дные схемы,
например,  осторожно  обкатывались,  прилаживались  к  реальной общественной
ситуации  в  местах  своего  рождения - и всеобъемлюще  воплощались потом на
живом теле  России.  А параллельно  и  одновременно  шла деградация  власти.
Лишенная моральной  поддержки интеллигенции, власть теряла  не только новые,
плодотворные  идеи для  возможных  расчетов - но  без  авторитета  в  кругах
интеллектуалов  она теряла  уважение в  кругу  подданных,  "гипноз  власти",
который один дает  верхам возможность  легко  осуществлять их намерения. Без
уважения в  кругах интеллигенции  власть, как ни  парадоксально, переставала
уважать  и самое себя; без поддержки "оторванных от  жизни бумагомарак"  она
почему-то  видела  в себе не устой порядка, а некую  камарилью, объединенную
идеей  добывания  "сладкой  жизни" для  себя  и своих. Но защищать  "сладкую
жизнь" ценой жизни никто не будет -  и в миг, когда  для защиты правопорядка
требовалось  призвать защитников "на смертный бой", царь  обнаружил, что его
не  желают защищать даже те,  кто без него  не мог существовать.  Физическая
сила вдруг растворилась неизвестно как - как кусок рафинада в горячем чае.
     Вот такой роман я писал перед арестом. И вдруг волею судьбы автор попал
на  тот  головной  участок,  где  российские интеллигенты  контактировали  с
государственными дельцами - в следственный кабинет (потом - в судебный зал).
Здесь обменивались опытом идеалисты  с практиками,  здесь мечтателей обучали
принципам реальной технологии власти...  Итак, я оказался  в пункте, который
надо было хорошо познать, чтоб написать тот роман.


Интеллигент знакомится с "практикой"

     Я   впервые  изучил  "практику",  работая   со   следователем  Валерием
Карабановым.
     Сравнительно молодой (лет,  виделось, 30 с небольшим), весьма неглупый,
ко  мне  относился  неплохо  и  понимал достаточно  много. И он же, человек,
которого  я  искренно  уважал  за  профессиональные таланты,  -  вставлял  в
протоколы  фальшивые  фразы,  облегчавшие  ему  возможность  посадить  меня,
обманывал  со  вкусом  и  удовольствием от  игры ("на  следствии  обманывать
немного позволено",  - кокетливо  объяснял  моей жене, удивляясь,  что  я не
пользуюсь  тем  же  приемом). Причем меня  более  всего занимала его наивная
уверенность,  что   противостоящий  интеллигент  ничего  в  этих   хитростях
разобрать  не  может (каюсь  -  я  подыгрывал  ему в  заблуждении,  мне было
интересно  наблюдать  и  изучать  механизм  типичной профессиональной работы
чекиста, а вот опасностей этой игры  я в  должной мере как раз не сознавал).
Он-то был  убежден, что разобраться в его играх я вовсе  не могу, потому что
"вы, Михаил Рувимович, не знаете практики..."
     Валерий Павлович  был преисполнен  горделивого превосходства:  дескать,
вот интеллигент "за  ним"  сидит, писатель, а так оторван от реальной жизни,
ну, примитивных вещей и то не знает.
     Подчеркиваю: от природы он человек с хорошими задатками, и незлой, а ко
мне так вообще относился с явной симпатией ("Вы, Михаил Рувимович, похожи на
моего близкого  друга, тоже юриста.  Он покончил  жизнь самоубийством").  На
одном  из  последних допросов признался:  "Чего  я боюсь? Что в Мордовии  вы
озлобитесь. Сами  понимаете,  кто  туда  поедет  работать.  Разве  способный
человек в органах отправится в такую глушь..."
     Побывав в зонах и хорошо  узнав многих коллег Карабанова по ГБ и с ними
там "поработав", я смог проверить суть этих опасений. Нет, Валерий Павлович,
столичные коллеги были много хуже мордовских провинциалов...
     Мордовские люди - кто они?  Во-1-х,  "контролеры  по надзору" (попросту
надзиратели).  Обычные  колхозники.  Вот   на   ЖХ  385-17-А  служил   некий
седоголовый толстяк-надзиратель.  Про  него говорили, что  был он в  прошлом
офицер  МВД,  совершил убийство,  за  которое его разжаловали в  прапорщики.
Придирался к  зэкам  невероятно, въедливо, даже кличку получил - "Зверь".  И
вдруг  в  один  день  переменился:  стал  покладистым,  ленивым,  ничего  не
замечавшим  ментом...   Причина   преображения?  Перешел  черту  пенсионного
возраста.  Больше  не  требовалось стараться  на постылой службе, силу можно
было тратить на приусадебном огороде, на сенокосе...
     Конечно,  сельский  хулиган,  драчун  или,  наоборот,  кулак-держиморда
оставался  на  лагерной  службе  собой...  Было  б  удивительно,  если  б  в
тюремно-лагерные  кадры шли исключительно хорошие люди! Но правда  и то, что
вне  зоны,  с  односельчанами,  они  вели  себя  хуже, чем с  зэками... Меня
поразило как раз большое число неплохих людей на этой "собачьей работе".
     Оговариваю  сразу:  людьми  неплохими  они  обнаруживали  себя,  только
оставаясь с нами один-на-один.
     Два примера.
     В период нашей  стодневной "Статусной акции", забастовки с  требованием
признать  за нами международные права политзаключенных, нас  почти  сто дней
держали в карцерах. В ту мягкую эпоху максимальный срок карцерного наказания
определялся  в 15  суток. Ergo, нам давали некое количество "суток ШИЗО" (по
усмотрению  начальника),  выпускали  в   зону  на  несколько  часов  (иногда
сжимавшиеся до 40 минут!) и  за "новое нарушение" сразу  сажали в карцер  на
новый срок. Однако  бывалые  зэки  даже  и за 40-минутный  перерыв  успевали
чем-то  подкрепиться: сварить бульонные кубики, слопать тарелку лапши, кусок
"колбасного сыра", иногда поглотить целых  сто грамм маргарина.  Это служило
немалым  подспорьем для  зэков,  которые,  кроме  обычного карцерного режима
(питание в карцерах идет  через сутки, а в голодные сутки полагалась  только
пайка  хлеба  с  кипятком),  мы  проводили  еще  серию  голодовок  протеста,
приуроченных к  открытию  Белградского  совещания  35  государств  Европы  и
Америки (по случаю  открытия совещания  мы торжественно отголодовали четверо
суток). Но среди "статусников" имелось трое обитателей "тюрьмы  в квадрате",
так  называемых  "помещений  камерного  типа" (ПКТ),  лидеры акции -  Паруйр
Айрикян, вожак подпольной Национальной Объединенной партии Армении, Владимир
Осипов,  редактор  "самиздатских" журналов  русских  националистов "Вече"  и
"Земля",     и    Вячеслав    Чорновил,    признанный    вожак    украинских
национал-демократов.  Когда у этой троицы завершался срок отсидки в ШИЗО, их
переводили не в  зону, а  в  камеру  напротив  -  в  тюрьму ПКТ. Условия там
получше   карцерных  (давалась  постель  на   ночь,   был  радиорепродуктор,
разрешалось  получить  две  книги  из  библиотеки на  неделю),  но, конечно,
возможность  насытить живот  в ПКТ много скуднее,  чем то,  что  мы, простые
карцерники, урывали на зоне.
     Потому  первая,  стихийно  сложившаяся задача "большинства"  - пронести
что-то  из  еды  в карцер,  а  там,  уловив  случай,  суметь  передать запас
"пектешникам".
     Десятиминутный комический клип можно  сделать, изобразив,  как  я прячу
несколько бульонных кубиков "Мэгги" в кальсоны, в потайной карман, кем-то из
прежних обладателей этих кальсон вшитый в самое секретное место.А в середине
будет  пик  клипа:  меня  при входе  в  карцер раздевают  догола, заставляют
приседать, внимательно  заглядывая в анальное отверстие - не выпадет ли  что
оттуда?  Благополучно пройдя  обыск, надеваю кальсоны,  но бумажная  обертка
зашуршала, меня обыскивают вторично и  ликующе вынимают кубики из -под члена
и прячут на полку в каптерке при входе в карцер. Но - финал! - через два дня
всех выводят в баню, и,  улучив миг, я, как настоящий вор из  немых фильмов,
ухитряюсь  влезть  в  каптерку и  украсть  кубики обратно!  А в бане-то  нас
объединят с  троицей "пекатешников"! И снова чудеса ловкости - раздеваясь, я
незаметно выложил кубики на полку, под одежду, и - уловил пристальный взгляд
надзирателя,  высокого  худого  парня,  с  источенными  до  корней передними
зубами...
     Вернулся я из мыльной, а мое белье сдвинуто с места и кубики открыты...
Надзиратель был один - его напарник увел Айрикяна в парикмахерскую комнату -
снимать под  "ноль" отросшие в  ПКТ  волосы. Глядя мне прямо в зрачки,  мент
довольно усмехнулся - мол, не провел ты меня... И тогда я в открытую передал
при нем свои кубики Осипову и Чорноволу.
     А ведь в надзирательской команде этот парень считался едва ли не  самым
въедливым, зловредным. Но тогда был один. Без напарника...
     Второй случай. Большая Белградская голодовка подорвала мне иммунитет, и
небольшой  сквозняк в  камере привел к  острому флюсу.  Последовал  приказ -
направить  в  амбулаторию,  на удаление  зубов, к  лагерному стоматологу  из
зэков, сионисту Михаилу Коренблиту. В кабинете  врача тоже сидел надзиратель
-  скверный,  трусовато-старательный  мальчишка ("молодые хуже  стариков"  -
солженицынский Иван Денисович заметил). Завершив операцию, Коренблит вытащил
из  тумбочки  припасенный  бутерброд, глюкозу,  еще  что-то из  еды  (врачу,
конечно,  подкидывали еду  благодарные  пациенты-вольняшки) и  неуверенным и
одновременно нагловатым тоном сказал: "Начальник, ругаться не будешь?"
     Тот зыркнул на дверь и невнятно бормотнул: "Только по-шустрому".
     Он ведь был - один.
     Почти каждый из них лучше того, каким заставляют его быть. И видно, что
зло не  от него, а от  той силы, что требует  от него зла - как требует  она
того же и от меня...
     Ну, а если взять ступень выше - офицеров МВД?
     Да,  есть  люди  порочные, вроде  Зиненко,  но  чаще обычные  парни  из
знакомого мне, маргинального плебса. Вот  характерный пример:  уже  к  концу
срока  в  лагерях  ввели  новые  правила  -  вводился  бессрочный  карцер  и
бессрочное ПКТ, обязательность лагерного труда даже  для инвалидов 1-й и 2-й
групп. Зачитать правила на лагерном митинге  решил  сам "Хозяин",  начальник
зоны.  Вышел  на  трибуну,  встал  боком  к  собравшимся  и  минуты три  (не
преувеличиваю, правда, минуты  три!) на трибуне...  причесывался. Волосок  к
волоску подбирал. Вот вам  образчик пана начальника... А отрядник, лейтенант
Пятаченко,   рассказал   эпизод,   ошеломивший   даже  на   четвертом   году
запроволочной  жизни: на  встрече  Нового года он  играл роль Деда Мороза по
ПРИКАЗУ ПО  ЗОНЕ,  подписанному начальником лагеря. В тот  же  приказ по его
рекомендации была включена жена одного из офицеров на роль  Снегурочки -  и,
Боже  мой,  какие  интриги  развернулись   в   поселке   вокруг  престижного
назначения. Потому наш Пятак и убивался... Тем не менее, среди офицеров  МВД
есть  много  по-своему  вполне приличных людей.  Опять-таки  -  служба, а не
характер толкает этих офицеров на зло.
     Тот  же  Пятаченко, любопытствующий, пытавшийся что-то в жизни понять и
"своих"  защищать  не  только  карцерами,  делился с  Борей  Пэнсоном своими
служебным неудачами. Начинал "Пятак" в бытовой зоне. Там зэки в кооперации с
"воспитателями" наладили махинации по доставке в зону продуктов и даже водки
- за двойную, понятно, цену в  пользу посредников. Ретивый Пятаченко пытался
помешать "нарушению  закона",  и в  благодарность он получил  резкий втык от
"Хозяина", который - что вполне допустимо - либо сам был в доле, либо считал
полезным, чтоб его офицеры имели  приварок к жалованью, а зэки, дававшие ему
план  и соответственно  продвижение  ему по  службе,  кормились  посытнее...
"Оттуда меня перевели сюда  с характеристикой "идиота", - пожаловался Пятак.
Пэнсон  изумился: "Гражданин начальник,  вы хотели,  чтоб  голодающие  люди,
которым удалось  вырвать где-то новый кусок хлеба, оставались голодными? Как
вам  не  стыдно!" Обалдел отрядный: с  такой позиции он  свою службу  просто
никогда не видел.
     Другой случай.  Моя мама, семидесятилетняя  больная женщина, в законный
срок, имея  письменное согласие  начальника режима,  приехала  к  сыночку на
положенное  раз  в  год  свидание.  Дорога  дальняя,  несколько  суток,  три
пересадки на железных дорогах, да еще тащила на себе  большую поклажу в едой
("вдруг раздобрятся, разрешат сыночка покормить"). А  ей  просто  отказали в
свидании... Злодейства не  было: она получила письменное согласие режимника,
когда  запросила,  в  апреле,  он  ответил  ей, мол,  приезжайте  в октябре,
согласно  правилам  режима, и  позабыл... Он просто  позабыл, что 30 октября
отмечают День советского политзаключенного. А вдруг в зоне намечена акция, а
вдруг  я передам  что-то  на  волю? И  отменил...  В  знак  протеста  против
произвола я пошел в штаб - объявить "бессрочный невыход на работу". Объясняю
причину акции  дежурному  капитану, сморщенному, седоголовому, сгорбленному,
похожему на грифа, и начинает этот гражданин офицер меня воспитывать:
     - Бросьте вы себя мучить, Михаил Рувимович. Правды в этой стране вы все
равно никогда не добьетесь.
     Вот так. Ни убавить-ни прибавить. Это было со мной лично.
     Еще личный пример. Другой  дежурный  капитан  был молодым человеком: он
старался   выглядеть  блюстителем  незыблемого  закона.  Помню,   в  журнале
карцерных   дежурств  забавные  его  записи:   "Нарушений   социалистической
законности не обнаружено". Мол, dura lex,  sed  lex!  Когда за три недели до
конца  срока  ВячеславаЧорновола  насильно,  в  наручниках  остригли  (закон
запрещает стричь заключенного без его  согласия за три месяца, остающиеся до
конца  срока  заключения. Но Чорноволу  мстили начальники, как  организатору
"Статусной акции"), и я напомнил дежурному, исполнявшему "Операцию "Стрижка"
про закон, он рыкнул:
     -  Что от меня-то вы  хотите? Я выполняю приказ, - и жалобно добавил: -
Вы можете наконец понять - что я могу?
     Итак, вопреки опасениям  моего следователя, если меня кто и озлобил, то
не мордовские  люди. Важная доля моего  отвращения  к машине, творящей  зло,
была  сформирована  раньше  - в  частности, элегантными,  иногда  и лощеными
господами с Литейного проспекта в Ленинграде.
     Как это все произошло?
     В  здание  "Большого  дома" я вошел человеком, который - что уж  "туфту
гнать" - конечно, был совершенно наивным относительно знаменитой "практики".
До сорока лет  у меня не было никаких  контактов с  системой  юриспруденции.
Признаюсь  -  вообще о системе  правосудия  я  судил тогда  по  американским
фильмам  типа  крамеровского  "Нюрнбергского  процесса"  -  мол,  происходит
судебное состязание двух сторон, обвинения и защиты, а судьи разбираются  на
весах   закона,  кто  прав.  И  как  раз  незадолго  до  ареста  я  прочитал
самиздатскую стенограмму процесса ленинградского  математика  Николая Явора.
Этот еврейский  "отказник",  чем-то крепко насоливший  гебухе, был обвинен в
"хулиганстве, связанном с особым цинизмом и оскорблением  общества" (он, как
уверяло  следствие, помочился в  каком-то  дворике, где играли  дети,  ах...
Дело,  однако,  было  сочинено  настолько  бездарно, что  адвокат  раздолбал
обвиниловку в суде на осколки, и  даже  Верховный  суд, которого не касались
личные   обиды   питерских   Держиморд  и   Ляпкиных-Тяпкиных,   постановил:
"ограничиться отсиженным").  Я  вспомнил  дело  потому,  что  в  мою  память
врезалось:  на  процессе  Явора  прокурор  вообще... отсутствовал. Обвинение
против адвоката поддерживал- судья!!!  Как он может объективно  судить, если
сам представляет сторону в процессе? Тогда  же прочитал горделивую статью  в
"Правде", мол, мы достигли  таких высот правосудия, что нынче почти половина
обвинительных  заключений  в судах поддерживают прокуроры... Экое  торжество
правосудия! А как другая половина? - думалось мне.
     Не следует переоценивать мою наивность. Разумеется, я понимал, что живу
не в Британском королевстве и что судьи - члены  компартии и обязаны в судах
выполнять рекомендации партийных комитетов. Я не думал  так, а точно знал: у
меня имелись знакомые судьи. Но это было единственной коррективой, которую я
вносил  в  стандартное представление о  судебной  системе  СССР.  То есть  я
понимал так, что  если  законные интересы подсудимого вступают в конфликт  с
намерениями КПСС,  то судья  несомненно вынесет  приговор не согласно закону
(или  толкованию  закона),  а  по директиве  партийных органов. Но  вот если
конфликта  интересов с  властью у подсудимого нет,  то  должен  действовать,
полагал я, нормальный юридический механизм состязания сторон.


Что ж открылось мне в ЛенУКГБ?

     Я увидел, что на самом деле интерес  советской власти относительно мало
волновал работников ее  карательной  системы. Судьба благоприятствовала мне,
позволила попадать в переделки, каких не появлялось у других политзэков, и я
с несомненностью  понял, что не  только я, но  и мои следователи  осознавали
вредность   или   уж,  по  крайней  мере,  излишность  суда  надо  мной  для
стратегических задача Кремля. И потому  боялись, что  московское  начальство
вдруг да сообразит то  же  самое- и отменит начатую  ими питерскую  игру. Не
партийные  интересы их волновали, даже не ведомственные интересы ГБ... Люди,
с которыми я контактировал непосредственно, просто зарабатывали звездочки на
погоны,  отлично понимая, что работают при этом против так называемой партии
и даже  против так называемого своего руководства - ибо прибыль от успешного
завершения дела могла быть перечислена на их счета, а  возможные и  понятные
им убытки можно списать, скажем, на Брежнева с Андроповым. Вот за это именно
я презирал моих следователей с Литейного.


Парадокс карателей

     Однажды  на допросе у Валерия Карабанова  зашла почему-то речь о "наших
предшественниках". У  моих "новых  друзей"  постоянно чувствовался  комплекс
неполноценности из-за своей "родовитости" - от Ежова до Серова. Мне  сегодня
видится,  что следователи  искренно  думали,  будто  неприязненное отношение
широкой  публики  к  их конторе объяснимо  исключительно "эксцессами" бывших
хозяев их кабинетов.
     - Валерий  Павлович, - начал я возражения, - но ведь  "предшественники"
были исполнителями. На все аресты и все приговоры они получали предписания и
санкции парторганов. Они органы  системы. Ответственность за содеянное лежит
на мозге системы,  на партии.  Теперь  она корчит невинное личико, мол, сама
была жертвой злодеев-чекистов. Пожалуйста, продавайте этот товар публике, но
я-то  диссидент, т.  е.  инакомыслящий,  потому  инако  мыслю  и  тут.  Я  в
преступлениях  виню не органы,  а политический аппарат. А вы как  коммунист,
конечно, осуждаете органы?
     (Конечно, злорадно иронизировал...)
     - Да-а-а... - неискренно тянул он. - Думаю, виноваты были органы.
     -  Нои вы  сами  на  месте "предшественников" делали бы то же!  Вот ваш
начальник,   полковник  Леонид  Иванович  Барков,  вызывает  вас  и  Виталия
Николаевича  и информирует:  на важную стройку,  скажем,  на  авиазавод, или
танковый, на  стратегическую линию  связи нужно  доставить тысячу  зэков  по
таким-то  примерно  специальностям. Карабанов  и  Рябчук,  изыщите по  вашим
оперданным необходимые  возможности... Если  вы промекаете,  мол, в  чем  же
людей  обвинять, то Леонид Иванович  разъяснит:  от вас зависит безопасность
родины,  рассматривайте арест как мобилизацию, когда желания у граждан никто
не спрашивает,  а просто посылают их в бой, на смерть, по списку военкомата.
А вам даже  не на смерть  положено посылать, а всего-то на срок... Коммунист
должен  рассматривать  поручение  как  задание  своей  партии.  Вы  щелкнете
каблуками и пойдете приказ выполнять...
     По-моему,   предложенная    умственная   игра   захватила   воображение
следователя.  Валерий  Павлович  поднял  лицо  к  потолку, явно  представляя
подобный разговор с шефом.
     -  Н-нет,  - он даже  головой  затряс .- Без состава  преступления, без
каких-то доказательств... Не могу.
     - Принято, -  согласился я. - Но вы работник новой формации - вас учили
юриспруденции   в   университете,   знания  сидят  в   голове  и   душе.   А
"предшественников"  лишили этой  юридической  подготовки - их  сопротивление
нарушению  закона не могло быть  столь серьезным,  они закон  как следует не