тати, ваш племянник Дмитрий?
   - Дмитрий? У него очень красивый голос, чудный голос. Но почему-то ему не
удалось пройти конкурс, чтоб петь тут, в Женеве.
   Однажды Дмитрий выступал в опере, он пел в "Богеме". В Реджио Эмилья, это
в Италии. Мы поехали туда с братом... Ему очень понравилось! Настолько,  что
- это странно сказать - когда хоронили моего брата, то оркестр играл отрывки
из "Богемы". Это Вера распорядилась, он ей успел сказать. Он не любил музыку
- но это был сын.
   (На самом деле он давно уж  прислушивался  к  "Богеме".  "Другие  берега"
вышли в 54-м, задолго до возвращения Набокова в Европу, лет за  двадцать  до
того концерта! И там было признание: "Могу  по  бедности  понять  и  принять
цыгановатую скрипку или какой-нибудь влажный  перебор  арфы  в  "Богеме".  -
Прим. авт.)
   - Что, и пластинок в доме не было?
   - Нет, Боже сохрани.
   -  Ваш  брат...  Его  радовало  это  богатство,  которое  началось  после
"Лолиты"?
   - Нет. Он страшно удивился, когда у него купили права на  фильм,  по  его
книге "Камера обскура". Заплатили  250  тысяч  долларов,  ему  это  казалось
невероятным, он никогда не видел такой суммы. Но все эти деньги не  изменили
его жизни, она осталась такой же, как прежде.
   - Но, может, он  стал  себе  что-нибудь  позволять  -  шампанское,  икру,
казино?
   - Нет. Никогда я икры не видела у него. Это было ни к чему. На обед  был,
ну, суп какой-нибудь. Потом второе,  какое-нибудь  мясо,  потом  фрукты  или
компот.
   Подготовка к бессмертию
   - Сколько он собирался прожить, он не говорил вам?
   -  Нет...  Так  и  не  выяснили,  от  чего  он  умер.  Был  ли  это   рак
предстательной железы? Очевидно.
   - Что же, он умер как мужчина.
   - Да...
   - Вы помните свою последнюю встречу с братом?
   - Он тогда был уже в больнице, в Лозанне. И значит, он просил, чтоб я ему
привезла томик рассказов Чехова, он обожал Чехова. Привезла, и он начал  мне
рассказывать какие-то странные истории - насчет санитара, который его  якобы
куда-то привязал. Я поняла, что он что-то не то  рассказывает.  Ну  а  потом
через три дня он умер.
   "Видите, как оно  бывает:  Чехов  перед  смертью  просил  шампанского,  а
Набоков - Чехова. Это благородно", - подумал я и спросил:
   - Вы пишете мемуары?
   - Да. Для своих внуков, по-французски. Я не дошла еще до конца.  Мне  так
скучно это писать... Надо  иметь  этот  дар,  которого  у  меня  нет.  Я  не
писательница.
   - Вы как-то будете участвовать в юбилейных  торжествах?  (Тогда  как  раз
надвигалось 100-летие Набокова.)
   - Нет... Я безногая, безрукая, что  я  могу  сделать?  Я  уже  не  выхожу
совершенно никуда, я не могу выходить.
   - Кого бы в литературе вы поставили рядом с вашим братом?
   - Гоголя. Ну Пушкина, конечно. Толстого - в некотором смысле. А больше  -
некого!

   1998
   ??? АЛЕКСАНДР КАБАКОВ ???
   "Писатель-пророк -
   это вам не баба Ванга"
   В пророки он попал 12 июня 1989 года.  В  тот  день  вышел  шестой  номер
журнала "Искусство кино" с повестью "Невозвращенец". Произведение нашумело в
СССР, а также, будучи переведенным на различные языки, еще  в  20  с  чем-то
странах. После чего слово в слово  сбылись  раскиданные  по  тексту  повести
предсказания   Кабакова:   саперными   лопатками   разогнали   демонстрацию,
перестройка потерпела  крах,  случился  путч,  развалился  СССР,  а  на  его
территории стряслись гражданские войны...
   Однажды за обедом в  любимой  узбекской  пельменной  Кабакова  мы  с  ним
обсудили вклад писателя-пророка в литературу.
   Промолчи - попадешь в стукачи
   - Саша! Как тебе в голову пришел столь странный для восемьдесят  девятого
года сюжет?
   - Это было в восемьдесят восьмом году. Я тогда работал в  газете  "Гудок"
редактором отдела информации. И вот вызывают меня однажды в отдел кадров,  а
там двое мужчин: один помоложе, другой постарше. Они начали меня  вербовать.
Все. С этого места читай "Невозвращенца".
   - То есть это репортаж?
   - Фактически - репортаж. Я там даже сохранил имена-отчества  этих  людей,
только поменял их крест-накрест. И портретное сходство сохранил. Один  такой
пухлый, молодой, а другой худой, этакий человек с плаката, с чеканным лицом.
Они потом еще несколько  раз  приглашали  меня  на  встречи  -  в  гостиницу
"Интурист", в "Центральную", где у них были служебные номера. Это все у меня
там описано с небольшим гротеском, с  очень  небольшим  преувеличением.  Ну,
одежда их превращается в форму НКВД... А то, что они в книге  несли  чушь  -
ну, так они и в жизни несли чушь.
   Они объясняли, что если я советский человек,  то  должен  иметь  совесть.
Напомнили мне, что я ездил за границу, встречался там с нашими  эмигрантами,
что у меня есть знакомая  датская  журналистка,  так  вот  она  работает  на
спецслужбы...  Мы  ж,  говорят,  не  призываем  тебя  стучать  на  своих,  а
предлагаем выполнить долг патриота - помочь разоблачению вражеского  агента.
Я мямлил, что у меня не получится. Швейком прикидывался.
   - А эта датчанка, она действительно работала на спецслужбы?
   - Меня это не интересовало. А  если  б  действительно  работала,  то  мне
оставалось  только  молча  пожать  ей  руку.  Ведь  я   же   был   противник
существовавшего в этой стране строя. И все,  что  его  подрывало,  было  мне
близко, я это приветствовал. Потом тот строй рухнул...
   - А было страшно, что на тебя "наехал" Комитет?
   - Мне было действительно не по себе. Они меня пытались запугать.  Я  даже
помню, советовался с отцом...
   - Полковником ракетных войск Абрамом Кабаковым...
   - Да. К тому времени давно уже отставным. Отец  сказал:  "Кончай  с  ними
играться. Это не те люди, с которыми можно играть. Нет - значит,  говори  им
"нет". Все". Я послушал его и сказал тем "нет". Тем более что свой интерес к
их методам работы я удовлетворил. Удовлетворил, значит, и уехал в  отпуск  -
писать про них эту повесть. О чем их честно предупредил перед отъездом.
   Эта повесть была мне нужна по двум причинам.  Во-первых,  я  не  читал  в
русской советской литературе ни единого  художественного  описания  процесса
вербовки.
   - Привет, а Солженицын?
   - Так то в лагере.  А  про  вербовку  на  воле  -  это  я  первый.  Кроме
художественной задачи, я перед собой ставил и практическую: отмазаться. Чтоб
они, вымещая злобу за неудачу, не записали  меня  в  стукачи.  Как  это  они
сделали со многими людьми.
   Буквально предчувствие гражданской войны
   Ну вот.  Будучи  сотрудником  "Гудка",  я  получил  путевку  в  пансионат
железнодорожников, что в поселке городского типа Затока, под Одессой. И  вот
там, под пение Пугачевой и запах  дуста,  которым  посыпали  розы,  сидя  на
балконе своего номера, я за 20 дней написал 75 машинописных страниц, - почти
без помарок. Я туда с  собой  брал  портативную  машинку  "Rheinmetall",  ну
знаешь, у нее еще футляр серенький в белую точку, как у дорогих  саксофонов.
И поставил заголовок - сейчас будешь смеяться - "А потом наступает рассвет".
Хорошо потом додумался поменять.
   - И все же, как ты все угадал?
   - Ну, если ты интересуешься  насчет  трех  источников  и  трех  составных
частей, то это - сама вербовка; дальше - известное сочинение Орвелла "1984";
и, наконец, предчувствие гражданской войны.
   - Да, теперь все говорят: "Мы всё знали наперед!" Но у тебя у одного есть
документальное подтверждение. А как это предчувствие, ин-тересно, выглядело,
какое оно было и откуда?
   - Я тогда домой  с  работы  ходил  пешком  через  Пушкинскую  площадь.  И
останавливался возле кафе "Лира",  где  все  время  шли  митинги.  Стоял,  и
смотрел, и слушал. Слушал, слушал, и вдруг осознал, что девяносто  процентов
нашего населения психически нездорово.
   - Да ладно! Так много?
   - Ну,  может,  я  преувеличиваю  процент,  может,  у  меня  специфическое
общение...  Может,  я  принимаю  за  психическое  нездоровье  просто   малую
образованность и связанную с этим склонность к гиперболам. И еще  умственную
отсталость,  воинствующее  невежество,  экспансивность...  Все  вместе   это
называется  -  "желание  изменить  мир".  Это  когда  человек  абсолютно  не
понимает, что вообще происходит и мир для него - враждебная загадка... И еще
я увидел лютую ненависть граждан друг к другу. Я тогда подумал, что  если  в
руки этим людям попадут автоматы - а они неизбежно попадут, - то эти  идиоты
начнут друг в друга стрелять. И общее состояние декаданса наводило на мысль:
что-то неизбежно будет, будет плохо.
   Да. Значит,  вернулся  я  из  Затоки  с  рукописью  и  прибег  к  устному
самиздату.  А  именно  собрал  литературных  приятелей  дома,  -  это  Игорь
Иртеньев, Юра Арабов (приятно сейчас называть его Юрой, после его успеха  на
Каннском фестивале)... Кто еще? Боря Гуреев, Дима Попов, киновед, он  сейчас
живет в Германии... И вот  сидят  они,  пьют  мою  водку,  закусывают  моими
бутербродами - пусть кто попробует что плохое сказать.
   Закончил я читать, и тут Володя Эфраимсон (сейчас в Америке) говорит:
   - Ну, Сань, ты даешь! В разгар  гласности  написать  непроходняк,  это  ж
надо!
   Я  и  сам  понимал,  что  непроходняк  -  там  же  был  Горбачев  и  крах
перестройки. Я даже не мечтал это напечатать!
   Но Дима Попов забрал  у  меня  рукопись  и  отдал  своему  начальнику  по
"Искусству кино" - Косте Щербакову. И  тот  ее,  к  общему  офигению,  лично
протащил через цензуру!
   - А как ты угадал,  что  стрелять  в  Москве  будут  именно  в  девяносто
третьем?
   - Роман Гюго "93-й год" произвел на меня такое впечатление, что  действие
своей повести я перенес в девяносто третий год. Только поэтому, уверяю тебя.
   И я пытался представить, как же  будет  вы-глядеть  гражданская  война  в
Москве.
   - Да... ты тогда почти точно угадал фамилию главаря путчистов - Панаев.
   - За это спасибо цензуре.  Она  потребовала  изменить  фамилию  диктатора
Гончарова - чтоб не было созвучно с Горбачевым. Цензоры не  просто  понимали
литературу, они понимали авторский  замысел!  Подсознательный  замысел!  Так
сегодня уж никто больше не читает. Я и поменял Гончарова на Панаева...
   - А какой еще вклад цензура сделала в твое произведение?
   - Выкинула описание большого котлована на месте Мавзолея и маленьких ямок
у Кремлевской стены, на которое меня вдохновил Марк  Захаров,  потребовавший
немедленно закопать Ленина.
   Слава - яркая заплата
   - Вот вышел журнал, и началась слава, так?
   - Раньше! Еще до публикации! Рукопись, отксеренная, пошла гулять.  Попала
на "Ленфильм", где по моему "Невозвращенцу" сняли чудовищный фильм.
   - Хемингуэй тоже был недоволен экранизациями себя.
   - Только это меня и утешало. А через полгода мне позвонил Оливер Стоун...
   - Да ладно! Сам Стоун?!
   - Ну, его агент. Стоун тоже захотел снять фильм по моей повести; как  раз
"Невозвращенец" вышел по-английски. Но было  уже  поздно:  я  ведь  подписал
договор   с   "Ленфильмом".   Это   самое   трагическое,   что   связано   с
"Невозвращенцем". Да... Значит, получил я тогда в редакции десять  авторских
экземпляров, привез домой, а вечером уехал в Париж. По частному приглашению.
Там  меня  нашли  французские  репортеры  и  взяли  интервью  как  у  автора
прогремевшей в России повести, - чему я очень удивился...
   - Ты славен и богат, денег полно...
   - Да, деньги уже были, но менять же можно было только пятьсот рублей,  ты
все забыл! Так что дальше "Тати" я не ходил - тогда.  Я  даже  не  в  "Тати"
покупал, а вокруг, там типа ларьки.
   Вернулся в Москву - звонок из Парижа: хотят у меня купить  мировые  права
на повесть, предлагают шесть тысяч франков.  Тысяча  долларов,  это  ж  были
бешеные деньги! - если кто помнит восемьдесят девятый год. Я... отказываюсь.
Они через десять минут перезванивают, извиняются и предлагают в  десять  раз
больше.
   Дальше повесть издали в двадцати странах. Меня печатали почти в  стольких
же странах, как Солженицына.
   - Чем ты можешь объяснить тот успех?
   - Как верно  сказал  тогда  Гребенщиков  про  одну  успешную  рок-группу,
которую хорошо приняли в Финляндии: "Ребята, это не вы поете,  а  Горбачев".
Не буду преуменьшать, я думаю, что и за  меня  процентов  на  тридцать  спел
Горбачев, если не больше. Россия была дико в моде. Я возник на гребне  моды.
Должен сказать, что одновременно со мной переводили троих наших, с такой  же
или почти такой же интенсивностью.  Витю  Ерофеева  с  "Русской  красавицей"
(секрет успеха был в том, что красавица - русская), потом  еще  был  "Одлян"
("чернуха" про детскую колонию), и Свету Алексиевич с ее "Чернобылем".
   - То есть они туда, на Запад, взяли самые смачные русские позиции:  зона,
Чернобыль, русские женщины и...
   - ...и будущее этой сумасшедшей страны. Думаю, кроме всего прочего, их  в
повести привлек диалог между персонажами - насилием  или  ненасилием  решать
проблемы.
   И вот началось то турне. Меня пять месяцев возили по странам,  где  вышла
книжка. Германия, Франция, Англия, Дания, Испания, Норвегия...
   - Ты тогда увидел, съел, выпил все, что хотел?
   - Да, увидел, съел, выпил... Пожил!  Мы  с  женой  очень  хорошо  провели
время. Тогда мне все было интересно... Я тогда привык к нормальной,  хорошей
жизни. Привык, что можно запросто вечером сесть в поезд,  в  обычный  второй
класс, и из Мюнхена поехать ночью в Париж. Захотелось в  Лондон  съездить  -
поехал... И это все в девяностом году!
   - Ты тогда стал богатым и знаменитым  и  бросил  газетную  службу,  чтобы
блистать.
   - Да, я уволился из "Московских новостей". Меня  торжественно  проводили,
выпили хорошо... Я решил, что раз я теперь знаменитый писатель, то на  жизнь
мне хватит, причем на какую  жизнь!  Я  один  из  первых  в  Москве  получил
кредитную карточку! Но после понял: мне просто казалось, что  я  богатый.  Я
потом увидел столько людей, которые были по-настоящему богаты,  о  богатстве
которых я раньше просто не знал!
   - Теперь знаешь?
   - Теперь все знают...
   Я довольно долго жил в Париже. На радио "Свобода" я часто выступал, почти
как штатный сотрудник, с  комментариями  -  долбал  все.  У  меня  в  городе
появились свои любимые места. Меня там знали. Бывает, даже теперь приедешь в
Париж, зайдешь в любимое кафе "La Palette" (это  на  Левом  берегу),  а  там
спрашивают: что ж вы к нам не заходите? Да  вот,  отвечаю,  дела...  Они  не
догадываются, что я просто на три дня в Париж заехал.
   Когда я жил в Париже... туда приехал Егор Яковлев. Мы встретились,  и  он
велел мне по возвращении в Россию выходить на работу. Я послушал  его  и  на
работу вернулся. И надо сказать, что за это я ему благодарен.  На  что  б  я
жил, если б не он? Деньги-то быстро исчезли! За эти  годы  и  куда  б?ольшие
деньги у людей успевали исчезнуть... А когда-то я мог купить "Ягуар"...
   Все сбылось, ну и что?
   - Ты ожидал, что народ так удивится этой книжке?
   - Нет, я ничего не ожидал. Но повесть  сразу  нашумела,  потому  что  все
испугались.
   - Когда стало ясно, что твои  пророчества  начали  сбываться?  Ты  можешь
обозначить этот момент?
   - А это когда в Тбилиси применили  саперные  лопатки.  Сразу  все  руками
замахали! Оказалось, что я выдал пророчество и оно на глазах  у  восхищенной
публики сбывается! Это  страшно  добавило  шуму,  разных  интервью;  но  уж,
правда, ни новых денег, ни славы не принесло.
   Да... Немало говорили в том духе, что-де  "повесть  не  бог  весть  каких
литературных достоинств, она интересна разве только в политическом  смысле".
Но на самом деле повесть заметили еще тогда, когда ничего  не  сбылось!  Вот
был анекдот про интеллигента, который писатель-прозаик. "Про каких таких про
заек?" А я как бы писатель-пророк: "Про какой такой на фиг рок?"
   - А ты сам удивился, когда сбылось?
   - Отчасти - да. Человек - орудие, и я,  как  верующий  человек,  не  могу
думать иначе. И любой, кто всерьез задумается о  происходящем,  поймет,  что
это не он живет, это им живут.
   Жизнь после славы
   - Слушай... А как же после такого мирового успеха  дальше  жить?  Как  ты
дальше после этого зажил?
   - Понимаешь, перешибить первый успех очень трудно. Что ни напиши,  ничего
не считается!  Никто  этого  не  оценит.  И  у  тебя  начинается  чудовищный
кризис... Это не упрек, просто так устроена человеческая цивилизация.
   - Вот и Гоголь сжег второй том...
   - Не хочу ни с кем  мериться,  но...  взять  такую  выдающуюся  фигуру  в
истории русской жизни этого века,  как  Александр  Исаевич  Солженицын.  Вот
написал он "Ивана Денисовича" и "Архипелаг". После  этого  он  мог  написать
последовательно "Илиаду", "Ромео  и  Джульетту",  "Евгения  Онегина",  потом
"Войну и мир", "Шинель" - все не имело бы уже никакого значения, он  остался
бы автором "Одного дня Ивана Денисовича" и "Архипелага". Он живет, пишет,  и
пишет лучше...
   - И ты тоже стал лучше писать?
   - И я тоже лучше. Более того, то, что я написал до "Невозвращенца",  тоже
лучше, но это понимает десяток глубоко литературных  людей.  Тут  ничего  не
сделаешь, это клеймо.
   - И от этого ваш брат писатель спивается...
   - Да... С этим нельзя сделать ничего.
   -  А  ты  думал,  что  еще  напишешь  столь   же   громкие   книги,   как
"Невозвращенец"?
   - Нет.  В  ранней  молодости  у  меня  была  единственная  мечта  -  хоть
что-нибудь  написать  и  напечатать.  Так  эта  мечта  давно  сбылась,   мне
жаловаться не на что...
   - Тебе, наверно, часто говорят: "Какой же ты умный!"
   - Ну... Сейчас уже реже.
   - Теперь классический вопрос: "Каковы ваши творческие планы?"
   - Пишу новый роман, очень большой. Несмотря на то что с кино  мне  сильно
не повезло, что я дал себе зарок никогда больше с  кино  не  связываться,  я
опять ввязался и занимаюсь новым фильмом по моему сценарию.
   Успокойтесь, все будет хорошо
   - Саша! Предскажи что-нибудь, пожалуйста. Ты же писатель-пророк,  у  тебя
ведь получается! Скажи - что будет дальше?
   - Нет, нет, я ничего не предсказывал, все вышло нечаянно. Но мне кажется,
что и России, и Северной Корее, или Ираку, или Кубе - всем путь один.
   - В смысле - расстрел Белого дома, мечта об импичменте, "семья"?
   - Нет, я про хорошее - про коммерческие ларьки, супермаркеты, пепси-колу.
Свобода в земной жизни придумана не нами. Ее  учредил  Господь,  он  завещал
людям не отнимать друг у друга собственность, не убивать друг  друга,  живет
человек - пусть себе живет (извини за  такой  вольный  пересказ  заповедей).
Этот Божий порядок личной свободы  отменить  нельзя,  его  только  можно  на
время, ненадолго приостановить, - как у нас или  в  Германии.  Ким  Чен  Ир,
Кастро, Зюганов - все это не имеет значения. Все наладится...
   Это моя надежда, а не предсказание, - я ж не баба Ванга.

   1999
   ???? МИХАИЛ ФРИДМАН ????
   Виазой от зих ди штол гехартевит*
   ...Во Львове обычной еврейской семье
   -  Михаил,  про  вас  известно  только  то,  что  вы  олигарх,  что   ваш
"Альфа-банк" - единственный, кто красиво вышел из августовского кризиса. И -
все. Расскажите, пожалуйста, откуда вы вообще.
   - Я родился в 1964-м году во Львове в  самой  обычной  полуинтеллигентной
еврейской семье. Родители у меня  обычные  инженеры,  совершенно  нормальные
советские люди. Никакими выдающимися успехами - я имею в виду в материальном
плане - не отличались. Ныне они проживают в городе Кельне; буквально полгода
назад уехали.
   -  Долго  же  они  собирались!  Уж  многие  по  два-три  раза  уехали   и
вернулись...
   - А не было смысла уезжать. Их поколению, несмотря  на  все  противоречия
советской действительности, повезло. Мои родители родились в 40-м году. Мать
- в Киевской области, отец - в Житомирской, там были  еврейские  местечки...
Войну они застали в таком раннем возрасте, что тягот и  лишений  не  помнят.
Всю жизнь - с 45-го, как приехали из эвакуации - прожили во Львове. Они  там
учились (кстати, в одном классе), потом  работали,  книжки  читали,  в  кино
ходи