Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
зднее я узнал, что у меня дома был изъят тренажер - не передатчик!
Радиолюбители знают, что когда долго не тренируешься - теряешь навыки,
поэтому я всегда старался выкраивать время для тренировок. Когдато этот
тренажерный комплекс я сделал своими руками, не предполагая, что он ста-
нет "вещдоком" в моем же "деле".
Эксперты конечно же моих будущих следователей разочаровали: "Да какой
это передатчик... Обычный тренажер". Но об этом я позднее узнал.
А тогда я выслушал до конца всю эту галиматью и сказал:
- Я все же хотел бы видеть документ... Мои слова вызвали бурную реак-
цию:
- Мы не обязаны вам показывать никакие документы, - произнес с метал-
лом в голосе один из присутствующих.
- В таком случае, - говорю, - я не обязан отвечать на ваши вопросы.
Пока мне официально не предъявят обвинение и я не узнаю наконец почему
здесь нахожусь, никаких разговоров с вами вести не буду.
Тут же услышал:
- В камеру!
Я повернулся и вышел.
Как ни странно, в свою камеру я уже не попал. Меня почему-то привели
в другую. Через два дня - в третью, затем в четвертую... Причем всегда
меня переводили в новую камеру после отбоя. Только ляжешь, поднимают.
Так продолжалось довольно долго с интервалом в два-три дня.
Еще один тюремный трюк, решил я. Прошло еще дней десять, и меня выз-
вали на допрос. Сразу же обратил внимание, что в кабинете людей помень-
ше. Кроме уже знакомых, вижу новые лица.
- Я - генерал-лейтенант Китаев, заместитель Генерального прокурора, -
представился один из военных и тут же подал мне бумагу. Те же несусвет-
ные обвинения, но уже с подписью: генерал-лейтенант Китаев.
- Распишитесь!
Я отказался.
- Нет, вы все же распишитесь, что ознакомлены. Я взял ручку и напи-
сал: "Ознакомлен со вздорным документом. Берия".
Китаев усмехнулся:
- Вы даже представить себе не можете, какими доказательствами распо-
лагает следствие... Если вы хотите сохранить свою жизнь, то должны сами
рассказать о своей антигосударственной деятельности, и это убедит нас,
что вы действительно раскаиваетесь... Речь уже шла о жизни.
Мое молчание, видимо, расценили по-своему. Тут же подключились ос-
тальные:
Вы так молоды... Мы настроены помочь вам, и ваша задача правильно это
понять, Серго Лаврентьевич. Вы должны облегчить нам нашу задачу и помочь
тем самым в первую очередь самому себе...
Я решил, что агрессивно вести себя больше не стоит - нельзя подда-
ваться ни на какие провокации. Конечно же по происшествии времени я по-
нял, что в первые дни пребывания в тюрьме вел себя просто глупо. Не сто-
ило ввязываться в драки. Возможно, от меня этого и ждали...
Выслушав их, я сказал:
- У меня к вам одна-единственная просьба - обоснуйте свои обвинения.
То, что вы говорите, никакого отношения ко мне не имеет.
- К вам, возможно, и не имеет, - услышал в ответ. - Вы действительно
не организатор заговора... Организатор - ваш отец. Кстати, он уже дал
соответствующие показания. Ваша мать тоже созналась во всем. Так что де-
ло теперь только за вами, Серго Лаврентьевич...
- Что ж, тогда я требую очной ставки. Кажется, в таких случаях это
разрешено?
И начались ежедневные допросы. Рукоприкладства они не допускали, но
когда поняли, что ни на какие другие темы, кроме своей работы, я гово-
рить не намерен, начали давить морально.
Когда речь заходила о так называемой антигосударственной деятельности
моих родителей, я вновь и вновь требовал показать мне протоколы допросов
с их признанием и провести очную ставку. Следователи обрывали:
- Вы о себе позаботьтесь!
Все это продолжалось неделями.
Не хочу утомлять читателя деталями. Скажу лишь, что все обвинения,
звучавшие на допросах, никаких фактов под собой не имели. Все сводилось
к моему участию в мифическом заговоре.
- Мне очень трудно опровергать ваши обвинения, - говорил я. - Давайте
перейдем к конкретным фактам.
Все более наглел Китаев. Он то и дело оскорблял и меня, и моего отца.
Однажды, когда он попытался сказать что-то нехорошее о моей матери, я
прервал его:
- Учтите, я не прикован к стулу... Предупреждаю: еще одно слово в ад-
рес матери - и я вас изуродую... Он взорвался:
- Я тебе, гаденыш, устрою здесь такую жизнь, что ты меня, пока жив,
помнить будешь. Но это, поверь, будет недолго...
Запомнилось...
Мы помолчали, он успокоился и вновь начал меня убеждать, что некие
очень высокопоставленные люди дали ему указание вытащить меня из тюрьмы,
если я соглашусь сотрудничать со следствием. Видя, что ничего не может
добиться, стал "давить":
- У тебя ведь ребенок скоро должен родиться... А вообще-то можно сде-
лать, что он и не родится...
Почти месяц он бился со мной, пытаясь сломить. Обещал, что если я дам
показания на отца, меня тут же отпустят к семье и восстановят на работе,
что меня и мою семью никто не будет преследовать.
Тогда же мне начали не давать спать. Я убедился, какая это тяжелая
пытка. Когда дней пять-шесть не спишь, это ужасно. Только начинаешь за-
сыпать - будят. И при этом ничего не говорят.
Когда бьют, остаются, как правило, синяки. Здесь же никаких следов.
Физически я был очень сильным человеком, и этого, видимо, мои тюрем-
щики не учли и перестарались. После первой недели пыток я находился в
таком состоянии, что все равно засыпал, как бы меня ни трясли. Видя мое
полуобморочное состояние, они, наверное, поняли, что я на пределе. Поя-
вились тюремные врачи...
Китаева я больше не видел - меня передали новому следователю. Им ока-
зался заместитель Генерального прокурора Камачкин.
Этот на мою "антигосударственную деятельность" особенно не напирал:
- Потом вы сами об этом расскажете, а меня больше интересует, как вы
стали ученым, доктором наук. Отец ваш - человек безграмотный, да и вы
ведь такой же...
С месяц у нас такие разговоры шли. Впрочем, говорил в основном он. Но
однажды я, видимо, его крепко обидел:
- Вы, разумеется, можете писать все, что вам вздумается. Подписывать
я ничего не стану. У вас была возможность в этом убедиться. Но коль уж
пишете, то старайтесь хотя бы без грамматических ошибок это делать, да и
построение фраз у вас, мягко говоря, нелитературное.
От такой наглости Камачкин опешил. Пришлось показать его ошибки.
Видимо, он параллельно допрашивал и людей, которые со мной работали,
- Микояна, Туполева, Лавочкина, Королева... Время от времени он провоци-
ровал:
- Вы вот на все лады мне их расхваливаете, а они говорят о вас только
плохое. К чему бы это, Серго Лаврентьевич?
Все это было ложью. Когда я уже работал на Урале, все эти люди под
тем или иным предлогом побывали у меня и рассказали, как их заставляли
давать показания на меня и моего отца. Ни один не сказал того, чего от
них ждали.
Сначала их начали вызывать в ЦК, затем в прокуратуру. Но и это не по-
могло.
Уже после освобождения друзья рассказали мне, как в организации, где
я был Главным конструктором, устроили партийное собрание. Как выясни-
лось, "высокий гость", заведующий Оборонным отделом ЦК, имея прямое по-
ручение Хрущева и Маленкова, приехал специально по этому случаю. Моим
товарищам предложили заклеймить меня позором и исключить из партии.
Собрание шло три дня. Как ни "давили" на моих товарищей и бывших под-
чиненных, никто не сказал, что я оказался на своей должности благодаря
связям, а именно этого и добивался партийный аппарат.
Партийное собрание отказалось голосовать за мое исключение из партии.
Это пришлось сделать самому ЦК. Случай беспрецедентный. Мало того, спе-
циальным решением Совета Министров СССР были проведены повторные испыта-
ния всех систем, где я являлся Главным конструктором. В них участвовали
наряду с военными члены специальной комиссии, созданной ЦК КПСС. Так
сказать, на предмет возможного вредительства. Найдись люди, которые за-
хотели бы меня "подставить", сделать это было в той обстановке очень
просто. Техника ведь такая вещь, что два-три пуска "завалить" нетрудно.
Но и здесь ни одного подлеца не нашлось. Все испытания прошли успешно,
подтвердив годность и необходимость созданного нами оружия.
Анатолий Иванович Савин, ныне Генеральный конструктор и академик,
академик Расплетин, после меня он стал Главным конструктором в нашей ор-
ганизации, Бункин, ныне академик, член президиума Академии наук, Шаба-
нов, мой заместитель, впоследствии - генерал армии, заместитель министра
обороны СССР, другие товарищи... С большинством из них у меня до сих пор
сохранились и личные, и деловые связи. Все они продолжают работать, за-
нимая командные посты в военной технике. Я до сих пор благодарен им за
все, что они для меня сделали. Своими действиями эти порядочные люди до-
казали, что, несмотря на все вздорные обвинения, я - честный человек,
работавший на свою страну. Это они, не боясь за свою карьеру, в те труд-
ные для меня дни открыто заявили: "Мы ему верим. Если он действительно в
чем-то виноват, пусть скажет об этом сам. Пусть выступит на этом партий-
ном собрании".
Ничего этого, разумеется, я тогда не знал. Ни газет, ни радио в каме-
ре не было. О том, что происходит за стенами тюрьмы, охранники тоже не
говорили.
Что можно было еще устроить в моем положении? И я решил объявить го-
лодовку. Видимо, с подобным в Лефортовской тюрьме сталкивались не раз.
Ввалились несколько мужиков, связали, надели на ноги какие-то кандалы и
стали вливать через кишку с воронкой бульон. Так повторялось несколько
раз. Но я понял, что должен бороться.
Изо дня в день мне говорили одно и то же. Вспомнили как-то мой ради-
отренажер: - Вы поддерживали связь с Лондоном... Когда специалисты дали
заключение, что в лучшем случае этот генератор сигналов можно использо-
вать на расстоянии ста метров, переменили тему. Я понял: если бы мои
следователи действительно хотели что-то выяснить, вопросы их были бы со-
вершенно иными.
В один из дней, когда меня повели на допрос, в кабинете следователя я
увидел Георгия Максимилиановича Маленкова. Член Президиума ЦК КПСС,
Председатель Совета Министров СССР - в Лефортово... Зачем?
Говорили мы с ним с глазу на глаз. Хотя, уверен, запись велась - все
кабинеты тюрьмы были оборудованы соответствующим образом.
Маленков сразу сказал, что приехал сюда только изза меня.
Если коротко, разговор состоялся между нами такой. Маленков сказал,
что он и его коллеги считают, что как член партии и полезный член об-
щества я просто обязан дать те показания, которые от меня требуются.
"Это нужно". Такие вещи, сказал, в истории нашего государства уже быва-
ли. Это позволит сохранить мне жизнь и встретиться с моей семьей.
Я поблагодарил его за заботу, но сказал, что не могу выдумать то, че-
го не было. Вымаливать себе жизнь ценой предательства отца и матери я не
могу. Думаю, сказал, вы, Георгий Максимилианович, должны понять, что это
было бы подлостью. Маленков не стал продолжать разговор:
- Ты подумай... Я недельки через две-три еще заеду к тебе, и мы пого-
ворим.
"Соседей" из моей камеры уже убрали. Я лежал и думал, что за всем
этим стоит. Зачем приезжал ко мне Маленков? Уговорить меня подписать эти
дурацкие бумаги? Глава правительства нуждается в моем признании?
Я уже догадывался, что Маленков - друг дома! - давно предал моего от-
ца.
Допросы, на которые меня вызывали ежедневно, стали носить несколько
странный характер. Следователь спрашивает, слышал ли я такую-то фамилию.
Слышали? А в связи с чем? Хорошо. А такую? Не слышали? Хорошо. Бывал ли
у вас дома такой-то? Бывал... Никакой системы здесь явно не было. Мален-
ков действительно приехал еще раз.
- Ну, как?
Помолчал.
- Хорошо. Может, в другом ты сможешь помочь? - как-то очень по-чело-
вечески он это произнес. - Ты что-нибудь слышал о личных архивах Иосифа
Виссарионовича?
- Понятия не имею, - отвечаю. - Никогда об этом дома не говорили.
- Ну, как же... У отца твоего тоже ведь архивы были, а?
- Тоже не знаю, никогда не слышал.
- Как не слышал?! - тут Маленков уже не сдержался. - У него должны
были быть архивы, должны! Он явно очень расстроился.
Я действительно ничего не слышал о личных архивах отца, но, естест-
венно, если бы и знал что-то, это ничего бы не изменило. Все стало пре-
дельно ясно: им нужны архивы, в которых могут быть какие-то компромети-
рующие их материалы.
Я знал от отца, что Сталин держит в сейфе какието бумаги. Но его уже
нет в живых, и где его личный архив, мне неизвестно. Словом, я ждал, что
Маленков скажет дальше. Он поднялся.
- Ну, что ж, если ты сам себе помочь не хочешь... Не договорив, по-
вернулся и вышел. Это была наша последняя встреча. Больше Маленкова я
никогда не видел.
Поздней зимой, уже после так называемого суда над моим отцом (о том,
что следствие закончено и группа сотрудников МВД расстреляна, я конечно
же не знал, потому что не получал никакой информации извне), меня пере-
вели из Лефортовской тюрьмы в Бутырку. Здесь камера была побольше. Три
привинченных к полу кровати стояли с одной стороны, три - с другой. На
ту, что ближе к двери, бросили какой-то тюфяк, усилили освещение. Я ос-
тался один.
В Лефортово меня на прогулку не выводили, только на допросы да в ба-
ню. Здесь получасовые прогулки в тюремном дворике были ежедневными.
Находился я в Бутырке под так называемым номером, так же, как до это-
го в Лефортово. Мне об этом не говорили, но я слышал, как охрана говори-
ла обо мне: "Второй номер отказался выходить на прогулку". Почему именно
второй, не знаю до сих пор.
Тогда я действительно отказался выходить на прогулку, так как чувс-
твовал недомогание. Очевидно, тюремная администрация расценила это как
своеобразный протест. Вскоре пришел какой-то большой тюремный начальник
в форме полковника. - Почему вы отказываетесь выйти на прогулку?
Больны? Поймите, для вас же хуже. Даже если вы себя плохо чувствуете,
лучше побыть на воздухе.
Я объяснил им, что ни о каком протесте речь не идет и я действительно
плохо себя чувствую.
- Тогда я вызову врача, - сказал, уходя, полковник. Вскоре пришел
врач:
- У вас грипп. Мы переведем вас в госпиталь. Я отказался.
- Останусь здесь. Если можно, дайте лекарство. Лекарство мне принес-
ли.
В Лефортовской тюрьме охранники не знали моей фамилии. Здесь, видимо,
все же узнали. Как-то один из надзирателей шепнул:
- Все нормально будет, жить будешь! С тебя номер сняли.
Со стороны этих людей отношение было вполне нормальным. У них глаз
наметан, и они довольно быстро разбираются, кто перед ними.
Я не хамил, по крайней мере кому не надо... Вел себя с достоинством.
Вставал, делал зарядку, обливался холодной водой. Это людей, наверное,
тоже располагает. Надзиратели видели: нормальный человек. Так и относи-
лись.
Слухи, видимо, ходили, но одно дело сказки слушать, другое изо дня в
день видеть своими глазами этого "врага народа".
Разрешили даже пользоваться библиотекой, чего раньше не было. К стыду
своему, раньше я ни одной работы Ленина до конца дочитать не мог, а в
тюрьме проштудировал полностью. Время было...
А главное, мне принесли массу технической литературы и даже логариф-
мическую линейку, необходимые для работы справочники.
До ареста я занимался разработкой системы для подводного старта бал-
листической ракеты. Военные моряки знают, что колебания волн не должны
изменять параметров полета. Над этим я и работал. У меня сохранились до
сих пор некоторые странички с расчетами, сделанными в Бутырке, - мне их
вернули потом. Сами чертежи отправили в Свердловск, и они тут же пошли в
работу, а некоторые наброски остались.
Но прежде чем мне разрешили заниматься любимым делом, прошло немало
времени. Все те же монотонные допросы, конвой... А весной как-то выводят
на расстрел. Шесть или семь автоматчиков, офицер. Поставили к стенке,
прозвучала команда. Кроме злости, уже ничего не осталось. Идиоты, гово-
рю, вы - свидетели, вас точно так же уберут...
Лишь позднее узнал, что весь этот спектакль был разыгран для мамы.
Она стояла у окна тюремного корпуса - ее все это время держали в Бутырке
- и все сверху видела.
- Его судьба, - сказали ей, - в ваших руках. Подпишите показания, и
он будет жить.
Мама была человеком умным и понимала, что может случиться после тако-
го "признания".
Когда она оттолкнула протянутую бумагу, охрана оторопела.
Для мамы это зрелище окончилось обмороком, а я тогда поседел. Когда
охрана увидела меня, я понял по их лицам, что выгляжу не так. Посмотрел
в зеркало - седой... Такая история...
После того случая с мнимым расстрелом меня рассекретили и ослабили
режим. Появилась какая-то надежда.
И хотя я находился, как и прежде, в одиночке и не имел никакой связи
с внешним миром, чувствовал: чтото должно измениться.
Допросы приняли характер бесед. Заместитель Генерального прокурора
Цареградский сказал мне, что ведет следствие по делу моей матери, а
позднее признался, что оформлял протоколы допросов моего отца, которые
якобы проводились.
В последнюю нашу встречу в тюрьме сказал: - Сделайте что-нибудь хоро-
шее, обязательно сделайте. Докажите, что все это... Эти слова я запом-
нил.
Ну, что хорошего может видеть заключенный в прокуроре? А я его из-за
одной этой фразы "Сделайте... Докажите..." запомнил как порядочного че-
ловека. Он очень напоминал русского прежнего судейского чиновника. Я
чувствовал, что он понимает: все это чистой воды блеф. И конечно же зла
не хотел. Из разговоров с мамой я знаю, что и с ней он вел себя на доп-
росах очень корректно. Однажды сказал:
- Нина Теймуразовна, я вынужден задать вам вопрос о женщинах-любовни-
цах вашего мужа.
Мама к подобным вопросам других следователей привыкла. Ее постоянно
убеждали, что Берия - разложившийся человек, и требовали: не покрывайте
его!
Мама ответила Цареградскому, как отвечала и остальным:
- Я прожила с ним всю жизнь и хорошо знаю его с этой стороны, а вы
пытаетесь убедить меня в обратном. В то, что вы говорите, я не верю, как
не верю и во все остальное.
Как и мне, ей не смогли предъявить за все полтора года нашего одиноч-
ного заключения ни одного документа, компрометирующего в чем-либо отца.
Последние месяцы в Бутырке я продолжал работать над своим проектом, и
неожиданно для меня его проверила специальная комиссия, которая и вынес-
ла решение: вещь интересная, надо реализовывать.
Позднее системой, созданной мною в московской тюрьме, будут оснащены
все отечественные ракетно-ядерные подводные лодки.
Мое бессрочное заключение завершилось. Однажды - а прошло уже полтора
года после ареста - меня привезли на Лубянку. Зачем - я не знал.
Пройдя коридорами высокого серого здания на площади Дзержинского, как
она тогда называлась, я оказался в кабинете Председателя КГБ Серова.
Кроме хозяина, там находился и Генеральный прокурор СССР Руденко. Я уз-
нал его: он два или три раза присутствовал на моих допросах. Сам, прав-
да, вопросов не задавал - сидел в сторонке.
Из официальных источников:
Роман Рудепко. С 1953 года - Генеральный прокурор СССР, с 1956 - кан-
дидат в члены ЦК КПСС. Герой Социалистического Труда.
Родился в 1907 году в Черниговской области. В органах прокуратуры с
1925 года. В 30 лет стал прокурором Донецкой области, после освобождения
Украины - прокурор республики. Главный обвинитель от СССР на Нюрнберг-
ском процессе.
В кабинете Серова Руденко объявил мне, что Советская власть меня по-
миловала.
- Извините, - говорю, - но я ведь и под судом не был, и оснований для
суда не было. О каком же помиловании идет речь?
Руденко вскипел и начал говорить о заговоре. Но тут его перебил Се-
ров:
- Какой там заговор! Не морочь ему голову! Хватит эт