знали. Тем более, что требование нарушать закон исходило от законотворческой
инстанции, от законодателя!
     (Сейчас,  припоминая  тот  разговор,  признаю: я  был  совсем  не прав.
Совсем.  Не  понимал исторической ситуации. Или -  слишком  мало ее знал.  В
конце концов, гитлеровские  палачи были как правило люди с положенным  им по
рангу образованием: напомню юриста Франка или  доктора философии  Геббельса.
Да и причины террора выглядят в истории намного более страшно и сложно,  чем
логически  обоснованные мною перед  следователем оборонные или  политические
интересы... Есть и  частное возражение: мой Карабанов выполнил бы все вообще
без  вопросов  - либо был бы  сразу уничтожен  - как многие профессионалы из
аппарата  Ягоды. "Хоть ты и в новой коже, а сердце у тебя все то  же", - эта
басенная строчка часто вспоминалась мне в беседах с гебистами.)
     Работники карательного аппарата не просто выполняли  инструкции партии,
но они  и  кормились  политическими арестами и  казнями. Санкции  и  решения
принимались политическими властями, верно, но готовились  они, обкатывались,
нередко    выпрашивались,    а    главное    -   обуславливались    наличием
непропорционально   большого  числа  карателей.  Продвижение   в  гебистской
иерархии  чинов  и  отличий  зависело  от  умения  подготовить  политические
процессы. Чем  спокойнее  была реальная  ситуация в государстве, тем  меньше
Большие  Лорды,  распорядители  государственных  кредитов, нуждались  в этой
армии тайной  полиции.  Условием  для выживания,  тем  паче  для  расширения
влияния    этой   социально-чиновничьей    группы   становилось   обострение
напряженности   в   стране.   Социальный   парадокс:   условием   служебного
благоденствия  обитателей  этой  касты  являлось обострение болезней на теле
хозяина...  Мое  умозаключение  относится  отнюдь  не  только  к  отношениям
советской власти с  КГБ!  Разница, например,  между  Россией и СССР состояла
лишь в том, что, начиная  с 60-х гг.  XIX века и до 1917 года органы царской
политический  полиции  оказались  несвободными  в акциях от  противодействия
контролирующего, независимого от них  судебного аппарата, ревизора чистоты и
качественности  их  работы.  Потому  они вынуждены  были  тайно поддерживать
подлинные  революционные организации, провоцировать подлинные  революционные
акции (Дегаев, Малиновский, Азеф, Серебрякова и пр.).  А  вот позже, получив
через  приводной  ремень  парторганов  контроль  над судьями, органы ВЧК-КГБ
могли более не утруждать себя столь ювелирной провокаторской работой, просто
хватали   домашних  полканов   и   объявляли  их   на  весь   мир   ужасными
империалистическими волками...
     В силу  специфики своей работы органы политической  полиции не могут не
воспитывать из  приходящих туда вполне приличных молодых  людей самый худший
сорт государственных слуг. Объективно там предают  всех, включая собственных
хозяев.
     С такими  вот представителями государственной  власти сталкивались в их
служебных кабинетах идеологически заряженные идеалисты-вольнодумцы.
     Когда же и суд, видевшийся неким медиатором, посреднической инстанцией,
вставал  на сторону тайной полиции,  тогда  интеллигенты  отождествляли  всю
государственную систему с тайной полицией. Подчеркиваю - были несправедливы,
были озлоблены. Но вот что примерно они все думали:
     "Подсудимые  считали,  что  они  одни  тут  порядочные  люди,  суд  же,
прокуратура и  прочие  - все  какое-то жулье, сброд,  с  которым  им по воле
судьбы приходится разговаривать" (Отчет по "Делу  о Казанской демонстрации",
1876 г.);
     "Это не  суд, а пустая комедия или нечто худшее, более отвратительное и
позорное, чем дом терпимости: там женщина из-за нужды торгует своим телом, а
здесь  сенаторы из  подлости,  из  холопства, из-за чинов и окладов  торгуют
чужой жизнью, истиной и справедливостью"  (из речи подсудимого И. Мышкина на
"Процессе 193-х");
     "Я не был пропагандистом. Теперь здесь, на суде, я сделался им. Теперь,
господа  судьи, если уж меня взяли, то держите крепко, не выпускайте, потому
что если  выпустите, я  буду знать, что делать" (речь  неграмотного рабочего
Ковалева на "Процессе 50-и").
     Почему  я подобрал именно эти  цитаты? Им  исполнилось ровно сто лет  к
моменту  моего заключения - меня  посадили в ту  же тюрьму, в которой сидели
эти люди. "Юбилейные слова..." Они точно фиксировали то же чувство омерзения
от  контакта  с государственной машиной,  которую  испытывал  я,  российский
интеллигент, сто лет спустя , попадая под каток политической полиции.
     Редко  полиции  доставался  настолько  благодарный  спарринг-партнер  в
работе, как Михаил Хейфец. Я готов был разумно  рассмотреть любую ее позицию
во имя объективного познания исторической истины. Например, вполне понял  бы
гебистов, если  б они исповедовали принцип Екатерины  II:  "Если  государь -
зло, то зло необходимое, без которого нет ни порядка, ни спокойствия". Это я
могу  понять  - хотя и  не соглашусь. Более всего в  акции ГБ поразило  меня
отсутствие как  раз  государственно объяснимой  позиции!  Я видел, что  если
понадобится,  они легко и без угрызений  совести предадут свою  партию, свою
державу.
     Вот последний штрих в картине: завершив  суд и успокоившись, они начали
делить конфискат - взятые у меня вещи...


Парадокс караемых

     Несколько  дополнительных мыслей, возникших в  моем  мозгу в  перерывах
между допросами.
     Куда  направляли  меня  следователи?  Они  пробовали  сделать  из  меня
нечестного, непорядочного человека. Ты в ловушке, и  единственный  выход  из
нее  лежит  через  ложь  и хитрость  -  или  через  предательство.  Ложь под
следствием   выглядит  даже  нравственно   оправданной!  Перед  тобой  сидит
профессиональный  обманщик,  он  лжет  с явным рабочим  удовольствием -  как
котенок, играющий со своим хвостом. Он извлекает из своего умения обманывать
всю выгоду,  которую в жизненной конкуренции дает  субъекту аморальность. Он
сует тебе под наивный нос так называемые законы, правила игры, по которым вы
оба должны вести партию. Но  постепенно понимаешь, что для партнера законы -
это ловушки, наподобие красных флажков, которыми охотники загоняют волка под
выстрел, а  для  самих-то  охотников  они - снаряжение, которое после  охоты
сворачивают в клубок и  бросают на дно сумки  до новой  вылазки в лес.  Если
обвиняемый хочет выиграть игру, где на кону - годы жизни, научись тоже лгать
и прежде всего  - потеряй уважение к  закону. Сделайся  не волком, за шкурой
которого они  охотятся,  но  лисой  - хитрой и  коварной.  Тогда  появляется
шанс... Не  хочешь изменить натуре, ну,  гибни  и,  главное: губи других. Не
хочешь быть лжецом - станешь предателем. Выбор у тебя невелик.
     После суда следователь (тот же Карабанов) вызвал в ГБ мою мать и жену и
предложил им "как частное  лицо"  (sic  -  !),  чтобы  я написал прошение  о
помиловании, в  котором признаю себя виновным  и  раскаюсь. В обмен косвенно
обещалось  сокращение срока втрое (два года вместо шести: "Михаил  Рувимович
через год сможет  воспитывать своих детей"). "А  вы-то  сами чего хотите для
мужа?" -  спросил  он жену. "Я  хочу,  чтоб  он остался, как был, порядочным
человеком". Реплика взбесила следователя! "Вот вы какая! -шипел он, потея от
злости" (так описала визит в ГБ жена в письме в  зону  - и парадокс системы:
письмо ко мне пришло). Это понятно: внутренне принимать "практику", каратели
могут  только  при  условии,  что она  есть  жизненная норма,  что  так  все
поступают...  Исключения  -   невыносимы.  Как  раз   возмущение  Карабанова
показало, что - понимал он,  что делал, и отвратно  все  же было... Конечно,
когда-нибудь   этот   молодой   старлей   дорастет   до   нормы,   все   ему
стерпится-слюбится... Может,  и вообще  это  был последний плеск затопляемой
совести?
     Психологический  крюк увел меня  в  сторону  от  основного сюжета...  А
вообще-то хотелось сказать вот что. Когда оппозиция из чисто интеллигентской
начинала становиться массовой, когда люди толпы заполняли кабинеты, подобные
карабановскому - это становилось губительным  для сознания общества. Человек
массы не мог не принять правил игры, которые ему здесь предлагали: что лгать
- нравственно, если это для пользы дела; что закон - ловушка для  быдла, для
простодушных новичков,  а  умные люди между собой столкуются... Дуракам  же,
лохам, все одно - погибать. И групповой интерес важнее иного, включая личный
и  государственный.  И  главное  - вот  и  есть  она,  "практика"  (которую,
напоминаю,  Хейфец  "не знает") - в  противовес  мечтаниям литераторов.  Что
наконец опытные люди преподают азы  технологии власти. Когда люди,  думалось
мне в камере, сидевшие на моем стуле, выучивались у своих карабановых  тому,
чем  мой  учил  меня, когда  волей  революции  они  пересаживались  в кресла
"начальников"   и   натыкались  на  естественное  сопротивление  натуральной
жизненной материи,  на косность истории и инерцию, им неизбежно приходили на
ум  государственные  навыки  и  этические  нормы,  которых  внушили  в  этих
следственных кабинетах.
     Лев Толстой  однажды заметил, что революционеры всегда бывают хуже тех,
кого  свергли.  Ему  кто-то  возразил:  вот  Вашингтон  был  же  явно  лучше
британских губернаторов. Верно. Но Вашингтона ведь не  учили  в следственных
кабинетах  практике  его  будущей  государственной работы...  А  вот молодой
Коба-Сталин  или  товарищ  Яцек ("железный  Феликс"),  которым  по  6-7  раз
преподавали  уроки политики  и уроки власти  в полиции,  - у  них, возможно,
выучка на административную фигуру оказывалась иной...
     Так я приобрел  новый опыт для будущих исторических  сочинений и заодно
этим композиционным трюком избавил себя от  необходимости описывать капитана
МВД Зиненко (вы, небось, о нем и позабыли!). Теперь, используя выигрыш места
и времени, делаю скачок в вечер того  же дня - в 18 апреля 1978 года - когда
мои товарищи по зоне  собрались  на "отвальную пирушку" - провожают меня  на
ссылку.


Хитроумный Бабур и святые украинские старики

     Почему-то  в  бараках  проводить "отвальные" чаепития  запрещено, а  на
открытом воздухе - дозволено режимом.
     Человек непрактичный,  я  отдал все запасенные  на  этот вечер продукты
тому, кто любит и  умеет принимать гостей - зэку Бабуру Шакирову. Невысокий,
крепко  сколоченный,  каждое  утро пробегавший кругами вокруг  зоны по  пять
километров,  тюрок по  внешности, по темпераменту, пантюркист по убеждениям,
30-летний Бабур по-восточному щедр и  одновременно хитроумен, гостеприимен и
упорен - качества незаменимые для устроителя большого лагерного чаепития.
     Бабур  - внук  президента  "самопровозглашенной"  Республики  Восточный
Туркестана. До  знакомства с  ним я  никогда  не слышал,  что  на территории
Западного Китая было такое "образование", и Али-хан Тюре считался ее главой.
Некогда его люди воевали с Красной армией как исламские повстанцы-басмачи, и
когда их  движение было разбито, часть басмачей пересекла советско-китайскую
границу  и  объявила на территории разорванного  милитаристами  Китая  свою,
исламскую республику. Потом Али-хан вступил в контакты с Кремлем (против Чан
Кай-ши) и  Сталин  подписал с ним соглашение: упорный  мусульманин  считался
неким козырем Москвы в дальневосточных делах.
     После  победы  Мао  Цзе-дуна  Сталин   изъял  союзника-мусульманина  из
китайского  обращения  в  делах,  но  -  не  уничтожил.  Али-хану выделили в
Ташкенте двухэтажный особняк и персональную пенсию.  Бабур рассказывал,  что
пенсию старик-президент принял,  а дарованный дом  пожертвовал на  сирот (на
детский дом?).
     В  Китае  осталась семья дочери Али-хана  с  родившимся там же сыном  -
нашим Бабуром. После смерти супруги отец Бабура,  коммерсант, решил покинуть
Китай, уехать в Турцию. А 17-летний Бабур, по завету матери, обожавшей деда,
своего  отца,  отправился  совсем  в  другую  сторону, в  СССР -  отыскивать
знаменитого  родственника.  С  компанией  однолеток  перешел   границу,  был
задержан  и  предстал  перед  "судом".  Прокурор   громыхал:  "Наши  границы
священны,   каждый,  кто   переступает   их  без   должного   разрешения,  -
преступник!", адвокат же  просил суд "пощадить несчастных  жертв маоистского
режима".  Юнцы  солгали,  якобы  бежали  в  СССР  от  ужасов  маоизма... Суд
"оправдал" их  и распределил по совхозам.. В итоге Бабур разыскал в Ташкенте
дядю, начальника  Главснаба (его  дом с бассейном  казался  Бабуру  символом
неисчислимого богатства). Родные приняли "китайца" с почетом, по-восточному.
     Вскоре   выяснилось:  учившийся  в  Китае  в   медресе   Бабур  казался
сверстникам   в   деисламизированном   Узбекистане   светочем   национальной
образованности.  Интерес к  исламскому  прошлому в  республике был  огромен.
Бабур,  внук  национального   лидера,   знавший   Коран  и  арабский   язык,
филологически одаренный  необыкновенно (к моменту нашей  встречи говорил  на
всех   тюркских   наречиях  Союза,  пассивно  владел  английским,  немецким,
французским  - активное владение в  зоне  невозможно по определению,  а  вот
по-русски  он  говорил  безупречно)  произвел  на  культурный  слой  молодых
земляков  немалое  впечатление.  Он  создал  и  возглавил некую  организацию
тюрок-"культурников",  а в 1968  году  был  наконец посажен  на  12 лет  как
организатор знаменитого  антирусского погрома на стадионе "Пахтакор" (по его
словам, они  думали  использовать рупоры  стадиона лишь  для  пропаганды,  и
стихийно   возникшие  хулиганские  страсти   ошеломили   и  потрясли   самих
организаторов беспорядков).
     Для  меня  Бабур  служил  своего  рода моделью  для познания психологии
восточного  человека  (я-то  собирался  в  Израиль!).  Конечно,  в  принципе
по-восточному скрытен (и  честолюбив), но ведь в совместной работе и  борьбе
долго скрытничать невозможно... А в зоне мы вынужденно стояли плечом к плечу
против общего для нас противника.
     Кое-какие типовые  черточки  его  характера я  отмечу  пунктиром,  хотя
допускаю что экстраполирую слишком решительно...
     Первое бросающееся в глаза отличие  восточного человека от современного
европейца состоит  в  понимании проблем права.  На  Западе  право  есть свод
установлений,  охраняющий  границы бытия каждого -  в  том  числе, существа,
неприятного, даже  враждебного  европейцу.  Для  незападного  -  право  есть
доставление  преимуществ мне  и  людям мне  близким. То есть  по отношению к
врагам или  просто  чужим  употребляются совсем иные законы поведения, чем к
друзьям  или своим.  Люди Запада называют такой  подход  "готтентотским" ("Я
тебя ем - это хорошо,  ты меня ешь -  это плохо"). Общение с Бабуром научило
меня спокойнее относиться к подобной социальной практике.
     Прежде всего: это все же система морали, а не аморальности. В отношении
к  "своим"  незападный человек  может  оказаться  более  серьезным,  чистым,
преданным, чем европеец.  Просто  для незападного человека право и мораль не
безличны и всеобщи,  как,  исходя  из  своего  исторического опыта,  склонны
считать  люди  Запада,  а напротив  - конкретны.  Право  есть привилегия  не
всякого, но  только достойного! Если  достоин  -  пользуешься преимуществами
права, если нет - нет.
     Вот  почему  палестинцы имеют  право на родину, а такие же мусульмане -
курды - нет. И евреи не имеют такого права... Потому  что палестинцы свои. А
евреи нет. Надо быть не правым, а своим.
     Это не коварство,  фальшивость, лживость восточного  мира, как  склонны
судить люди для него чужие. Я  бы  определил это скорее как - детство нации.
Она всегда начинается с  принципа кровной близости,  с племени. А, взрослея,
сплачивается на идеях государственного права. Пока идея кровного союза своих
еще выше идей государственного  права - перед нами нация-ребенок, с присущим
детям своеволием, безрассудством, упрямством и  агрессивностью - согласен! -
но все же не с аморальностью.
     Скажем,  сойдясь  с  Бабуром,  я  узнал,  что  резня арабов  евреями  в
Дир-Ясине есть фашизм и беспримерное злодейство, а  резня евреев  арабами  в
Гуш-э-Ционе - "на  то это война, а как на войне  иначе". Он искренен в обоих
случаях, возмутится, если  кто-то обвинит его в двуличии - ничего подобного.
Если  бы  евреи  получали  оружие  от  Кремля,  то  они  "подлая кремлевская
агентура",  если  это делают  арабы  - "что же нам делать,  выхода-то  нет!"
Повторяю, это не  лживость  - это логика ребенка  (к слову, евреев  с  такой
логикой - миллионы... ). Когда имеешь дело с незападными людьми, надо всегда
держать в уме эту их особенность.
     Другая  особенность  ребенка  известна  всякому,  кто  помнит  хотя  бы
собственное детство, - это культ силы. Сильный у детей выглядит правым.
     ...В курилке спорят  Михаил  Коренблит с  Бабуром  Шакировым. "Евреи  -
чуждый  элемент в нашем регионе, - декларирует  Бабур. - Вы принесли  к  нам
европейскую цивилизацию,  а  мы в  этом  не нуждаемся.  У  нас своя  вековая
культура".  По правде  признаться, Коренблит возражал не более  убедительно.
Наконец, Бабур  не выдержал: "Мы вас перережем!" и сделал выразительный жест
ладонью  по горлу.  Нос  Коренблита вытянулся  по-петушиному:  "А мы на  вас
сбросим атомную бомбу!" Это был поразительный пейзаж: из Бабура будто воздух
выпустили!  В эту секунду он осознал, что уничтожить Израиль  можно,  только
уничтожив весь мусульманский регион...
     Я  подумал, что  в  подобном споре никогда  бы  не  додумался до такого
аргумента,  как  сделал  Коренблит.  А  он-то,  оказывается,  и  есть  самый
убедительный?
     И тот же Шакиров говорит: "Израильтяне  пробудили наш мир,  наш регион.
Без  них мы  бы и до сих пор спали в этом блаженном климате..." И совершенно
искренно.
     Мне с  ним интересно, вдобавок он на все руки мастер - умеет из  ничего
сделать лагерный пиршественный стол. Чай у него вкусный, как вино!
     18  апреля  он состоял при "запасах": по указанию местного ГБ к нему на
свидание  явился знаменитый  дядя  из Главснаба.  На  встрече  родственников
присутствовал  мощный,  с  головой  барсука   на  толстых  плечах  майор  ГБ
Трясоумов.  Щедрые  восточные люди  поставили в  комнате свиданий совершенно
запрещенный коньяк и невозможную закусь, которую бедный мордовский гебист не
видел,   наверно,   глазами  лет  пять.   Майор  присел   за  стол,   провел
воспитательную беседу с  Бабуром, как нужно  жить в зоне, чтоб  отсюда выйти
досрочно,  и  -  сделал  ходку  внутрь  зоны  с  двумя  сумками  ташкентских
продуктов. Запрятал их  в  нужном  месте (к  слову:  такая  ходка  -  вполне
законная, в компетенции ГБ).
     - А если еще ходку, начальник?
     - Не наглей! - огрызнулся Трясоумов.
     И теперь каждый наш праздник в зоне  напоминает восточный  пир! Однажды
надзиратели застукали-таки нас за бабуровым угощением - как у них затвердели
мышцы  на щеках!  На  столе  -  колбаса!!!  Надзиратели видели ее  только  в
московских  магазинах,  когда кто-то из них ездил в столицу "отовариться"...
Да, честолюбив наш лихой Бабурчик!
     Кто еще, кроме него, за моим прощальным столом?
     На    "больничке"    лежат    Владимир    Осипов,   редактор   русского
"патриотического  органа  "Вече",   американский  десантник   Юрий  Храмцов,
руководитель  Украинской  Хельсинкской  группы  Микола  Руденко,  британский
инженер  и  "изменник  -невозвращенец"  Николай  Будулак-Шарыгин.  Остальной
лагерный  "верх" здесь. Сергей  Солдатов  и Борис Пэнсон, и несгибаемый боец
Украинской повстанческой  армии Петро Саранчук (12 лет каторги при Сталине и
8 лет особого режима при Брежневе) - к нам на строгий его перевели всего  за
полгода  до  окончания  срока.  Солдатов  и  Саранчук проводили в эти  сутки
очередную  голодовку протеста, но по  просьбе товарищей согласились посидеть
за общим столом без  еды, попить несладкого  чая (это разрешено голодовочным
у