли и завывал в  крыльях  Сфинкса.  Гробницы,  дотоле  ярко  светившиеся,
начали тускнеть одна за другой.  Порой  обоих  мужчин  захлестывали  волны
времени,  и  тогда  они,  задыхаясь,  хватались  за   стены.   Через   миг
головокружение проходило, чтобы тут же вернуться  вновь.  Но  обессиленные
после очередного приступа Сол и Дюре оставались на  посту:  они  не  могли
бросить Ламию, намертво соединенную со Сфинксом.
     Перед  рассветом  облака  рассеялись,  и  открылось  небо,   усеянное
звездами, такими яркими, что глазам становилось больно. Сначала о том, что
в  космосе  носятся  гигантские  эскадры,  говорили  только  редкие  следы
кораблей - точно кто-то водил  алмазом  по  стеклянному  куполу  ночи.  Но
вскоре бутоны далеких взрывов усеяли все небо, а еще  через  час  свечение
Гробниц померкло перед огненной вакханалией наверху.
     - Как вы думаете, кто победит? - спросил отец Дюре.  Мужчины  сидели,
привалившись к каменной стене Сфинкса и не отрывали глаз от  полоски  неба
между изогнутыми крыльями чудовища.
     Сол принялся растирать спинку Рахили, спящей на животике  под  тонким
одеяльцем.
     - Из того, что я слышал,  следует  одно:  Сети  не  избежать  тяжелой
войны.
     - Значит, вы верите прогнозам Консультативного Совета ИскИнов?
     Сол пожал плечами:
     - Я вообще  не  разбираюсь  в  политике,  а  тем  более  в  прогнозах
Техно-Центра. Я всего лишь третьестепенный ученый из  маленького  колледжа
на захолустной планете.  Но  у  меня  предчувствие,  что  нас  ждет  нечто
ужасное... что какой-то страшный зверь грядет на Вифлеем, чтобы родиться.
     Дюре улыбнулся:
     - А-а, это из Йейтса.
     Улыбка его тут же погасла.
     - Подозреваю, мы с вами как  раз  и  оказались  в  этом  самом  новом
Вифлееме.  -  Он  обвел  взглядом  светящиеся  Гробницы.  -  Всю  жизнь  я
исповедовал учение Святого Тейяра об эволюции к точке  Омега.  И  что  же?
Людское безумие сотрясает небеса, а Антихрист ждет, притаившись  во  тьме,
чтобы в свой час унаследовать обломки мира.
     - Вы считаете Шрайка Антихристом?
     Отец Дюре оперся локтями на согнутые колени.
     - Если  он  не  Антихрист,  всем  нам  придется  худо.  -  Он  горько
рассмеялся. - Совсем недавно я был бы рад  обнаружить  Антихриста...  Само
присутствие в мире антибожественной силы значило бы, что  существует  сила
Божественная, подогрело бы во мне умирающую веру.
     - А теперь? - тихо спросил Сол.
     Дюре развел руками.
     - Меня тоже распяли.
     Сол сложил в памяти обрывки из рассказа Ленара Хойта: пожилой  иезуит
прибивает себя гвоздями к дереву тесла,  много  лет  мучается  недоступной
человеческому  разумению  мукой  и  воскресает  вновь,  но  крестообразный
паразит и теперь прячется под кожей на его груди.
     Дюре отвел взгляд от неба.
     - Не было объятий Отца Небесного. Никакого знака, что боль  и  жертва
были не напрасны. Только боль. Боль, потом темнота, потом снова боль.
     Ладонь Сола застыла на спине младенца.
     - И вы утратили веру?
     Дюре пристально посмотрел на него:
     - Напротив, именно благодаря этому я осознал всю важность веры!  Боль
и тьма - вот наш удел со времен грехопадения. Но  должна  же  существовать
надежда,  что  мы   сможем   подняться   выше...   Что   сознание   сможет
эволюционировать, перейти на новый уровень,  более  благожелательный,  чем
эта Вселенная, запрограммированная на равнодушие.
     Сол торжественно кивнул.
     - Во время долгой борьбы с болезнью Рахили у меня был сон... и  такой
же приснился моей жене Саре... Мне было сказано, что я должен  принести  в
жертву мою единственную дочь.
     - Да, - промолвил Дюре. - Я слышал рассказ Консула на диске.
     - Значит, вам известен и мой ответ, - сказал  Сол.  -  Авраамов  путь
покорности нас больше не устраивает, даже  если  существует  Бог,  который
требует такой покорности. Мы приносили жертвы этому Богу в  течение  жизни
многих поколений, и эта кровавая дань должна наконец прекратиться!
     - И тем не менее вы здесь, - тихо сказал Дюре, обведя  рукой  долину,
Гробницы и ночь.
     -  Да,  я  здесь,  -  согласился  Сол.  -  Но  не  для  того,   чтобы
пресмыкаться. Я должен услышать ответ этих сил на мое решение. - Он  снова
погладил дочь, - Рахили сейчас полтора дня от  роду,  ее  время  истекает.
Если эта болезнь - проклятие Шрайка, я хочу посмотреть ему в  глаза,  даже
если он и есть ваш Антихрист. Если Бог существует и это  чудовище  создано
им, я выскажу ему наконец свое презрение.
     - Мы, кажется, и так переусердствовали с презрением,  -  чуть  слышно
заметил Дюре.
     Сол поднял глаза - огненные точки на небе вздулись,  превратившись  в
пламенеющие пузыри, рассылающие по всему космосу круги  ударных  волн:  то
разрывались плазменные заряды.
     - Мне хотелось бы, чтобы мы имели возможность  бороться  с  Богом  на
равных, - сказал он, не повышая голоса. - Обложить его в его логове.  Дать
сдачи за все несправедливости, причиненные человечеству.  Поставить  перед
ним выбор: либо он распростится со своим напыщенным самодовольством,  либо
пусть катится в ад.
     Отец Дюре выгнул бровь и улыбнулся.
     - Я понимаю ваш гнев. - Он нежно коснулся головки Рахили. -  Пока  не
рассвело, давайте попробуем немножко поспать, а?
     Сол кивнул и  улегся  рядом  с  ребенком,  натянув  одеяло  до  носа.
Последнее, что он слышал, был шепот Дюре: тот то ли желал ему доброй ночи,
то ли молился.
     Сол погладил дочь по головке, закрыл глаза и заснул.

     Ночью Шрайк не пришел. Не пришел он и утром,  когда  солнце  осветило
скалы на  юго-западе  и  коснулось  верхушки  Хрустального  Монолита.  Сол
проснулся и увидел, что солнечные лучи  уже  достигли  долины;  Дюре  спал
рядом, Хет Мастин и Ламия по-прежнему лежали без  сознания.  Пробудившаяся
раньше всех Рахиль ворочалась и пищала с горькой обидой голодного  птенца.
Сол выдернул тесемку нагревателя и выждал минуту, чтобы молоко в одном  из
последних детских пакетов нагрелось до  температуры  тела.  Ночь  выдалась
холодная, на ступенях, ведущих к Сфинксу, сверкал иней.
     Рахиль ела жадно, мяукая и причмокивая. Эти звуки помнились Солу  еще
с тех времен, когда  Сара  кормила  ее  грудью.  Полвека  назад....  Когда
малютка насытилась, Сол завернул ее в одеяло и устроил у  себя  на  груди,
медленно покачивая.
     Осталось полтора дня.
     Сол страшно устал. Он все дряхлел и дряхлел, несмотря  на  пройденный
всего десять лет назад курс поульсенизации. Только они с  Сарой  собрались
отдохнуть от родительских обязанностей -  Рахиль,  их  единственная  дочь,
поступила в аспирантуру и уехала на раскопки, - как  девочка  вернулась  с
болезнью Мерлина. Сол и Сара старели, но  забот  становилось  все  больше;
потом авиакатастрофа на Мире Барнарда отняла у Сола жену.  И  все  же  он,
глубокий старик, измученный до потери  сил,  благословлял  каждую  минуту,
проведенную с дочерью.
     Осталось полтора дня.
     Вскоре проснулся отец Дюре. Мужчины соорудили завтрак  из  консервов,
принесенных Ламией. Хет Мастин так и не пришел в себя.  Дюре  подключил  к
нему предпоследнюю аптечку, и в жилах тамплиера снова заструился  целебный
раствор.
     - Как вы считаете, что нам делать с последней аптечкой?  Подключим  к
госпоже Брон? - спросил Дюре.
     Сол, вздохнув, еще раз взглянул на датчики ее комлога.
     - Не стоит,  Поль.  Судя  по  приборам,  содержание  сахара  в  крови
высокое, уровень питательных  веществ  сносный  -  будто  она  только  что
позавтракала.
     - Но как такое возможно?
     Сол покачал головой.
     - Может быть, эта гадость выполняет роль пуповины?  -  Он  указал  на
кабель, вросший в череп Брон.
     - Ну, и какова же наша программа на сегодня?
     Сол посмотрел на небо - оно светлело,  потихоньку  обретая  привычный
для Гипериона лазурно-зеленый цвет.
     - Будем ждать, - просто сказал он.

     Хет Мастин пришел в сознание в полдень, когда солнце  приближалось  к
зениту. Он сел, прямой, как палка, и громко произнес:
     - Древо!
     Дюре, медленно расхаживавший по ступеням,  взбежал  на  крыльцо.  Сол
подхватил на руки Рахиль, лежавшую в тени у стены, и поспешил  к  Мастину.
Взор тамплиера был устремлен вверх, на что-то находящееся над скалами. Сол
тоже поднял голову, но не увидел ничего, кроме выцветшего к полудню неба.
     - Древо! - снова вскричал тамплиер и вскинул вверх огромную руку.
     Дюре придержал его.
     - У него галлюцинации. Ему мерещится "Иггдрасиль".
     Хет Мастин рванулся из рук священника.
     - Нет, не "Иггдрасиль", - пробормотал он пересохшими губами. - Древо.
Последнее Древо. Древо Боли!
     Сол и Дюре вновь взглянули вверх, но небо было абсолютно чистым, если
не считать плывущих с юго-запада облачков.  И  тут  всплеск  волн  времени
снова настиг их; несколько минут Сол и священник изо всех сил  боролись  с
головокружением, отхлынувшем так же внезапно, как пришло.
     Между тем  Хет  Мастин  пытался  встать  на  ноги.  Взгляд  тамплиера
по-прежнему был прикован к чему-то  вдали.  Его  тело  обжигало  руки:  он
горел, как в огне.
     - Достаньте последнюю аптечку, - распорядился Сол. - Запрограммируйте
ее на ультраморфин и жаропонижающее.
     Дюре поспешил выполнить приказ.
     - Древо Боли! - твердо повторил Хет Мастин. - Мне было суждено  стать
его Гласом, а эрг должен был вести его в пространство и время!  Епископ  и
Глас Великого Древа избрали именно меня! Я  не  могу  их  подвести.  -  Он
попытался вырваться из рук Сола, но в ту же  секунду  рухнул  на  каменные
плиты.
     - Я Избранный Воистину, - прошептал он; силы вытекали  из  него,  как
воздух из воздушного шара. - В час искупления я  должен  был  вести  Древо
Боли. - И тамплиер закрыл глаза.
     Сол ловил каждое его слово, а Дюре  тем  временем  вставил  в  гнездо
последнюю аптечку, проверил, учитывает ли монитор особенности  метаболизма
тамплиеров, и включил подачу адреналина и болеутоляющих.
     - Это не тамплиерская терминология и не богословская. Он  говорит  на
языке Церкви Шрайка. - Священник посмотрел Солу в  глаза.  -  Что  ж,  это
кое-что проясняет... если вспомнить рассказ Ламии.  По  каким-то  причинам
тамплиеры вошли  в  тайный  сговор  с  Церковью  Последнего  Искупления...
культом Шрайка.
     Сол понимающе кивнул и надел Мастину  на  запястье  свой  собственный
комлог.
     - Древо Боли - это, должно быть, мифическое терновое дерево Шрайка, -
пробормотал Дюре, бросив взгляд  в  пустое  небо  -  туда,  куда  смотрели
остановившиеся глаза Мастина. - Но что тамплиер имел в виду,  говоря,  что
он и эрг избраны для перемещения его в пространстве  и  времени?  Он  что,
действительно считает себя способным  вести  дерево  Шрайка,  как  обычный
тамплиерский корабль?
     - Об этом вы спросите его в следующем воплощении, -  устало  произнес
Сол. - Он мертв.
     Дюре сверил показания мониторов, подключил на  всякий  случай  комлог
Ленара Хойта, попробовал применить  стимуляторы  и  сделать  искусственное
дыхание. Все напрасно; стрелки приборов не дрогнули. Хет Мастин,  Истинный
Глас  Древа  тамплиеров  и  участник  паломничества  к  Шрайку,   умер   -
окончательно и бесповоротно.

     Целый час Сол и Дюре выжидали.  Странная  долина  Шрайка  научила  их
сомневаться и проверять, проверять и вновь сомневаться. Но когда  мониторы
засвидетельствовали, что труп начал  разлагаться,  они  решили  похоронить
Мастина. В багаже Кассада нашлась складная лопата - ее черенок с  типичным
армейским идиотизмом был украшен надписью "инструмент для окапывания", - и
в пятидесяти метрах от Сфинкса ученый и священник принялись  рыть  могилу.
Они работали по очереди - один копал, другой следил за Ламией и Рахилью.
     Двое мужчин - один с ребенком на руках - стояли в тени  скалы.  Перед
тем как тело  в  импровизированном  фибропластовом  саване  было  засыпано
землей, Дюре произнес краткое напутствие.
     - Я не был знаком с Мастином. Мы исповедовали разную веру. Но дело  у
нас было одно и то же: Мастин, Глас Древа, большую часть своей жизни делал
то, что считал угодным Богу, следуя Его воле, изложенной в трудах Мюира, и
законам природы. И вера его  была  истинной  -  испытанной  препятствиями,
закаленной покорностью, а в конце скрепленной жертвой.
     Дюре помолчал и, щурясь, взглянул в  небо,  выцветшее  до  свинцового
цвета.
     - Господи, прими раба Твоего. Прими его в свои объятия,  как  примешь
когда-нибудь и нас, тех, кто точно так же искал Тебя и заблудился. Во  имя
Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.
     Рахиль расплакалась. Сол принялся ходить с ней  взад-вперед,  а  Дюре
тем временем засыпал длинный фибропластовый сверток.
     Покончив с этим, они вернулись к Сфинксу и, стараясь избегать  резких
движений, перенесли Ламию туда, где еще оставался кусочек тени. Укрыть  ее
от полуденного солнца можно было только в самой гробнице, но  ни  один  из
них не хотел и думать об этом.
     - Консул, наверное, уже одолел половину  пути  к  кораблю,  -  сказал
священник, сделав большой  глоток  воды.  Его  обгоревший  на  солнце  лоб
покрылся испариной.
     - Наверное, - согласился Сол.
     - Завтра к этому времени  он  уже  вернется.  Мы  освободим  Ламию  с
помощью лазерных резаков, а потом  отнесем  в  операционную  корабля.  Кто
знает, может, в криогенной камере и болезнь Рахили приостановится. Что  бы
там ни говорили врачи.
     - Да.
     Дюре поставил бутылку с водой в тень и посмотрел на Сола.
     - Вы верите в это?
     Их взгляды встретились:
     - Нет.

     От юго-западной стены протянулись тени. Полуденный зной сгустился  до
предела и пошел на спад. С юга ползли тучи.
     Рахиль спала в тени близ входа в гробницу. Сол подошел к  Полю  Дюре,
который  стоял,  созерцая  панораму  долины,  и  положил  руку  на   плечо
священника.
     - О чем задумались, друг мой?
     Дюре не обернулся:
     - Вот, думаю. Если бы я твердо не верил, что самоубийство -  смертный
грех, то поспешил бы все это оборвать  и  дать  жизнь  молодому  человеку,
Хойту. - Он заглянул Солу в глаза, вымученно  улыбаясь.  -  Но  разве  это
самоубийство, когда паразит в моей груди... а раньше в _е_г_о_... в  любую
минуту может вновь вызвать меня к жизни?
     - И кроме того, будет ли  это  подарком  для  Хойта,  -  спросил  Сол
негромко, - если вы вернете его сюда?
     С минуту Дюре молчал. Затем сжал руку Сола.
     - Пойду прогуляюсь.
     - Где? - Сол, сощурившись, огляделся по сторонам. Даже сейчас,  когда
небо затянули облака, долина походила на печь.
     Священник неопределенно взмахнул рукой.
     - Да так, по долине. Скоро вернусь.
     - Будьте осторожны, - попросил его Сол. - И не забудьте: Консул может
появиться сегодня, если ему повезло и он наткнулся на патрульный скиммер.
     Дюре кивнул, взял бутылку с водой, нежно  погладил  Рахиль,  а  затем
медленно и осторожно, как дряхлый старик, принялся спускаться  по  длинной
лестнице Сфинкса.
     Сол смотрел ему вслед; фигура священника дрожала  в  горячем  мареве,
становясь все меньше и меньше. Когда Дюре исчез из  виду,  Сол,  вздохнув,
подошел к дочери и сел рядом с ней.

     Поль Дюре старался держаться в тени, но даже там жара ярмом давила на
плечи. Пройдя  мимо  Нефритовой  Гробницы,  он  выбрал  тропу,  ведущую  к
северным скалам и Обелиску. Тонкая тень этой гробницы  лежала  на  розовом
каменном дне долины, как черная царапина. Пробираясь через  горы  обломков
возле Хрустального Монолита, Дюре вскинул голову на шум - слабый  ветерок,
звякнув разбитыми  панелями,  просвистел  в  трещинах  высоко  под  крышей
Гробницы. В стене он увидел свое отражение и вспомнил, как  слушал  каждый
вечер хорал ветра в Разломе, когда разыскал на плато Пиньон племя  бикура.
Казалось, с тех пор прошло уже несколько жизней. Да так и есть - несколько
жизней.
     Дюре  чувствовал,  что  его  мозг  и  память  искалечены  непрошенным
воскрешением. Это было ужасно - все равно что  пережить  инсульт,  но  без
надежды на выздоровление.  Какое-нибудь  умозаключение,  бывшее  для  него
детской игрой, теперь требовало чрезвычайного напряжения. Самые  обиходные
слова то и дело вылетали из головы,  а  непонятные,  необъяснимые  чувства
захлестывали его,  как  волны  времени.  Несколько  раз  он  вынужден  был
прятаться от паломников, чтобы поплакать в одиночестве,  сам  не  зная,  о
чем.
     Другие  паломники...  Изо  всех  отправившихся  к  Гробницам  Времени
остались только Соли младенец. Отец Дюре с радостью пожертвовал  бы  собой
ради их спасения. Интересно, греховно ли планировать сделку с Антихристом?
     Он зашел уже довольно  далеко,  почти  достигнув  места,  где  долина
изгибалась к востоку, образуя тупик, и где  Дворец  Шрайка  отбрасывал  на
скалы лабиринт теней. Здесь,  возле  Пещерных  Гробниц,  тропа  шла  вдоль
северо-западной стены. Почувствовав,  как  тянет  холодным  сквозняком  из
первой Гробницы, Дюре испытал соблазн войти.  Просто  чтобы  отдохнуть  от
жары, закрыть глаза, вздремнуть.
     Но он прошел мимо.
     Вход во вторую Гробницу,  украшенный  причудливой  резьбой,  напомнил
Дюре о древней базилике, обнаруженной им  в  толще  Разлома,  об  огромном
кресте и алтаре, у  которых  "молились"  идиоты  бикура.  Они  поклонялись
богомерзкому бессмертию паразита-крестоформа, а  не  надежде  на  истинное
Воскресение, которое обещает Крест Святой.  Ну,  а  в  чем  разница?  Дюре
тряхнул головой,  пытаясь  отогнать  буквально  липнущий  к  каждой  мысли
цинизм. Тропа  бежала  в  гору,  мимо  третьей  Пещерной  Гробницы,  самой
маленькой и неприметной.
     В третьей Гробнице был виден свет.
     Дюре остановился, набрал в грудь  воздуха  и  оглянулся:  примерно  в
километре от него Сфинкс четко вырисовывался на фоне неба,  но  разглядеть
Сола ему не удалось. Дюре попытался вспомнить, не в этой ли  Гробнице  они
укрывались накануне... Может, это свет забытого фонаря?
     Нет, вчера они скрывались в первой Гробнице. А  в  эту  за  последние
трое суток входили лишь однажды - когда разыскивали Кассада.
     Отец Дюре понимал, что не следует обращать внимание на странный свет.
Нужно вернуться к Солу  и  ждать  корабля  вместе  с  ученым  и  крохотной
Рахилью.
     Но с каждым из нас Шрайк встречается один на один. Кто я такой, чтобы
отвергать его зов?
     Дюре почувствовал, что щеки  его  мокры:  оказывается,  он  плакал  -
беззвучно, безотчетно. Он вытер слезы ладонью и застыл, сжимая кулаки.
     Больше   всего   я   кичился   моим    интеллектом.    О,    я    был
иезуитом-интеллектуалом, верным продолжателем дела Тейяра и Прассара. Даже
теология,  которую  я  навязывал  Церкви,  семинаристам  и  кучке  еще  не
разочаровавшихся верующих, на первое место  ставила  разум,  эту  чудесную
точку Омега, вершину сознания. Господь Бог как хитроумный алгоритм.
     Ну, что ж, Поль, есть вещи поважнее интеллекта.
     Дюре вошел в третью Пещерную Гробницу.

     Вздрогнув, Сол проснулся в абсолютной уверенности, что к нему  кто-то
ползет.
     Он вскочил на ноги и огляделся. Рахиль, пробудившаяся одновременно  с
отцом, тихо попискивала. Ламия Брон неподвижно лежала  на  прежнем  месте;
датчики светились  зеленым,  только  индикатор  активности  мозга  таращил
красный глаз. Все, как прежде.
     Он проспал не меньше  часа;  тени  уже  легли  на  дно  долины,  лишь
верхушка Сфинкса блестела на солнце,  проглянувшем  сквозь  облака.  Косые
лучи, падающие сквозь ворота долины,  освещали  скальную  стену  напротив.
Поднялся ветер.
     Но в самой долине все за