иконостаса   перед  современным  --  не  только
идейное, но  вместе с  тем и  художественное: оно придает боль­шую цельность
всему его  художественному замыслу; в нем гораздо яснее,  чем  в иконос­тасе
современном,  все  приводится к  едино­му  жизненному  центру.  О  чем пишут
еванге­листы, изображенные на царских  вратах, о чем  благовествует архангел
Богоматери?  Все  об  этом  таинственном,  чудесном  сочетании  Божеского  с
человеческим,   к   которому   через   Евхаристию   приобщается   весь   род
челове­ческий.  Посмотрите на  это  мощно  выражен­ное  в  новгородском чине
всеобщее стремле­ние ко Христу! О чем говорят склоняющие­ся перед Ним с двух
сторон  фигуры  Богома­тери, Иоанна  Крестителя,  архангелов,  апос­толов  и
святителей?  Это  -   изображение   со­бравшегося   вокруг   Христа   собора
ангельско­го и человеческого; но без Евхаристии весь этот собор не достигает
цели своего стрем­ления: ибо не  в  поклонении Христу здесь окончательная  и
высшая цель, а в неразрыв­ном и неслиянном с Ним  соединении. По­смотрите на
несравненные  новгородские Царские врата в  собрании И. С. Остроухова,  и вы
поймете, чем велик и  чем прекрасен Древний новгородский храм: в этих вратах
вся  гамма радужных  красок, и вся радость ангелов  и  человечества  собрана
вокруг Бла­говещения и Евхаристии, вокруг праздника  весны и таинства вечной
жизни. Я  не знаю более прекрасного  выражения того  мисти­ческого понимания
Церкви,  которое состав­ляет  главное отличие  православия от католи­чества.
Для католиков единство Церкви оли­цетворяется земным ее главою -- папою, для
православия  же это единство дано не в каком-либо видимом земном завершении,
а  в  таин­стве Евхаристии;  оно  объединяет  всех  веру­ющих  не  единством
внешнего  порядка, а та­инственным  общением жизни  во  Христе.  Вся красота
древнерусской иконописи представ­ляет собою прозрачную оболочку этой тай­ны,
ее радужный покров. И красота этого покрова обусловливается той  необычайной
глубиной  проникновения  в  тайну,  которая  была  возможна  только   в  век
величайших рус­ских подвижников и молитвенников.
     IV
     Сказанное о значении и смысле русской иконы XIV и XV века объясняет нам
ее странную и загадочную судьбу. С  одной стороны, эта  изумительная красота
религиозной жи­вописи  представляет собою  весьма  древнее  явление  русской
жизни: нас отделяет от него целых пять с лишним столетий. С другой сто­роны,
она  --  одно  из недавних открытий  со­временности.  До  последнего времени
ста­ринная икона была нам не только непонят­на -- она была недоступна глазу.
Наши  пред­ки не  умели  чистить  икон, а  потому,  когда иконы  покрывались
копотью, их "записыва­ли", т.е.  просто:напросто писали  заново  по  старому
рисунку, иногда  даже меняя его  кон­туры,  или  просто-напросто бросали как
не­годную  ветошь.  Обычным местом,  где  скла­дываются  отслужившие  иконы,
служат у нас колокольни,  где они подвергаются  влиянию  непогоды, а нередко
даже и воздействию го­лубей. Не мало великих чудес древнерусско­го искусства
было найдено среди ужасаю­щей грязи и мусора на колокольнях. Только недавно,
лет  пятнадцать  тому  назад,  наши художники  начали  "чистить" иконы, т.е.
ос­вобождать  древние краски  от  насевшей  на них копоти  и  от  позднейших
записей.
     Недавно мне пришлось быть свидетелем такой "чистки" у И. С. Остроухова.
Мне показали  черную  как  уголь,  на  вид совершен­но  обуглившуюся  доску.
Вопрос, что  я  на ней вижу,  поставил  меня в крайнее затруднение: при всем
моем старании  я не  мог  различить в ней никакого рисунка и был чрезвычайно
удивлен  заявлением, что на иконе  изобра­жен  сидящий на престоле  Христос.
Потом  на  моих глазах налили  много  спирта и мас­ло на то  место, где,  по
словам художника,  должен был  находиться  Лик  Спасителя,  и  зажгли. Затем
художник потушил  огонь  и начал счищать  размягчившуюся  копоть пе­рочинным
ножичком. Вскоре я видел Лик Спасителя: древние краски оказались совер­шенно
свежими и  словно новыми.  С  тем же  успехом удаляются и позднейшие записи.
Упомянутый  выше   образ  Святой   Троицы   Рублева   был   восстановлен   в
первоначаль­ном виде только благодаря стараниям И. С. Остроухова и художника
В.  П.   Гурьянова;   последнему   "пришлось   снять  с   иконы   не­сколько
последовательных  слоев  записей", чтобы  добраться до  подлинной древнейшей
живописи,  после  чистки  икону  опять  зако­вали  в  старую  золотую  ризу.
Открытыми остались только лик  и  руки. Об иконе, в ее целом мы можем судить
только по фотогра­фиям.19
     Судьба прекраснейших произведений древнерусской  иконописи до недавнего
вре­мени выражалась в одной из этих двух край­ностей. Икона или превращалась
в  черную как уголь  доску, или заковывалась в золотую разу; в обоих случаях
результат получался один и тот же, -- икона становилась недо­ступней зрению.
Обе крайности  в отноше­нии  к  иконе --  пренебрежение,  с одной  сто­роны,
неосмысленное  почитание с  другой, -- свидетельствуют об одном и том же: мы
пе­рестали понимать икону и потому самому мы ее утратили. Это -- не  простое
непонимание   искусства;  в  этом   забвении  великих  откро­вений  прошлого
сказалось глубокое духов­ное  падение. Надо отдать себе отчет,  как и почему
оно произошло.
     В  век  расцвета  русской  иконописи  икона была  прекрасным,  образным
выражением  глубокой  религиозной  мысли  и  глубокого религиозного чувства.
Икона XV  века всегда  вызывает  в памяти  бессмертные  слова Дос­тоевского:
"красота спасет мир". Ничего, кроме этой красоты Божьего замысла, спасающего
мир, наши предки XV века  в иконе не искали. Оттого она  и в самом деле была
выражением великого творческого замысла. Так было в те дни, когда источником
вдохно­вения  служила молитва;  тогда в творчестве русского народного  гения
чувствовался дух .  преподобного  Сергия. Приблизительно на полтора столетия
хватило этого высокого духовного подъема. Достигнутые  за это вре­мя мирские
успехи  России  таили  в  себе  опас­ные  искушения. В  XVI  веке уже начало
по­нижаться настроение и люди стали подхо­дить к иконе с иными требованиями.
     Рядом с произведениями великими,  гени­альными  в  иконописи  XVI  века
стало появ­ляться все  больше и больше  таких, которые  носят на себе  явную
печать  начинающегося угасания духа.  Попадая  в атмосферу  богато­го двора,
икона мало-помалу становится  предметом роскоши; великое искусство на­чинает
служить  посторонним  целям  и  вслед­ствие  этого  постепенно  извращается,
утра­чивает свою  творческую силу. Внимание иконописца XV века, как сказано,
всецело устремлено на великий религиозный и  худо­жественный замысел. В  XVI
веке оно видиmo начинает отвлекаться посторонними со­ображениями.  Орнамент,
красота  одежды  святых,  роскошные  украшения  престола,  на  котором сидит
Спаситель,  вообще второсте­пенные подробности видимо начинают ин­тересовать
иконописца сами по себе, неза­висимо от того духовного содержания,  кото­рое
выражается  здесь  формами  и  красками.  В  результате  получается живопись
чрезвы­чайно тонкая  и изукрашенная, подчас весь­ма виртуозная, но  в- общем
мелочная: в ней нет ни глубины чувства, ни высоты духовно­го  полета: это --
мастерство, а не  творчество. Такое впечатление производит большая часть так
называемых строгановских и мос­ковских писем.
     Отсюда переход к богатым  золотым  окла­дам естественен и  понятен. Раз
икона ценит­ся не как художественное откровение  рели­гиозного опыта, не как
религиозная  живо­пись,  а  как предмет роскоши, то  почему  не  одеть ее  в
золотую одежду, почему не пре­вратить в произведение ювелирного искус­ства в
буквальном значении  этого слова. В результате получается нечто  еще худшее,
чем  превращение  иконы  в  черную,  обуглившуюся  доску:  благодать  дивных
художе­ственных откровений,  рождавшихся  в  сле­зах и молитве,  закрывается
богатой  чекан­ной одеждой, произведением  благочестиво­го  безвкусия.  Этот
обычай заковывать ико­ну в ризу, возникший у нас очень поздно, не ранее XVII
века,  представляет  собою, на  са­мом деле,  скрытое  отрицание религиозной
живописи; в сущности это -- бессознатель­ное иконоборчество. Результатом его
яви­лась  та "утрата"  иконы,  то  полное забвение  ее смысла,  о котором  я
говорил.
     Вдумайтесь в  причины  этой  утраты, и вы увидите, что  в судьбе  иконы
отразилась судь­ба русской Церкви. В истории русской  ико­ны мы найдем яркое
изображение  всей  ис­тории  религиозной  жизни  России.  Как  в   рас­цвете
иконописи  отразился  духовный  подъем  поколений,   выросших  под  духовным
воздей­ствием  величайших  русских святых, так и  в  падении нашей иконописи
выразилось  по­зднейшее угасание нашей религиозной  жиз­ни.  Иконопись  была
великим мировым  ис­кусством  в  те  дни,  когда благодатная сила, жившая  в
Церкви, созидала Русь; тогда и мир­ской порядок был силен этой силой. Потом
     времена  изменились.  Церковь  испытала  на   себе  тлетворное  влияние
мирского  величия,  попала  в  плен  и  мало-помалу  стала  превра­щаться  в
подчиненное орудие мирской  влас­ти.  И царственное великолепие, к  которому
она  приобщилась, затмило благодать ее  от­кровений. Церковь  господствующая
засло­нила Церковь соборную. Образ ее поблек в религиозном сознании, утратил
свои древние краски. Потемневший  лик иконы в богатой золотой одежде, -- вот
яркое изображение Церкви, плененной великолепием.
     В исторических судьбах русской иконы есть что-то граничащее с чудесным.
Чудо заключается, разумеется, не в тех преврат­ностях, которые она испытала,
а  в том, что,  несмотря  на  все  эти  превратности,  она оста­лась  целою.
Казалось   бы,  против   нее  опол­чились  самые  могущественные   враги  --
рав­нодушие, непонимание, небрежение, без­вкусие  неосмысленного  почитания,
но и в этой коалиции не удалось ее разрушить. И копоть старины, и позднейшие
записи,  и  зо­лотые ризы  послужили  во  многих случаях  как бы  футлярами,
которые предохраняли  от порчи ее  древний рисунок и краски. Точно в эти дни
забвения  и  утраты  святыни  невиди­мая  рука  берегла  ее  для  поколений,
способ­ных ее понять. Тот  факт, что  она теперь пред­стала перед нами почти
не тронутая време­нем во всей красе, есть  как  бы  новое  чудес­ное явление
древней иконы.
     Можно  ли  считать случайностью,  что она  явилась  именно в  последние
десять  -- пят­надцать  лет? Конечно, нет! Великое  откры­тие древней  иконы
совершилось незадолго до того,  когда она снова стала близкою серд­цу, когда
нам  стая  внятен  ее  забытый  язык  Она  явилась   как  раз  накануне  тех
историчес­ких переживаний, которые нас к ней при­близили и заставили  вас ее
почувствовать.
     Тот подьем творческих сил, который вы­разился в иконе, зародился  среди
величай­ших страдании народных.  И  вот мы  опять  вступили  в  полосу  этих
страданий, Опять, как во  дни святого  Сергия,  ребром ставится вопрос: быть
или не  быть России. Нужно ли  удивляться, что теперь, на  расстоянии веков,
нам вновь  стала слышна эта  молитва святых представителей  за Россию, и нам
стали по­нятны вздохи и слезы Андрея Рублева и его продолжателей.
     Казалось  бы, что  может быть  общего меж­ду  исторической  обстановкой
тогдашней и современной. "Пустыня",  где жил св. Сер­гий, густо  заселена; и
не  видно  в ней  ни  зве­рей, ни  бесов. Но  присмотритесь  вниматель­нее к
окружающему,  прислушайтесь к  доно­сящимся  до  вас  голосам:  разве вы  не
слыши­те со всех сторон звериного, волчьего  воя,  и разве вы не  наблюдаете
ежечасно страж  бе­совских?  В наши дни человек человеку стал волком. Опять,
как и  встарь,  стадами бродят  по земле хищные  звери,  заходят и в мирские
селения, и в святые обители,  обнюхивая их и ища себе вкусную пищу. Хуже или
лучше нам  от  того, что это --  волки  двуногие  ? Опять всюду стоны  жертв
грабителей и  душегуб­цев. И  разве мы теперь не видим страж  бе­совских? Те
бесы, которые являлись  св. Сер­гию, чрезвычайно напоминали людей; но  разве
мало  в  наши  дни  людей,  которые  до  ужаса  напоминают  бесов?  И  разве
молитвен­ники в монастырских обителях не слышат от них приблизительно тех же
слов,  какие  слы­шал  некогда преподобный  Сергий.  Это  все  то же  "стадо
бесчислено", твердящее на раз­ные голоса: "уйди,  уйди  из  места сего. Чего
ищешь в этой пустыне ? Ужели ты не боишь­ся умереть с голоду, либо от зверей
или от  разбойников и  душегубцев?" Только вне­шний  вид  у этих искусителей
изменился. Св.  Сергий  видел  их в остроконечных  литовских шапках.  Такими
писали их тогда  на  иконах. Теперь мы видим их в иных одеяниях; но раз­ница
-- в одеянии, а не в сущности. "Бесовс­кие стражи" и теперь все те же, как и
встарь, а "мерзость запустения, стоящая на месте где не должно",  сейчас  не
лучше, а много хуже, чем в дни святого Сергия. И опять, как в дни татарского
погрома, среди  ужасов  вражеско­го  нашествия со всех сторон  несется вопль
отчаяния: спасите, родина погибает.
     Вот почему нам стала понятна духовная жизнь поколений,  которые пятью с
полови­ной  веками раньше  выстрадали  икону.  Ико­на --  явление той  самой
благодатной силы, которая некогда спасла Россию. В  дни  вели­кой разрухи  и
опасности  преподобный  Сер­гий  собрал Россию  вокруг  воздвигнутого  им  в
пустыне  собора  Святой Троицы. В похвалу святому преподобному Андрей Рублев
ог­ненными  штрихами начертал  образ  триедин­ства, вокруг  которого  должна
собраться и  объединиться  вселенная. С тех пор  этот об­раз  не  переставал
служить хоругвью, вокруг которой собирается  Россия в дни великих потрясений
и опасностей. Оно и понятно. От той  розни,  которая рвет на части  народное
целое и грозит гибелью, спасает только та сила, которая звучит в молитвенном
призы­ве: да будут едино как и Мы.
     Не в одной только рублевской иконе, во всей иконе  XV века звучит  этот
призыв. Но есть  в  этой  иконописи и что-то другое,  что  преисполняет душу
бесконечной  радостью,  это  --  образ  России  обновленной,  воскрес­шей  и
прославленной. Все в нем говорит  о  нашей народной  надежде, о том  высоком
духовном подвиге, который вернул русско­му человеку родину.
     Мы и сейчас живем этой надеждой. Она находит себе опору в замечательном
явлении современности. Опять удивительное совпа­дение между судьбами древней
иконы  и судьбами русской Церкви. И в жизни, и в живописи  происходит одно и
то  же:  и тут, и  там  потемневший лик освобождается от ве­ковых  наслоений
золота, копоти и неумелой,  безвкусной  записи.  Тот  образ  мирообъемлющего
храма,  который  воссиял  перед  нами  в  очищенной  иконе,  теперь  чудесно
возрож­дается и в жизни Церкви. В жизни, как и в живописи,  мы видим все тот
же неповреж­денный, нетронутый веками образ Церкви соборной.
     И мы  несокрушенно верим: в возрожде­нии этой святой соборности теперь,
как и прежде, спасение России.
     1917г.