лишком  много  забастовок,  слишком   много
затруднений политических.
   Им нравилось, что Монтре - это старый уголок древней Европы. Когда-то,  в
начале века, мамина семья приезжала сюда на летние каникулы...
   Родители  жили  в  отеле,  потому  что  отца  вообще   собственность   не
интересовала, -  после  того  как  в  свое  время  он  обладал  безграничной
собственностью.
   Он много работал, он целый день - с перерывами -  писал.  Но  никогда  не
забывал провести какую-то часть дня с мамой или со мной,  поделиться  своими
впечатлениями, пошутить.
   У него была собственная версия компьютера. Он  боялся  электричества,  не
любил электрических приборов - но ему нужно было как-то переставлять  текст,
пока он писал. Так он писал на карточках, на них были готовые блоки  текста,
он держал их в коробках из-под башмаков  и  мог  переставлять  вручную.  Это
соответствовало в некотором смысле передвижению  блоков  текста  на  экране.
Картонный компьютер!
   Я помню детство... Как бы отец ни был углублен в книгу, которую пишет, он
находил время заниматься мной: он научил меня  разным  спортам,  -  теннису,
футболу, он на плечах возил меня в море,  выдумывал  песенки  и  стишки  для
меня... Я - единственный человек, который имел уроки русской  грамматики  от
Набокова. В моем раннем детстве, когда мы жили в Берлине, потом в Париже,  в
условиях очень неверных - неизвестно, что будет дальше,  куда  поедем,  куда
война пойдет, что будет с Европой, с Америкой - ему удалось создать куколку,
как у бабочки, вокруг меня. Которая дала мне то ощущение благости и покоя  и
радости, какое они имели при большом богатстве в молодости -  но  теперь,  в
моем случае,  уже  без  всякого  богатства.  Я  не  чувствовал  себя  бедным
ребенком, у меня было множество игрушек.
   Я окончил в 55-м университет Гарвард, в Америке. Потом я учился в  Милане
на оперного певца. Пел, пел... А в  80-м  году  я  перестал  петь  и  принял
решение сосредоточиться на литературных  делах  семьи  и  моих  собственных.
Таких писателей, как Набоков,  меньше,  чем  таких  басов,  как  Набоков.  Я
работаю много, 18 часов в день. Ну, иногда час смотрю гонку  или  поиграю  в
теннис.
   Из всего, что написал отец, я больше всего люблю его поздние вещи: "Ада",
"Бледный огонь", "Transparent Things" и самый последний роман - "Посмотри на
арлекина" (он, кстати, единственный, который подлежит конвенции об авторских
правах 73-го года).  "Дар"  -  это  колоссальная  вещь.  Я  сейчас  перевожу
неизданное продолжение "Дара". Отец его  решил  не  включать  в  роман.  Это
рукопись, она хранится в библиотеке конгресса в  Америке.  Это  колоссальный
труд был - расшифровать его записи! Я мучаюсь над этим  уже  два  года.  Это
будет включено в книгу о бабочках Набокова, там много про энтомологию.
   Мои родители были самые разумные люди, которых  я  когда-либо  знал.  Для
меня они более или менее бессмертны.  И  когда  я  должен  принять  какое-то
решение  -  художественное,  литературное  или  практическое,  -  я  чую  их
присутствие, я могу почувствовать, что бы они сказали.
   Это очень приятное ощущение - бессмертность.
   Я бы никогда не поехал в Россию, если бы чувствовал, что для них это было
бы источником горя или страха.
   Хотя, может, они бы волновались, как волновалась мама, когда я гонялся на
машинах...

   1998
   Елена Сикорская:
   Мой брат Владимир Набоков
   Тетя Елена, сестра отца, -
   это единственная связь с прошлым.
   Она может ответить на такие вопросы
   об отце, на которые никто
   не может ответить.
   Дмитрий Набоков
   Сестра писателя живет одна в  центре  Женевы  в  приличном  доме  на  Rue
Charmille, в первом этаже. Мадам Сикорская младше великого брата на 7 лет  -
но пережила его уже на целых 22: ей 92. У нее ясный ум  и  довольно  хорошая
память, - она легко  вытаскивает  оттуда  много  старинных  сведений;  разве
только с фамилиями случаются заминки. Ей, правда,  досаждает  ее  тело.  Она
измучена артритом, который скрутил, покорежил пальцы рук. И  другие  суставы
задел: она ходит по квартире медленно, держась за скобу специальной тачки на
четырех маленьких колесиках  -  похожие  бывают  в  супермаркетах.  К  тачке
прицеплена стальная корзинка, а в ней фонарик. Ходит она трудно и  медленно:
мало у кого достает  терпения  дождаться  у  двери;  пока  она  доберется  и
отопрет, вас уж и нет.
   Это красивая благородная старость,  когда  бабушка  извиняется,  что  чай
вынуждена сервировать на кухне - поскольку отдельной столовой  у  нее,  увы,
нет; наличие же гостиной и спальни ей  привычно  и  счастьем  показаться  не
может, - притом что живет она совсем одна.
   Не вышло переждать большевиков
   - Елена Владимировна! Притом что  вы,  конечно,  сестра  великого  брата,
давайте мы начнем все-таки с вас лично. Вот какой была ваша жизнь?
   - Мы все вместе уехали в 19-м году. Попали  сперва  в  Лондон.  Моя  мать
вывезла ожерелье жемчужное, которое дало нам много денег, мы довольно  долго
на них жили. В Лондоне я ходила в английскую (ударение на  первом  слоге.  -
Прим. авт.) школу. Потом мы, как известно, жили в Берлине, там мой отец стал
редактором газеты "Руль". А затем произошло  ужасное  несчастье,  когда  мой
отец был убит, - ну вы все это знаете. Мне было  16  лет.  Я  там  ходила  в
русскую эмигрантскую школу. Настолько сильно это  отразилось  на  всей  моей
жизни, что теперь я бесконечно беспокоюсь о своих... У меня единственный сын
и два внука, я постоянно беспокоюсь, как бы чего не случилось. После  случая
с моим отцом; это понятно, да? Я стала бояться всего. Придумываю себе всякие
несчастья. Это нехорошо, но это так...
   Окончила я ту эмигрантскую школу. А в 23-м году  мы  двинулись  в  Прагу,
потому что чешское правительство тогда чрезвычайно  щедро  помогало  русским
эмигрантам. По-видимому, это связано  с  мятежом  чехословацкого  корпуса  в
Сибири. Чехи как бы предали Колчака и хотели себя как-то реабилитировать.
   - Получилось?
   - Это  получилось  замечательно.  Пятнадцать  лет  они  помогали  русским
эмигрантам! Давали субсидии, одежду, бесплатное обучение - и в школах,  и  в
университете. И жили мы там неплохо. Колония была огромная русская. Приехало
много из Белой армии людей, которые жили в Болгарии.
   - И вы простили чехов? За старое предательство?
   - Мы как-то не думали об этом - но, пожалуй, да... Там мы жили спокойно и
хорошо.
   Потом я вышла замуж... Я была два раза замужем. Я развелась с первым моим
мужем, чтобы выйти за второго мужа.  Оба  они  русские,  офицеры.  Были  при
Деникине.  Первый  -  Петр  Михалыч  Скуляри.  Он   из   Крыма,   греческого
происхождения. Второй мой муж - Сикорский, Всеволод Вячеславович, с  которым
я познакомилась в Праге.
   - Где они были на Гражданской войне?
   - Когда была Гражданская война... Скуляри был капитан, что  ли?  Он  был,
как это называется,  при  бронепоездах...  Сикорский  был  штабс-капитан,  в
артиллерии. Когда они начали отступать и Красная Армия их победила, они  все
выехали. И Деникин тоже выехал, он потом умер в Англии.
   И первый мой муж, и Сикорский -  оба  учились  в  университете  в  Праге.
Первый муж был физик. А Сикорский кончил там русский юридический  факультет.
После окончания он работал кассиром в эмигрантской кооперативной лавке.
   Собственно, я там его первый раз и увидела. Я пришла с  сестрой  и  нашей
гувернанткой Евгенией Константиновной, которая  всю  жизнь  с  нами  жила  и
умерла в моей семье, и обратила внимание - какой красивый человек! Но тут же
забыла об этом.
   - Увидели красавца и забыли; но потом! Вы встретили его опять...
   - Да. Встретились мы в  дешевом  русском  ресторане  "Огонек".  Туда  все
русские ходили. Что дальше? Дальше развод, новая семья.
   - Он не работал юристом - почему?
   - Это было ошибкой, это была идея несколько легкомысленная. Дело  в  том,
что он учился в русском университете, там учили старые русские  законы  -  и
когда закончил учебу, это все было никому не нужно...
   - То есть это было общее мнение, что через пару лет большевики  кончатся,
в  стране  наведут  порядок  и  весь   свод   законов   Российской   империи
восстановится? Что все вернутся домой и заживут прежней жизнью?
   - В том-то и дело... Мы долго так считали.
   - А когда вы догадались, что большевики - это всерьез и надолго?
   - После Второй мировой войны: она кончилась, а ничего же не изменилось...
И сейчас большевики там в огромном количестве -  в  парламенте.  Что  будет?
Неизвестно...
   С моноклем он был вылитый Золя
   - А потом как вы жили?
   -  Я  училась  на  философском,  но  учила  не  философию,  а  славянские
литературы, в том числе  и  русскую.  И  кончила  там.  Получила  докторскую
степень, как все там получали. Работала сперва продавщицей, было страшно,  я
безумно боялась просчитаться. А после в университетской библиотеке в  Праге.
Потом нашлось место в библиотеке ООН здесь, в Женеве, -  я  говорю  на  пять
языках, это им понравилось, - и мы сюда переехали. В  каком  году?  В  40-м?
Нет, в 39-м.
   А муж не работал, сидел  с  сыном.  У  нас  один  сын,  Владимир.  Он  по
профессии переводчик...  Как  сказать  simultanee?  Синхронный?  Он  уже  не
служит, но его вызывают, когда кто-нибудь важный приезжает. Вот, видите,  он
на фото с Горбачевым. Жена моего сына - она не русская, еврейка,  родившаяся
в Александрии. Так что она по-русски не говорит. Два  внука...  Старший  вот
хочет жениться, его невеста русская. Она родилась в России, и он надеется  у
нее выучиться русскому языку.
   - Вы тогда уехали в Женеву, а ваш  брат  -  в  Америку,  и  вы  долго  не
виделись...
   - Да, 23 года. Мы переписывались. Моя переписка  издана!  -  говорит  она
ровным гордым голосом. - Вон его книги - они все у меня стоят.
   Они приехали в  Европу,  остановились  в  гостинице,  и  сразу  я  к  ним
кинулась. Потом мы стали видеться каждую неделю, я ездила к нему.  Когда  он
приехал, мой муж умер. А сын  был  взрослый.  Так  что  у  меня  было  много
времени...
   Когда его жена уехала в Америку на какое-то время, я просто  переехала  к
брату.  Мы  много  разговаривали!  Он  был  чудный  рассказчик.   И   шутник
невероятный! Шутка была для него очень важная  вещь,  он  проделывал  всякие
шутки со мной.
   - Ну вот какие?
   - Один раз я приехала к нему, прихожу в их квартиру в  отеле,  и  он  мне
говорит: "Пожалуйста, не ходи туда, в следующую комнату!" (У  них  было  там
три комнаты.) Конечно, я поняла, что должна туда пойти. Так что же там было?
Занавески на окне висели, а под занавеской торчали две  дамские  туфли.  Это
были, конечно, туфли его жены. Но он хотел показать, что будто  у  него  там
какая-то дама... Я засмеялась!
   Он и в магазинах шутил ужасно. У него было пенсне,  он  к  нему  приделал
длинный шнур. И в магазинах спрашивал продавцов:  "Вы  не  находите,  что  я
очень похож на Золя?". Это тут, в Монтре! Что продавцы  отвечали?  Откуда  ж
они могут знать, кто такой Золя.
   Лолита списана с сестры писателя?
   - Я думаю, что знала его больше, чем кто-то может представить  себе.  Как
хорошо я его знала!
   - С какого приблизительно возраста вы его помните хорошо, отчетливо?
   - Ему было лет 14, а мне, значит, 8.
   - Какой он был тогда?
   - Очень красивый молодой человек, очень такой элегантный. Когда ему  было
лет 15, у него был этот замечательный роман с девушкой... Я ее  видела  один
раз издали, когда она шла с моим братом.  Она  была  красивая,  да.  Знаете,
недавно ее дочь, дочь той девушки, нашлась и прислала мне подарок!
   Елена Владимировна показывает мне шкатулку  с  лаковой  картинкой  "Грачи
прилетели". Там написано - "От дочери и внучки Валентины (Люси)  Шульгиной".
Люся - это была ее кличка.
   - Вы с братом были дружны?
   - Мы были страшно дружны! Правда, когда мы жили в Петербурге, на Морской,
- мы почти никогда не общались! Жили на разных этажах и виделись  только  за
завтраком и обедом. Больше виделись, когда приезжали в Выру,  в  имение.  Мы
подружились страшно, когда оказались в Крыму, мне было 13 лет, а ему 19.  Мы
часами были вместе... Он меня научил...
   Наступила пауза. Она вспоминала то лето, - а поди вспомни,  когда  уж  80
лет прошло. Пока она молчала, я вдруг придумал престранную мысль... Я в  эту
паузу был ударен мыслью про Лолиту! При чем тут это? При том, что Елена была
тогда страшно симпатичной и привлекательной нимфеткой - иначе, подумайте,  с
какой  бы  стати  взрослый  юноша  стал  возиться  с  такой  пигалицей?  Это
единственно возможное оправдание... Но она-то была  недоступной!  Совершенно
так же, как несовершеннолетняя Лолита, и даже еще  больше  -  будучи  родной
сестрой. Не буду вам вслед за Набоковым еще раз повторять писательские слова
про то, что сюжет он взял из головы и только из нее  одной.  Но  откуда  это
взялось в голове?
   Я представляю себе, причем с необычайной, автоматической  легкостью,  как
это видение  измучивает  его.  Видение  девочки,  которая  смотрит  на  него
влюбленными глазами (какими же еще она могла  смотреть  на  старшего  брата,
красота которого ей помнится и через 80 лет?), - но  никогда,  ни-ког-да  не
будет ему принадлежать? Или будет, - это  я  про  набоковский  роман  "Ада",
списывающий плотскую любовь брата и сестры.
   И вот через 80 лет мадам Сикорская, 92-х лет, продолжает:
   - Научил меня... огромному количеству вещей. Он ведь  был  специалист  по
бабочкам! И меня он  научил  различать  бабочек.  Он  меня  пытался  научить
рисовать, он сам чудно рисовал, великолепно. Его учил Добужинский! Он мог бы
быть художником, если б хотел. Он познакомил меня  со  стихосложением  -  по
системе Андрея Белого. Как бы вам объяснить, что это  такое...  Составляется
схема по ударениям в стихе,  понимаете,  и  потом  это  соединяется,  и  чем
сложнее схема, тем сложнее стихотворение.
   Он мне много книг подписал, и там рисунки  его.  Если  бы  я  написала  в
Америку, что у меня есть книги с его рисунком, на первом листе, - так это же
дикие деньги! Но я, конечно, этого делать не буду, это уж мой сын решит, что
он будет делать с этим.
   Его невеста предпочла офицера
   - Как вы проводили время там, в Монтре?
   - Во-первых, мы очень часто играли в scrabble, вы не  знаете  этой  игры?
По-русски она называется "Эрудит", в России есть такая игра,  она  несколько
проще и другие правила, но идея та же. Это такие квадратные фишки с буквами,
и вот вы составляете слово. Гениальная игра... Я в нее могу  играть  часами.
Как раз завтра приходит мой партнер, один русский,  который  тут  живет,  по
фамилии Трусов, он работает здесь, в международной организации по  патентам,
и мы с ним сражаемся. Последний раз я его обыграла, он ушел рыдая.
   Ну вот. Играли, разговаривали, потом ужинали. Потом он меня  провожал  на
вокзал, и я ехала домой.
   - Ваша какая любимая книга - из его?
   - "Дар"! Я считаю, что это вершина его.  Я  хорошо  помню  ту  берлинскую
жизнь. Эти описания, как он ходит купаться в Грюневальд. Боже, сколько я там
раз бывала, в этом Грюневальде!  Очень  интересно,  что  в  Берлине  русская
эмиграция была почти что только еврейская. В моем классе в русской  гимназии
нас было человек двадцать, так только трое из нас не были евреями, я  и  мои
две подруги.
   - И там, в Берлине, он ведь познакомился с будущей женой?
   - Это позже, а сперва у него был роман с другой женщиной.
   Ее звали Светлана Зиверт, ее семья была из балтийских  немцев.  Они  были
обручены и даже кольца носили. Но мой брат не имел никакой работы, - так, он
то учил боксу, то давал уроки русского языка.  Денег  не  было!  И  в  конце
концов родители этой его невесты решили, что она не должна выходить за  него
замуж. И Светлана ему отказала. Читали ли  вы  его  стихи?  Там  целый  цикл
посвящен этому роману. Он очень переживал.
   - Он разочаровался в женщинах, как это иногда бывает в молодости в  таких
случаях?
   - Нет, разочаровался не в женщинах, а в Светлане...
   Она пережила его на очень много, она умерла  только  в  прошлом  году,  в
апреле -  в  Америке.  Она  жила  в  таком  русском  полумонашеском  доме  в
Нью-Йорке. Эта Светлана была на год старше меня - значит, она  умерла  в  92
года. Она вышла  замуж  за  русского,  из  офицеров,  в  Берлине.  Но  скоро
разошлась с мужем - он был ужасный человек, он бил ее. В Америку она  уехала
одна...
   - Брат вам рассказывал про эту несчастную  любовь?  Вы  же  были  страшно
дружны...
   - Нет. Брат никогда об этом не говорил. А стихи про это были:

   Иль дула кисловатый лед,
   прижав о высохшее нёбо,
   в бесплотный кинуться полет
   из разорвавшегося гроба?
   Нет, я достойно дар приму,
   великолепный и тяжелый,
   всю полнозвучность ночи голой
   и горя творческую тьму.

   А с Верой он встретился почти сразу после разрыва со Светланой. И вот она
как раз... не то чтобы воспользовалась, я не хочу этого сказать  -  она  как
раз  именно  попала  в  должную  минуту,  когда  он   оказался   один.   Они
познакомились на балу каком-то русском, она была в  маске  и  не  сняла  эту
маску, несмотря на его просьбы, а потом они где-то встретились, и он  как-то
узнал, что это она была под маской...
   Солженицына не читал,
   телевизор не смотрел
   - Однажды к вашему брату хотел приехать Солженицын -  и  не  приехал.  Вы
помните?
   - Да... Он хотел с ним встретиться как с человеком, который выказал очень
большую храбрость, в этом смысле.
   - А читал он книги Солженицына?
   - Нет. Нет...
   - Он расстроился, что Солженицын не пришел?
   - Нет.
   - Кого он читал из современных русских писателей?
   - По-моему,  никого.  Он  признавал  только...  ну  вы  знаете,  их  двое
писало... похождения... Ильф и Петров!  Он  считал,  что  это  замечательная
книга - "12 стульев". И еще Окуджаву мой брат очень любил.
   М-да, советскую литературу Набоков ужал до крайности. Поэзия -  Окуджава,
проза - Ильф и Петров. А больше ничего и не было. Может, точно - не было?
   - А из американцев он кого уважал?
   - У меня сейчас что происходит - я фамилии  не  помню.  Такой  недостаток
памяти. Помню... Миллер такой... который писал довольно  неприличные  книги.
Брат считал, что это полное ничтожество.
   - А телевизор он смотрел?
   - Никогда! Нет, впрочем, один раз было такое. Когда?  Ну  вот  подумайте!
Угадайте! Да.  Американцы  на  Луне.  Только  для  этого!  Это  его  страшно
волновало. Он считал это замечательным и невероятным. И вот тогда  телевизор
взяли напрокат и тут же унесли назад.
   - А он не говорил патриотически, что все-таки русские первыми полетели?
   - Не было такого разговора.  Вообще  он  не  интересовался  событиями.  Я
думаю, что он никогда в кинематографе не был. Грустно - я любила  музыку,  а
он терпеть музыку не мог. Никогда ни на один концерт не ходил.
   - Да... Непросто, наверно, было с ним разговаривать -  о  чем?  Политика,
новости, музыка, ТВ-передачи, кино - это все ему неинтересно. Чтоб  привлечь
его внимание к массовой культуре, для этого надо по меньшей  мере  запустить
людей на Луну. Тяжело, наверно, с ним было!
   - Нет!
   - Ну это вам не тяжело.
   - Я не о себе. Вот один  раз  пришел  человек,  который  написал  "Защиту
Сталинграда", - или как? Как его фамилия? Некрасов. Это была... картинка.  И
я приехала. Вот идет разговор... Причем я чувствовала, что брат не переносит
того, что говорит Некрасов, это было ни к чему для него, понимаете?  Но  тем
не менее мой брат был страшно, необыкновенно мил. Как всегда.
   - А книги Некрасова ваш брат читал?
   - Нет.  Потом  Некрасов  написал  об  этом  в  каком-то  журнале.  Статья
начиналась с того, что вот он  собрался  идти  к  Набокову  и  потому  вымыл
голову. Вот что он вымыл голову, это меня поразило: при чем тут  голова?!  И
дальше он выдумывал. Будто бы мой брат сказал: "Давайте выпьем по  рюмочке".
Хотя водки там не было, а был чай - ну, может, еще вино.
   - А что, кс