лить
еще  12,8%, выпадающих на... "золото".  Ибо,  как  правильно  пишет Белый,--
"...золото  второго  тома --  не  золото сосудов, шлемов,  одежд,  а  золото
церковных  крестов,  подымающих   тенденцию   православия;   "золотой"  звон
противостоит  здесь  "красному  звону"  казацкой  славы;  падением красного,
ростом  желтого  и  зеленого второй том ("Мертвых душ") оттолкнут от спектра
"Вечеров..." (стр. 158).
     Еще страшнее покажется  нам  "роковой"  оттенок желтого цвета,  если мы
вспомним,  что точь-в-точь  та  же цветовая  гамма  доминирует  и  в  другом
трагически  закатном произведении -- в  автопортрете  Рембрандта шестидесяти
пяти лет.
     Чтобы  избежать всякого обвинения в пристрастности изложения, я приведу
здесь не собственное описание колорита картины, но дам его в описании Аллена
из статьи его о соотношении эстетики и психологии:
     "...Краски  здесь  темные и  тупые,  наиболее  светлые  в  центре,  Там
сочетание  грязно-зеленого  с  желто-серым,  смешанное с  бледно-коричневым;
кругом все почти черное..."
     Эта гамма желтого, расходящегося  в грязно-зеленое и блекло-коричневое,
еще оттеняется контрастом низа картины:
     "...только  снизу  виднеются  красноватые  тона;  тоже  приглушенные  и
перекрытые, однако они тем не менее, благодаря плотности слоя и относительно
большей  цветовой  интенсивности, создают  отчетливо  выраженный контраст ко
всему остальному..."
     Кстати  же невозможно не  вспомнить, до какой степени  бездарно  сделан
облик старого Рембрандта в фильме Лаутона и  Корда "Рембрандт"48.
Верно  одетому  и  правильно   загримированному  Лаутону  не   найдено  даже
отдаленного намека  соответствия  света  к  той  трагической гамме,  которая
характерна для цветоразрешения этого портрета!
     Здесь, пожалуй,  еще очевиднее, что желтый цвет и,  вероятно, многое из
того,  что  ему приписывают, обязан своей  характеристикой  частично  чертам
своего непосредственного спектрального соседа -- зеленого цвета. Зеленый  же
цвет  одинаково  тесно  связывается  как с  чертами,  жизни--зеленые  побеги
листвы,  листва и  сама "зелень", так и  с  чертами  смерти  и  увядания  --
плесень, тина, оттенки лица покойника.
     Примеров  можно  было бы громоздить  сколько  угодно,  но  и  этих  уже
достаточно для того,  чтобы опасливо спросить  -- а нет ли в  самой  природе
желтого цвета действительно чего-то рокового и зловещего?  Не глубже  ли это
условной символики и подобных привычных или случайных ассоциаций?
     За  ответом  на   такой  вопрос  лучше  всего   обратиться  к   истории
возникновения символических значений  того или иного цвета и  прислушаться к
тому, что там  будет сказано по этому поводу. Об этом можно прочесть в очень
обстоятельной  книжке  Фредерика  Порталя,  написанной  еще  в  1837  году и
переизданной в  1938  году (Frederic Portal, "Des Couleurs symboliques  dans
I'Antiquite, le Moyen-age et les temps modernes", Paris, 1938).
     Вот что  говорит этот большой знаток  данного вопроса о  "символическом
значении" интересующего нас желтого цвета,  а  главное,  о происхождении той
идеи вероломства, Предательства и греха, которые с ним связываются, j
     "...Религиозная  символика  христианства  обозначала  золотом и  желтым
цветом слияние  души с  богом  и  одновременно  же  противоположное  ему  --
духовную измену.
     Распространенные из  области религии на бытовой обиход золото  и желтый
цвет  стали  соответственно  обозначать  супружескую  любовь и  одновременно
противоположное ей -- адюльтер, разрывающий узы брака.
     Золотое яблоко для Греции было эмблемой любви и согласия и одновременно
же противоположного ему -- несогласия и всех тех бед, которые  оно влечет за
собой.
     Суд Париса -- наглядная этому иллюстрация.  Совершенно так же  Атланта,
подбирающая  золотое  яблоко,  сорванное  в  саду  Гесперид ", побеждена  на
состязании по бегу и становится  наградой победителя..." (Creuzer "Religions
de 1'Antiquite", т. II, р. 660) в.
     Здесь  интересна одна черта, свидетельствующая о действительно глубокой
древности   происхождения  этих   цветовых   поверий:  это   амбивалентность
придаваемых им  значений. Состоит это  явление в том, что  на ранних стадиях
развития  одно  и  то  же  представление,  обозначение  или  слово  означает
одновременно обе взаимно исключающие противоположности.
     В нашем случае это одновременно и "союз да любовь" и "адюльтер".
     На одной  из лекций  покойного академика  Марра, которую  мне  довелось
слушать,  он приводил  этому пример на  корне  "кон",  который  одновременно
связан с представлением конца (конец) и... начала (искони).
     То же самое в  древнееврейском языке, где "Кадыш" означает одновременно
и "святой", и "нечистый" и т. д. и  т. д. Пример  этому  можно  найти даже в
приведенном выше отрывке из Гогена, где, как он пишет, "Манао тупапау" имеет
одновременно оба значения:
     "она думает о привидении" и "привидение думает о ней".
     Оставаясь же  в кругу интересующих нас  желтых и золотых представлений,
можем еще отметить,  что согласно тому же закону амбивалентности  золото как
символ  высшей  ценности   одновременно  же  служит  любимой  метафорой  для
обозначения.... нечистот. Не только в народном обиходе Западной Европы, но и
у  нас:  хотя  бы  в термине "золотарь" для  людей  совершенно  определенной
профессии.
     Таким образом, мы видим, что первая, "положительная" часть чтения своим
золотым или желтым  блеском еще как-то непосредственно чувственно обоснована
и что в нее совершенно естественно вплетаются  достаточно броские ассоциации
(солнце, золото, звезды).
     Так,  в  таких именно ассоциациях  пишет о желтом цвете, например, даже
Пикассо и:
     "...Есть художники, которые превращают солнце в желтое пятно, но есть и
другие,  которые  благодаря  своему  искусству и мудрости превращают  желтое
пятно в солнце..."
     И как бы от имени таких именно художников пишет в "Письмах" Ван-Гог":
     "...Вместо того чтобы точно передавать то, что  я вижу  перед собою,  я
обращаюсь с цветом произвольно. Это потому, что я прежде всего хочу добиться
сильнейшей  выразительности... Представь себе, что я пишу портрет  знакомого
художника.... Допустим, что он белокурый... Сперва я его напишу таким, какой
он есть, самым правдоподобным образом; но это только начало. Этим картина:
     никак не закончена. Тут-то я только и начинаю произвольную расцветку: я
преувеличиваю белокурость  волос,  я беру цвета -- оранжевый,  хром, матовый
лимонно-желтый. Позади его головы  вместо  банальной комнатной стенки я пишу
бесконечность;  я делаю простой фон  из самого богатого голубого тона, какой
способна дать  палитра.  И  таким  образом через  это  простое сопоставление
белокурая  освещенная   голова,  размещенная   на  голубом   фоне,  начинает
таинственно сиять подобно звезде в темной глубине эфира..."
     В первом случае мажорное  положительное  начало желтого цвета связывает
его с золотом (Пикассо), во втором случае -- со звездой (Ван-Гог).
     Но  возьмем еще один пример желтого золота,  и  тоже в образе белокурых
волос -- на этот раз белокурых волос самого поэта.
     Есенин 56 пишет:
     Не  ругайтесь. Такое дело! Не торговец  я на слова.  .  Запрокинулась и
отяжелела Золотая моя голова...
     (стр. 37)
     ...Вдруг  толчок... и из саней прямо на сугроб  я. Встал и вижу: что за
черт  -- вместо бойкой тройки... Забинтованный лежу  на больничной  койке. И
заместо лошадей, по дороге тряской Бью я жесткую кровать мокрою повязкой. На
лице часов в  усы закрутились стрелки. Наклонились надо мной сонные сиделки.
Наклонились и  хрипят:  "Эх  ты,  златоглавый, Отравил  ты сам себя  горькою
отравой..."
     (стр. 64)
     ...Не больна мне ничья измена, И не радует легкость побед,--  Тех волос
золотое сено Превращается в серый цвет... (стр.66) .
     Любопытно,  что,  несмотря на очевидный мажор золота вообще,  здесь оно
трижды связано с минорной темой: с тяжестью, с болезнью, с увяданием. .
     Впрочем, здесь это не удивительно и  на этом  частном случае ни с какой
амбивалентностью не связано.
     Для "деревенского"  Есенина  золото связано с  ощущением увядания через
непосредственный образ осени.
     Любовь хулигана
     Это  золото осеннее,  Эта  прядь  волос  белесых --  Все  явилось,  как
спасенье Беспокойного повесы...
     (стр. 51) Не жалею, не зову, не  плачу, Все пройдет, как с белых яблонь
дым. Увяданья золотом охваченный, Я не буду больше молодым...
     (стр. 5)
     Отсюда же, обобщаясь,  желтый  цвет  становится  цветом трупа, скелета,
тлена:
     Песнь о хлебе
     ...Наше поле издавна знакомо С августовской дрожью поутру. Перевязана в
снопы солома, Каждый сноп лежит, как желтый труп.
     (стр.13) Ты прохладой  меня не мучай И  не спрашивай,  сколько мне лет,
Одержимый тяжелой падучей, Я душой стал, как желтый скелет.
     (стр. 55) ...Ну что ж! Я не боюсь его. Иная радость мне открылась. Ведь
не осталось ничего, Как только желтый тлен и сырость.
     (стр. 53)
     И, наконец, желтый цвет становится уже обобщенно цветом грусти вообще:
     ...Снова пьют здесь, дерутся и плачут Под гармоники желтую грусть...
     (стр. 37)
     Никаких  обобщений  на  все  творчество  Есенина  в  целом  я  никак не
собираюсь  из  этого  делать -- все девять примеров  взяты из одного  только
сборника: Есенин, "Стихи" (1920--1924), изд. "Круг".
     Однако проследим далее перипетии значений желтого цвета.
     И тут приходится сказать, что, несмотря на частые случаи вроде Есенина,
"отрицательное"  чтение  желтого  цвета  в  основном  не  имеет  даже  таких
"непосредственно  чувственных"  предпосылок, какими  располагает  "мажорное"
чтение, и вырастает главным об" разом все же как противоположность первому.
     "...Средние века,-- пишет далее Порталь,--  автоматически сохранили эти
традиции в отношении желтого цвета..."
     Но здесь  интересно то,  что один  тон,  который  в  древности  выражал
одновременно обе противоположности, здесь уже "рационализован" и переходит в
различие  двух   оттенков,  из   которых  каждый   обозначает  только   одну
определенную противоположность:
     "...Мавры различали противоположные  символы по  двум различным нюансам
желтого  цвета.  Золотисто-желтый  означал "мудрый"  и  "доброго  совета", а
блекло-желтый--предательство и обман..."
     Еще интереснее толковали дело ученые раввины испанского средневековья:
     "...Раввины полагали, что  запрещенным плодом с древа познания  добра и
зла  был...  лимон,  противопоставляющий свой  бледный оттенок и  едкий вкус
золотому цвету и  сладости  апельсина --  этого "золотого  яблока", согласно
латинскому обозначению..."
     Так или иначе, это подразделение сохраняется и дальше:
     "В  геральдике  золото  обозначает любовь,  постоянство  к  мудрость, а
желтый  цвет  -- противоположные  ему  качества:  непостоянство,  зависть  и
адюльтер..."
     Отсюда шел обычай во Франции марать двери предателей в желтый цвет (при
Франциске  I  этому  подвергли  Карла  Бурбонского  за  его  предательство).
Официальный  костюм  палача  в Испании должен был  состоять из  двух цветов:
желтого  и  красного, где желтый цвет  обозначал предательство  виновного, а
красный •-- возмездие. И т. д. и т. д.
     Вот те  "мистические"  основы,  из  которых символисты  желали  извлечь
"извечные"  значения  цветов  и  непреложность  их  воздействий  на  психику
воспринимающего человека.
     И вместе с тем какая цепкость сохранения традиций в этом деле.
     Именно в  этом смысле его  сохраняет,  например, и  парижское "арго" --
этот бесконечно живой, остроумный, образный народный язык парижан.
     Раскроем   на   слове   "jaune"   (желтый)   страницу   210  одного  из
многочисленных словарей арго ("Parisismen". Alphabetisch geor-dnete Sammlung
der eigenartigen Ausdrucke des Pariser Argut von prof. D-r Cesaire Villatte,
1912). ,,
     "...Желтый  цвет -- цвет  обманутых  мужей. Например,  выра-жеиие "жена
окрашивала его с ног до  головы в  желтый  цвет"  ("Sa  fernme le passait en
jaune de  la tete  aux pieds") означает, что жена ему изменяла. "Желтый бал"
(Un bal jaune) -- бал рого-носцев...".
     Но мало этого. Это же обозначение предательства берется шире:
     "... с) Желтый -- член антисоциалистического профсоюза" (там же).
     Последнее встречается  даже  и в  нашем обиходе.  Мы говорим  о "желтых
профсоюзах" и о Втором -- "желтом" -- интернационале. Мы сохраняем как бы по
традиции этот цвет предательства для обозначения предателей рабочего класса!
     Двоюродные  братья парижского  "арго"  --  "сленг"  и  "кант"  Англии и
Америки обходятся с желтым цветом совершенно в том же смысле. -
     Согласно словарю 1725 г [ода] (Anew Canting Dictionary, 1725) в Англии:
желтый -- ревнивый (yellow -- jealous).
     В  XVII и XVIII  веках там  же, в Англии, выражение:  "он  носит желтые
штаны"  или "желтые чулки" означает, что  он ревнует  (См. Е.  Partridge, "A
Dictionary of Slang and Unconventional Eng-lish". Lnd., 1937).
     В  американском   сленге   желтый  цвет  обозначает  еще   и   трусость
(yellow--coward); бояться (become yellow -- be afraid);  трусливо (yellow --
livered -- cowardly); ненадежность (yellow  --  streak-- undependableness) и
т. д.
     Так излагает дело словарь "A Dictionary  of  American slang" by Maurice
H. Weseen, 1936.
     Такое же применение желтого цвета  можно  найти и в тексте американских
сценариев.
     Например,    в     ".Трансатлантической     карусели"     88
("Transatlan-tic Merry-go-Mound")  Джозефа Марч и Герри  Конн (фильм выпущен
"Юнайтед-Артистс")  разговор сыщика  Мак  Киннэя  с  Нэдом, подозреваемым  в
убийстве:
     "...Нэд (взволнованно);  Я  рад, что он убит,-- да--я  сам  думал убить
его, но не убил.
     Мак Киннэй: Почему?
     Нэд: Потому, вероятно,  что я стал желтым...  (Because, I was yellow, I
guess)".
     Наконец,  и тут  и  там  желтое обозначает фальшивое: yellow  stuff  --
фальшивое золото (см. "Londinismen--Slang und Cant"von H. Baumann).
     Там же  желтым  обозначается и продажность, например, в ставшем  ходким
повсюду обозначении "желтая пресса".
     Однако, пожалуй,  самое  интересное в  этом "символическом  осмыслении"
желтого цвета  -- это то,  что, по существу,  не сам даже  желтый  Цвет, как
цвет, их определял,
     В древности,  как  мы  только что  показали, это чтение  возникало  как
автоматический антипод  солнечно  мотивированиому  положительному "звучанию"
желтого цвета.
     В средние  же века его  отрицательная  "репутация"  слагалась в  первую
очередь из суммы "привходящих" и уже не узко цветовых признаков. "Блеклость"
вместо  "блеска" у арабов. "Бледность" вместо "яркости" у раввинов.  И у них
же  в первую очередь...  вкусовые  ассоциации:  "предательский"  кислый вкус
лимона в отличие от сладости апельсина!
     Интересно,  что в  арго  сохранилась  и  эта  подробность:  есть  такое
популярное французское выражение... "желтый смех" ("Rire jaune").  Бальзак в
маленькой книжечке 1846 года "Paris niarie, philosophic de la vie conjugate"
("Философия  супружеской  жизни")  так  называет третью главу: "Des risettes
jaunes"*. Пьер  Мак Орлан так называет целый роман ("Le Hire jaune"). Это же
выражение  приводит и  упомянутая выше  книжечка  "Parisismen".  Что  же оно
означает?
     Точным соответствием ему в русском языке будет выражение:
     "кислая улыбка". (В немецком языке то же самое: "ein saueres La-chein".
Sauer  --  кислое).  Интересно,   что   там,  где  француз  ставит  цветовое
обозначение,  русский  и  немец  пользуют  соответствующее  ему по  традиции
обозначение  вкусовое. Лимон  испанских  раввинов как  бы расшифровывает эту
неожиданность!
     Самую  же традицию разделения желтого  цвета на два значения,  согласно
привходящим элементам, продолжает и Гете. Предметно он их связывает с разным
характером   фактур;   психологически,  же   --   с  новой  парой   понятий:
"благородства" (edel) и "неблагородства"  (unedel), в которых звучит элемент
уже не только  физических  предпосылок, но отголоски социальных и  классовых
мотивов!
     В "Учении о цветах" в разделе "Чувственно-нравственное  действие цвета"
читаем:
     "...Желтый.
     765. Это цвет, ближайший к свету...
     766.  В  своей  высшей  чистоте  он обладает всегда светлой природой  и
отличается ясностью, веселостью, нежной прелестью.
     767. В этой  степени он приятен  в  качестве обстановки -- будет ли это
платье, занавес, обои. Золото в совершенно не  смешанном состоянии дает нам,
особенно когда присоединяется еще и блеск, новое и  высокое  понятие об этом
цвете;  точно .так же насыщенный желтый цвет, выступая  на  блестящем шелке,
например на атласе, производит впечатление роскоши и благородства...
     770. Если в своем чистом и светлом состоянии этот цвет приятен и радует
нас и в своей полной силе отличается ясностью
     [* -- "Желтые смешки" (франц.), в переносном смысле -- кислые улыбка.
     городством,  то  зато  он   крайне  чувствителен  и  производит  весьма
неприятное  действие,  загрязняясь  или  до  известной  степени  переходя на
отрицательную сторону. Так, цвет серы, впадающий в зеленый, заключает в себе
что-то неприятное.]


     771. Так неприятное действие получается,  когда  желтую окраску придают
нечистым и неблагородным поверхностям, как обыкновенному сукну, войлоку и т.
п., где  этот цвет не  может появиться с полной  энергией.  Незначительное и
незаметное  движение  превращает  прекрасное  впечатление огня  и  золота  в
ощущение  гадливости, и  цвет почета  и  радости  переходит  в цвет  позора,
отвращения   и   неудовольствия.   Так   могли   возникнуть   желтые   шляпы
несостоятельных должников,  и даже так называемый цвет рогоносцев  является,
собственно, только грязным желтым цветом..."
     Однако остановимся здесь на мгновение  и вкратце добавим сюда же данные
о зеленом цвете -- этом ближайшем соседе желтого цвета. Здесь та же картина.
И  если  в  своем положительном чтении  он  вполне совпадает  с тем исходным
образом, который мы  и  предполагали выше, то в своем  "зловещем" чтении  он
опять-таки обосновывается не непосредственными ассоциациями,  а  все той  же
амбивалентностью.
     В первом чтении он символ  жизни, возрождения,  весны, надежды. На этом
сходятся и  христианские,  и китайские, и мусульманские верования. Магомету,
например, согласно их повериям, сопутствовали в самых серьезных моментах его
жизни  "ангелы  в  зеленых  тюрбанах", и  зеленое  знамя становится знаменем
пророка. :
     Соответственно этому выстраивался и  ряд  противоположных  чтений. Цвет
надежды  --  он  одновременно  отвечает  и   безнадежности   и  отчаянию;  в
сценических представлениях Греции темно-зеленый (морской) цвет при известных
обстоятельствах имел зловещее значение.
     Такой  зеленый  цвет  соприкасается  с  синим.  И  интересно,  что  для
японского   театра,   где   цветовое   значение   "наглухо"  закреплено   за
определенными образами, на долю зловещих фигур выпадает именно синий цвет.
     В своем письме  от 31 октября 1931 года Масару Кобайоши  в0,
автор  обстоятельного  исследования  о  японских  "Кумадори"  --  живописной
росписи лиц в театре Кабуки,-- мне пишет:
     "...Кумадори  пользует  в  основном  красный и  синий цвет.  Красный --
теплый  и привлекательный.  Синий  --  наоборот. Синий  цвет  злодеев,  а  у
сверхъестественных существ -- цвет призраков и дьяволиц..."
     Но вернемся к тому, что пишет Порталь о зеленом цвете:
     "...Цвет возрождения души и мудрости, он одновременно означал моральное
падение и безумие.
     Шведский теософ Сведенборг описывает глаза 'безумцев, томящихся в  аду,
зелеными.  Один из витражей Шартрского собора представляет искушение Христа;
на нем  сатана  имеет зеленую  кожу  и  громадные зеленые  глаза...  Глаз  в
символике означает интеллект. Чел