я
страдал вместе со своими подзащитными несколько  больше,  чем  сейчас.  Нет,
чувство сопереживания у меня не  атрофировалось  полностью,  просто  я  стал
чуть-чуть меньше подвержен этим мучениям. Чуть-чуть.
   - Вы никак не могли - за все эти годы  работы  -  не  вникать  в  природу
человека, не думать о природе зла, о том, может ли человек  чем-то  искупить
свои  проступки  и  преступления...  Вам  глубоко   удалось   проникнуть   в
человеческую душу?
   - Вы знаете, самый главный мой вывод вас едва ли устроит. Вот он: человек
- это сплошная загадка. Мы, к сожалению, часто судим о явлениях, о людях  по
их внешнему виду. По-моему, у Ницше есть блестящее выражение: хам оскорбляет
иногда, когда хамит, а тот, у кого хамская  физиономия,  оскорбляет  всегда.
Насколько же обманчива внешность! А в суть влезать мы не хотим, это  безумно
трудно. Бывают такие лица... Сфинксы! Помню одного убийцу, это был  один  из
самых  странных  и  жестоких  убийц,  которых  я  за  свою  жизнь  встретил.
Поразительно, но у него была просто ангельская внешность!  Это  был  молодой
ангелок: голубые глаза, ясные, чистые, веселый, такой  плакатный  мальчик...
Что я могу сказать? В душу человеческую проникнуть безумно трудно.
   -  То  есть  опыт,  образование,  чтение,  каждодневные  усилия   -   все
бесполезно?..
   - Дело в том, что я имею один огромный недостаток. То есть по-человечески
это,  может,  достоинство,  но  профессионально  это  недостаток:  я   очень
доверчив. Я изначально иду к человеку с доверием. Я открыто иду к  человеку.
Я ему верю первоначально. Конечно, могу заподозрить, перестать  ему  верить,
но для этого нужен факт...
   - У вас комплекс презумпции невиновности?
   - Да, да, да!  Вы  очень  точно  поймали  мою  мысль.  Это  присущее  мне
качество.
   - Как у вас со здоровьем?
   - Гневить Бога не будем, пока ничего, живой.
   - Вы часто поминаете Бога. У вас с ним какие отношения?
   - Я вспоминаю поездку в Иерусалим - меня  все  это  в  трепет  приводило.
Мысль о Христе, о Боге... Это безумно волнует. Но  я  неверующий.  Прийти  к
вере, к Богу - это очень ответственно и трудно.
   - Какой вы человек? Как бы вы себя сами описали?
   - Я добрый.  Очень  добрый.  Не  хитрый  -  к  сожалению,  бесхитростный.
Доверчивый, я уже говорил. Но в чем-то я, конечно, хитрый, в моей  работе  у
меня есть тактика, которая невозможна без некоторой хитрости. Мне кажется, у
меня легкий характер, но когда я об этом говорю  при  дочери,  она  начинает
громко хохотать. Темпераментный - да.
   Я мягкий слишком иногда. Вот мы договорились, что интервью  закончится  в
четырнадцать сорок пять, но уже четвертый час, а я все продолжаю отвечать на
ваши вопросы...

   1995
   ???? ЕЛЕНА ОБРАЗЦОВА ????
   "Мечтаю спеть в раю"
   У  нее  редчайший  диапазон  голоса:   две   с   половиной   октавы,   от
контральтового "соль" до сопранового "до". Герберт фон Караян утверждал, что
голос ее "прекрасный и дикий". Этот дар она шлифовала и демонстрировала  так
успешно, что незамеченным он не  остался:  звание  народной  артистки  СССР,
Ленинская премия, приз "Золотой Верди", невероятно почетный титул "Лучшая  в
мире Кармен" - это далеко не полный список ее регалий.
   Она рано стала известной - еще  студенткой  второго  курса  Ленинградской
консерватории; тогда на фестивале в Хельсинки она взяла свою первую  золотую
медаль. Все еще студенткой она победила на Конкурсе вокалистов им. Глинки  -
и была принята в Большой.
   Она  привыкла  петь  на  лучших  оперных  сценах  мира,  рядом  с  самыми
знаменитыми певцами планеты, - но очень  любит  гастролировать  в  маленьких
русских городках и исполнять старинные романсы.
   Внешний мир
   - Какой бы  ни  была,  ни  становилась  наша  страна,  волей-неволей  вам
приходилось быть ее представителем за рубежом. Как, тяжкая это ноша?
   - Что такое представлять страну?  Помню,  я  пошла  в  "Карнеги-холл"  на
выступление Володи Спивакова - решила посмотреть, как там проходят концерты.
И вот когда он играл "Чакону" Баха, вижу, что-то полетело  из  публики  -  и
вдруг у Спивакова вся манишка красная. Он побелел лицом, но не  остановился,
продолжал играть. И что-то красное - я была уверена, это кровь! - стекало на
эстраду, а он все продолжал  играть.  Потом,  когда  он  закончил,  ушел  за
кулисы. Я прибежала туда  к  нему...  Оказалось,  в  него  бросили  банку  с
краской!  Это  какие-то  кретины  таким  способом  выражали  протест  против
Советского Союза...
   Володя мне тогда рассказывал:  "Я  ощутил  дикую  боль,  у  меня  дыхание
сорвалось, в поддых же попали! Было ясно, что меня застрелили - но  я  решил
играть, пока не умру". Потом он много лет не играл "Чакону", потому что  она
ассоциировалась с болью, со страхом.
   А на следующий день была моя очередь петь! Вышла на сцену... В тот  вечер
я была необычайно хороша: на мне  потрясающее  платье  из  синего  шифона  с
шелком, у меня красивейшая прическа, каждая волосинка уложена!  Я  подумала:
"Неужели у кого-то поднимется рука в меня кинуть что-то?" Меня охватил такой
страх!
   - Вы, наверное, больше всего боялись за платье?
   - Ну конечно, конечно, без сомнения даже.  Но  никто  в  меня  ничего  не
кинул. Мой концерт прошел спокойно и с громадным успехом.
   - И часто вы так подвергались опасности?
   - Помню, был случай в Майами. Я на сцене, пою - и  вдруг  вижу:  по  залу
идет какая-то волна возмущения, с задних рядов - на меня. Думаю: "Боже  мой,
что  же  это  катится?  Может  быть,  бомбу  кинули?  Да  нет,  если  бомба,
разбежались бы все, а то только поднимают руки". Продолжаю  петь...  В  зале
сидели один испанский критик, очень строгий, и Пласидо Доминго,  -  так  что
мне для них хотелось спеть получше. И вот в этот момент на сцену  взбирается
туча белых мышей. Я их увидела  и  говорю:  "А,  бьютифул  майс..."  А  сама
думала, что умру: мыши бегали по сцене, сновали по  моим  ногам.  Оказалось,
это все устроили куклуксклановцы. Мне тогда сказали: "Вы  можете  прекратить
выступление, гонорар все равно будет выплачен". Я не согласилась: ведь  люди
собрались! И допела до конца. Благодаря  этим  "бьютифул  майс"  я  получила
колоссальный успех! Публика аплодировала!
   С того концерта я выходила сквозь строй полицейских, они стояли  плотными
рядами. В машине меня ждал Пласидо Доминго. Мы  поехали  в  ресторан  и  там
напились белого вина. Такие были страсти в  то  время!  Но  -  да,  конечно,
выходя на сцену, я чувствую большую гордость за русский народ, за то, что  я
русская.
   Наш мир
   - Ну, да это все в прошлом.  Ведь  сейчас  вы  отгорожены  от  всех  этих
волнений...
   - Конечно, невозможно все время заниматься приятным,  но  я  стараюсь  по
мере  возможности  абстрагироваться  от  современной  жизни.   Хотя   совсем
абстрагироваться не удается... Я  вижу,  как  живут  наши  артисты  -  очень
трудно, мало зарабатывают. Мне жалко  людей,  и  низкий  мой  поклон  им  за
терпеливость. Я вот только удивляюсь, что народ такой терпеливый. Да, тяжело
слышать разговоры о деньгах, видеть нищих. В церкви у Никитских ворот,  куда
я хожу, сейчас делают большой ремонт, на  который  тоже  не  хватает  денег.
Возможно, я дам концерт в фонд восстановления храма.
   - У вас есть какие-то политические пристрастия?
   - Нет, вся  политическая  жизнь  меня  раздражает,  я  устала  от  вранья
бесконечного. Я уж несколько  лет  назад  от  этого  устала  -  и  перестала
смотреть телевизор, читать газеты.  Я  первое  время  даже  была  счастлива,
оттого что не вижу ни одной газеты. Хотя, надо сказать, вранье было  всегда.
Вот, помню, в детстве я мечтала выйти замуж за негра, чтобы  его  спасти  от
рабства. А когда я приехала в Америку и увидела,  как  негры  разъезжают  на
лимузинах, то это была для меня какая-то  страшная  психологическая  травма.
Что ж меня так обманывали?
   Личное
   -  Моя  творческая  музыкальная  жизнь  сложилась  счастливо:  я  пела  с
Паваротти, с Доминго, с Каррерасом, с Краусом, с Френи, я работала с Клаудио
Аббадо и Дзеффирелли. Все они - мои друзья...
   - А в Москве есть друзья?
   - Я вообще не очень общительная. Да и работа забирает  почти  все  время.
Даже со своей подругой Маквалой Касрашвили (она, кстати, прекрасная  певица)
редко вижусь.
   - Вы ведь особенно нигде и не бываете?
   - У меня накопилась такая жажда побыть дома, что, если  я  в  Москве,  из
квартиры почти никуда не выхожу. Свой дом я очень люблю.  Наверное,  потому,
что у  меня  долго-долго  не  было  дома!  В  войну  наша  семья  уехала  из
Ленинграда. Когда мы вернулись, оказалось,  наша  квартира  заселена  чужими
людьми, а нам оставили только три комнаты. Потом мы жили в Таганроге,  после
в Ростове, оттуда я уехала в Ленинградскую консерваторию. Все эти  переезды,
поездки, гастроли... Такое ощущение, что я никогда не была дома.
   - Расскажите что-нибудь о своих близких.
   - У меня взрослая дочь - Елена Макарова. Я  ее  обожаю!  Она  поет,  поет
очень прилично. Правда, оперного голоса у нее  нет,  но  она  будет  хорошей
камерной певицей. Недавно я разрешила себе такую вольность: взяла ее в  свой
концерт. Она имела свой первый успех.
   - У вас ведь сложные отношения с дочкой?
   - Лена очень тяжело переживала мой развод - мы с мужем  развелись,  когда
она только окончила школу. Со мной она не захотела остаться, уехала с отцом.
Страдала она очень сильно, а я - еще больше. Разрыв продолжался три года. Ну
а теперь она меня поняла и мы с ней дружим.
   Развод... У меня остались самые хорошие воспоминания  о  жизни  с  первым
мужем, за многое я ему очень благодарна. Развод -  это  тяжелое  мучительное
испытание. Я выходила на сцену, надо было  петь,  а  сердце  разрывалось.  Я
очень много плакала. Но что делать? Я  просто  полюбила  другого  -  Альгиса
Жюрайтиса. И вышла замуж второй раз.
   - Вы свободное время как проводите?
   - Слушаю музыку, много. Читаю, но это в основном по работе. Первое, что я
стала покупать, когда, как говорится, еще штанов не было, - это пластинки. А
потом книги. Мне нужно было знать историю костюма, разные стили, эпохи.  Вот
книги - это все мои дружочки, с которыми прошла моя жизнь, - показывает  она
на полки.
   - Сейчас, правда, трагедия с чтением.  Несколько  лет  назад  я  упала  с
велосипеда, повредила глаз. Пришлось делать  операцию.  Так  что  сегодня  я
одноглазая почти. (Смеется.) Читаю с лупой.
   Еще я очень много пишу. Вот сейчас -  книгу  о  технике  пения.  Я  пишу,
только когда пишется, а сидеть и выдавливать из себя не могу. Потом, у  меня
есть всякие смешные рассказы о животных. У меня жили и черепаха, и  заяц,  и
еж, и птицы, и собаки, и коты, и у каждого был свой характер. Я думаю,  что,
когда перестану петь, работа над книгами будет моим основным занятием.  Хочу
написать книгу о своей жизни.  У  меня  очень  много  записей  для  нее  уже
заготовлено...
   - А когда не пишется, вы что делаете?
   - Гуляю по лесу. Люблю лес, в нем брожу одна, ничего и никого не боюсь. А
когда поют соловьи, я могу не спать ночами - слушаю их.
   Языки
   - Вы поете на разных языках. Сколько вы их знаете?
   - Свободно - французский, итальянский. Фразы  на  уровне  "поесть-попить"
могу сказать на множестве разных языков. Пою на девяти. Я знаю много певцов,
которые легко поют на языке, которого не знают. А у меня так не  получается:
я должна знать, о чем пою. И сама перевожу, чтоб знать.
   Вы помните собаку, описанную Ильфом и Петровым, - ту, которая умела  петь
по-немецки? Жаль, что я на нее не похожа: не могу петь на немецком языке. Не
могу петь Вагнера. Это моя музыка - Вагнер, но я не могу ее петь!
   Диета
   - Елена Васильевна, вы можете рассказать о своей диете или это секрет?
   - Вы знаете, я расположена к полноте. Мой  папа  был  высокий,  стройный,
красивый и породистый дядька, а мамочка -  маленькая  и  полная.  Они  очень
смешно смотрелись, как Пат и Паташон. И у меня вот все конечности папины,  а
вся середина - мамина. Поэтому дважды в год сажусь на диету.  Вот  сейчас  я
толстая, но это не типично. И то  уже  сбросила  двенадцать  килограммов.  В
последние годы я себя запустила, потому что у меня мама болела и мне было не
до того. А потом мама умерла, и тоже было  не  до  того.  Сейчас  двенадцать
килограммов спустила, и осталось еще десять.
   - Какая у вас, интересно, диета?
   - Очень простая: мясо, рыба,  яйца,  цитрусовые.  И  все  это  -  сколько
хочешь, до потери сознания. Но! Все нужно есть  отдельно.  Не  мешать  ни  с
картошкой, ни с чем. Знаете, это хорошо и быстро помогает.
   - И пению это тоже помогает?
   - Мне очень важно выглядеть  красиво,  чтобы  выйти  на  сцену.  Когда  я
толстая - я страдаю. Считаю неприличным выходить на сцену такой.
   - А разные физические упражнения?
   - Нет, этого я не делаю. Хотя раньше любила ходить на лыжах. И  в  школе,
помню, выступала на соревнованиях.
   Платья
   - На вас смотрит весь мир, и вы, наверное, переживаете из-за туалетов?
   - Одежда... О, как  мне  хотелось  хорошо  одеться!  Конечно,  не  всегда
получалось. Помню, в Москве появились английские платья из джерси.  В  одном
таком я пришла петь в  "Метрополитен",  чувствуя  себя  в  нем  чуть  ли  не
английской королевой. Но Соломон Юрок - он тогда только  начал  работать  со
мной - отверг мое джерси и принес другое платье. Я была страшно  оскорблена.
"Это только для "Метрополитен", -  только  так  ему  удалось  меня  немножко
успокоить.
   - Это было ваше первое настоящее концертное платье?
   - Нет, первое мне сшил Жорж Ставропулос. Перед моим сольным  выступлением
в  "Метрополитен".  Ставропулос  был  большим   мастером   и   одевал   всех
знаменитостей. К ним он причислил и меня. Жорж  сшил  мне  самое  прекрасное
платье на свете - из синего шифона.
   Вообще же мне нравится одежда фирмы "Escada". По-моему,  она  хороша  для
больших женщин: скрывает всякие недостатки фигуры.
   Япония
   - Где за границей вам уютней всего?
   - В Японии! Я туда езжу каждый год, мне нравится там жить.  Я  там  очень
хорошо себя чувствую: у меня ничего не болит, даже давление не  поднимается.
Мне очень нравится японская кухня, я с удовольствием ем там  всякие  морские
травки.
   Я  там  преподаю,  веду  там  мастер-класс.  И  все,  что  нужно  сказать
студентам, я перевела на японский, на котором я уже начала говорить. Сначала
читала по  тетради,  а  сейчас  выучила  свой  текст  наизусть.  Студенты  в
восторге! Кажется, мой японский нравится им больше, чем мое пение.
   Каллас
   - Вы всегда очень высоко  отзываетесь  о  Каллас.  Вы  ее  называете  mon
Dieu...
   - С Каллас у меня было две встречи. Впервые  я  ее  увидела  на  конкурсе
Чайковского. Она сидела где-то далеко в жюри, и у меня поджилки тряслись. Не
знай я, что Каллас в жюри, думаю, лучше бы пела (куда ж  лучше,  в  тот  раз
Образцова и так получила золотую медаль. - Прим. авт). А  настоящая  встреча
была в Гранд-опера. Когда я вошла в зал, представление  уже  началось.  Меня
посадили в ложу и сказали: "С вами рядом Мария Каллас". Я смотрела на нее  с
восхищением. Помню, она была в курточке такой, из ободранного зайца. И я еще
удивилась: "Каллас - и в ободранном зайце?" После,  правда,  оказалось,  что
это шиншилла... Сидим, сидим мы так рядом  и  вдруг...  нечаянно  стукнулись
коленками, - и меня будто током ударило! Мария  сразу  начала  быстро-быстро
говорить: "Все думают, я с ним встречаюсь из-за его богатства.  Нет!  Я  его
очень  люблю,  по-настоящему  люблю.  Это  единственный   мужчина,   который
доставлял мне удовлетворение как женщине..." Я была шокирована! Не  сразу  и
поняла, о чем она говорит. А это она про Онассиса,  который  тогда  как  раз
только оставил Каллас, женился на Жаклин Кеннеди... После оперы мы  пошли  в
"Максим". Я вернулась домой в четыре часа утра и все  рассказывала  Маквале,
своей подруге, про Каллас - какая она, как  говорит,  как  поворачивается...
Встречу с Каллас я никогда не забуду.  Она  была  какая-то  очень  странная,
какая-то космическая, из других измерений...
   Вишневская
   - Что вы можете сказать о Галине Вишневской?
   - Да... Последнее время сильной жажды встречаться нет.  Она  сделала  для
меня... очень много плохого сделала. Может, то была творческая ревность? Это
единственное, что ее могло бы оправдать...
   Я же ей никогда ничего плохого не делала. (Все, что говорится об  этом  в
прессе, - вранье.) Ведь я ее очень  любила.  А  когда  я  люблю  -  я  люблю
навсегда.
   Кармен
   - Вы были признаны лучшей в мире Кармен... Это потому, что вам так близка
ее роль?
   - Очень близка! Мне понятна любовь до  конца!  Конкурс  этот  проходил  в
Барселоне. Несколько вечеров подряд шли спектакли  с  разными  исполнителями
главных ролей. Все были большими мастерами: Розалинда Элиас, Джойс Давидсон,
Грейс Бамбри. Моим партнером был Доминго. Я молилась перед образом  Мадонны,
пела ей: "Я люблю его, обожаю" - и думала при этом о  Хозе.  Помню,  Доминго
поднял меня на руки и пропел: "Арестуйте меня, я ее убийца" - и очень  долго
держал меня на руках на авансцене; тогда я была очень  худенькая.  Для  меня
это был незабываемый спектакль... Тогда-то я и поняла,  прочувствовала,  что
значит любить до конца.
   Я человек очень эмоциональный, я живу  в  образе,  музыка  которого  меня
"забирает". Мне и режиссера не надо, я сама  вхожу,  вливаюсь  в  музыку,  а
музыка берет меня к себе. Это не всегда бывает - но... почти  всегда.  Когда
"берет", "забирает", я растворяюсь в музыке, образе.  Когда,  например,  пою
графиню, то так стараюсь, чувствую себя такой дряхлой,  что  срочно  хочется
омолодиться... Там и петь-то почти нечего, но  драматически  роль  настолько
сильна, что я потом плохо себя чувствую.
   Помню, я страшно переживала, когда молоденькой девчонкой, ничего не  зная
о любви (я полюбила впервые в  двадцать  шесть  лет,  моего  первого  мужа),
должна была петь "Кармен", все эти страсти-мордасти...  Я  ничего  этого  не
знала,  еще  не  понимала  этого!  Мне  приходилось  полагаться  только   на
интуицию...
   Помню, был очень смешной случай: в двадцать  шесть  лет  я  пела  старуху
графиню в "Пиковой даме". А Германном был Зураб Анджапаридзе, дивный тенор и
красавец, в  нем  чувствовалась  порода.  Изумительный  был  человек,  очень
мудрый, солнечный, он очень многому меня научил в Большом театре...
   Да. Так пою я графиню, ту сцену,  где  она  умирает  и  ко  мне  приходит
Германн (обратите внимание - "она", но "ко мне" - Прим. авт.). Он  бросается
передо мной на колени и поет: "Если бы вы знали..." - и всю меня... трогает!
А я еще девчонка, со мной первый раз такое делают, я в шоке! Но  реагировать
было нельзя, я ведь сидела лицом к  публике!  Я  продолжала  играть  старуху
графиню... Потом Зураб мне сказал: "Ах, Леночка, как бы я хотел иметь  такую
бабушку" (она произносит это с грузинским акцентом. - Прим. авт.).
   Смерть
   - Однажды в Милане, в церкви Сан-Марко, на празднике двухсотлетия  театра
Ла Скала, я пела свой  первый  "Реквием"  Верди.  Со  мной  пели  Паваротти,
Гяуров, Френи, хор Ла Скала, дирижировал Аббадо. Все желающие не вмещались в
церковь, на площади собралась толпа... После "Реквиема" должен был  начаться
концерт, но начало задерживалось, никто не понимал почему. И только потом мы
узнали причину. Оказалось, еще во время нашего исполнения  в  церковь  вошел
какой-то дедулька, сказал: "Боже, красота какая!" - и тут же на месте  умер.
Получилось, что это ему мы пели "Реквием"! Его несли из церкви через  толпу,
а мы в это время пели...
   Будущее
   - Елена Васильевна, вы думаете о том времени, когда уйдете со сцены?  Вас
это страшит?
   - Нет-нет. Думаю, если мы в жизни что-то теряем,  страдать  нельзя.  Если
теряем, значит, имели. Не все люди имели что терять,  не  всем  было  о  чем
жалеть! Сколько у нас талантливых людей, которые ничего не  увидели,  ничего
не совершили и  даже  не  сделали  карьеру!