опейскому  правительству,  повинному  в  подобных  деяниях?  А
массовые  могильники в Гуэ, где трупы пленных южновьетнамских офицеров нашли
с  отрубленными  головами  -  разве они не предупредили  всех, кто не  хотел
намеренно  ослепнуть, о  будущем геноциде  в Кампучии,  о лодках и  плотах в
Южно-Вьетнамском  море? Зачем же  теперь стонать, как  Урия Гипп  в  тюрьме,
когда сделано все возможное самими, чтоб это случилось?
     Можно ведь  сказать правду -  мы устали воевать за чужой народ, который
сам  не хочет себя защищать...  Это как раз было бы понятно. Но  тогда  надо
предоставить  его своей  судьбе и не мешать  ему защищать себя  так,  как он
только умеет и  может.  Я - не против  американского ухода  из Вьетнама, я -
против  лицемерной  (и  высокомерной)  лжи, которую  нам  "вешают  на  уши",
полагаясь на отсутствие у нас всякой памяти и соображения...
     Солженицын,  как  мне  видится,  потому   так  болезненно  относится  к
"фельетонности"  евро-американской прессы, что  знает: она предшествовала  и
Октябрю 1917 г. в России и - по Г. Гессе - январю 1933 г. в Германии.
     ...Я  не люблю  царскую Россию с ее культом империальности, шовинизмом,
чертой оседлости  и  цензом для моего народа и прочим набором отвратительных
для  меня государственных прелестей.  Но вынужден  признать:  противостоящая
царскому режиму либеральная  пресса, насколько  удалось с ней познакомиться,
систематически   обманывала  российских  людей.  (Например,  в  1916-17  гг.
доказывала передовицами и карикатурами, что нехватка  хлеба в столицах  есть
следствие нерасторопности, едва ли  не злонамеренной,  царских  бюрократов -
это  на  третьем-то году войны, расшатавшей хозяйство  всех стран  Европы. В
Германии,  например,  от  болезней, вызванных голодом,  умер  тогда  миллион
подданных кайзера).
     Конечно, это была "ложь с целью спасения  страны",  "для  воспитания  в
народе  духа  святого недовольства"  против  действительно  омерзительной  и
порочной  общественной и  политической  жизни страны. А  еще  чаще -  просто
плавание за модой, тогда антивоенной и  направленной против  одного из самых
преступных    человекоубийств   в    истории    человечества:   сегодня    -
провьетконговской,  в   глубинных  инстинктах  которой  скрывается   расовое
презрение к  "этим  азиатам"  и еще  желание показать себя более умными, чем
действительно недалекие политики эпохи Линдона Джонсона...
     Как мне видится отсюда., Солженицын видит опасность "фельетонной лжи" в
том, что она неизбежно порождает в нормальных людях  подсознательную тягу  к
иной форме восприятия жизни - к идеологии.


Как это смотрится мной?

     В 1905 году В, Ленин издевался над европейской прессой с ее фактическим
принципом: "Писатель пописывает, читатель почитывает". Взамен был  предложен
иной вариант: от  профессиональной  литераторской "воли к истине" отсекалась
"истина",  но  Воля  -  в противоположность "пописыванью"  все ж оставалась.
"Литература  должна  стать  колесиком,   винтиком  общепролетарского   дела,
литература должна стать партийной" - это я помню наизусть со школы.
     Воля - дарованная  литератору именем  партии! Партия освобождает его от
ответственности за истинность сочиненного и произносимого, она принимает  ее
на  себя. И тогда сочиненное литератором  произведение обретает  стройность,
логичность,  убедительность...  Ведь  исчезают  сомнения  в  себе, терзающие
подлинного сочинителя!  И  соблазняют нас, авторов,  великим соблазном - нам
предлагают роль Учителя жизни  для "малых  сих", для слабой и сомневающейся,
как  ты  прежде,  массы,  ты,  неуверенный в  себе  до  общения  с  партией,
становишься пророком...
     На Западе,  по-моему, недооценивают силу такой  литературы, несвободной
из принципа, из желания существовать  несвободной! Наверно, из естественного
для свободных людей презрения к невеждам и наглым плутам...Я сужу по отзывам
тамошних государственных людей в адрес СССР: Союзу они так легко и бесстыдно
льстят потому, что абсолютно  естественно его  презирают. Так  капитана Кука
или   Миклухо-Маклая   не   унижала   необходимость  называть  какого-нибудь
деревенского старосту с кольцом  в носу и  татуировкой на  голом пузе "Сыном
Неба" или "Великим Орлом"...  А  в СССР всерьез полагают, что  их держат  за
великую  державу, как тому  старосте  в голову не приходило,  как на него на
самом деле смотрели европейские гости...
     Но люди на Западе не правы.
     Можно презирать  страну,  у которой самые большие в мире леса, а бумаги
не хватает  даже на  главную партийную газету. Это как раз бросится  в глаза
любому  поверхностному болтуну.  Меньше  бросается  в глаза,  что  население
бедной  и варварской страны жаждет  читать газеты, даже партийные,  - жаждет
информации.   У  народа   "голодное   сердце"  как  выразился  когда-то   З.
Жаботинский, и, по его же мнению, "нация с голодным сердцем" и есть нация, у
которой есть будущее.
     Легко  презирать страну,  у  которой самые  большие в мире поля и самый
большой  дефицит сельхозпродуктов. Первую  нефте- и  газодобывающую  державу
планету, которая  остается безнадежным  должником западных  банкиров...  Это
просматривается  любым   дешевым  фельетонистом.  Но  в  этой  стране  живет
население, которое привыкло поголовно работать, для которой  труд стал таким
же  естественным  элементом  быта,  как   ислам  для  мусульманина.  Страна,
воспитавшая сто наций  в духе постоянного труда  и жадного поглощения знаний
(необходимых власти,  конечно) - может нанести  мощный  удар  тому,  кто  ее
потенциальную силу недооценит - от излишнего к себе, любимому, уважения....
     Когда  американские  сионисты беседовали в Вене с евреями,  покинувшими
СССР,  они  с  изумлением осознали,  что  эти  люди,  несомненно,  стихийные
диссиденты, раз уж  решили покинуть  Союз, -  безусловно доверяли фальшивкам
советской пропаганды. Ибо фальшивки  логично и правдоподобно были построены,
и "фельетоном" (анекдотом) почерпнутым в приемной посла западной  державы, с
ними не справиться.
     Снова повторяю -  так это смотрится отсюда,  из Казахстана.  У меня тут
нет  возможности  проверить,  правильно  ли  я  понимаю ситуацию  и  все  ли
обстоятельства учитываю
     Последний  виток  галопирующей  мысли  -  и  я  обещаю  вам  больше  не
отвлекаться,  вернуться к  плавному, по датам, ходу основного повествования.
Уязвимым  местом  этой  логичной и  в своей  логике неопровержимой партийной
литературе  (волевым  образом  составленной  схемы)  является  необходимость
иногда   менять   концепцию.   Ведь   сила  партийности   в   логичности,  в
неопровержимости, а  новая концепция неизбежно в чем-то  противоречит старой
партийной  схеме.  Чтобы  человеческая   память  чрезмерно  не  страдала  от
противоречий,  комплекты старых советских  газет (в мое время - с 1917 г. до
1953г.)  выдавались  только   в  центральных   библиотеках  страны  и  -  по
специальному разрешению.
     Моя жена считала, что тайна моего ареста крылась в том, что как историк
я  имел такое  разрешение  и,  более того, запоминал  то,  что прочитывал  в
пожухлых от времени номерах "Правды". "Тебя арестовали, - написала она мне в
зону, - потому что ты слишком многое успел узнать и не мог этого скрыть".


"Начальник со знаком минус"

     12 мая лежу, читаю англо-русский  словарь. Все спокойно - с  утра  меня
предупредили, что сегодня этапа не будет.
     - Хейфец - на выход.
     Как хватило ума спросить у надзирателя: "В другую камеру или на этап?"
     - На этап.
     Везучий  я человек: в моей  камере есть туалет,  хотя,  как описывалось
выше,  довольно  диковинный. Это главное, что требуется зэку перед внезапным
этапом.
     - До свиданья, - кричу в коридоре, ухожу на этап!
     - До свиданья! - дружески бухает изо всех камер.
     Пришедший  за  мной   надзиратель,  парень  лет  двадцати,  в  какой-то
полуштатской одежде, совершенно непонятно ощеривается:
     -  Я  тебе  покажу  -  "до свиданья",  Снюхался  с  бандитами,  сволочь
антисоветская. Вот дам два раза по морде.
     Это первый  случай со дня ареста,  когда  ко мне открыто  декларируется
идеологическая советская неприязнь. Даже гебисты все затронуты скепсисом  по
отношению к родной Советской власти, а уж сотрудники МВД все подряд мучаются
от тех же бед,  от которых сатанеют  простые советские люди  -  от  нехваток
продуктов, от дурно поставленного  быта, от произвола начальства  и скрытой,
но вполне весомой инфляции, обесценивающей их зарплату... В  МВД нас считают
не  врагами,  а  дураками,  которые  с  голыми ладонями  полезли разваливать
Вавилонскую башню. И вдруг какой-то  молодой мент нападает - на кого?! -  за
что?! На меня и во имя идеологии?
     Взорвался я совершенно искренно.
     - Это что тут за патриот объявился? Это  не  вы, молодой человек, ехали
на БАМ и вдруг задержались в Свердловске подработать на дорогу - тюремщиком?
     - Вот врежу...
     - Да ничего ты  мне не посмеешь сделать! Полковники КГБ  со мной беседы
вели и ничего не добились..
     Это выгляит как фантастический сюжет, но из парня действительно будто в
один миг  выпустили  воздух. Упоминание моих бесед  с  полковниками Комитета
сразу  вознесло меня на  некий недосягаемый уровень, куда дураку рядовому на
приступочку входа  нет. Я стал  тоже большим начальником, хотя  и  со знаком
минус...  По инерции он проворчал: "Вот сейчас  посажу в плохую камеру" - но
посадил в самую лучшую, уж я их проглядел все по прибытии.
     Минут через 20 ее дверь отворилась. Конвой прибыл...
     - Это ты! - восторженно приветствовал Иванушка.
     - Смотри, опять еврей! - восхитился армянин.


Прощай, Европа - привет, Сибирь

     На вокзале в  Свердловске нас  принял новый этапный конвой. Начальник -
молодой прапор-украинец,  кареглазый  и  светловолосый. Помощник -  сержант,
молодой, резко выраженного монголоидного типа.
     С молодыми конвоирами идти по этапам  плохо: они службы не знают, всего
боятся  и на всякий  случай все запрещают. Сначала долго держали на земле на
корточках, хотя нужды в  этом не было -  ночью  вокзал был пуст (на корточки
сажают,  чтоб  уменьшить риск побегов  в  вокзальной толпе).  Потом  до утра
держали в вагонзаке  на путях  и  соответственно не водили  в туалет. Мне-то
что,  у  меня  приспособление  находилось  в  карцере,  а  бедные  бытовички
грозились  разнести  вдребезги  вагон.  Кто-то   в  соседнем   купе  жалобно
постанывал: "Гражданин начальник... Поглядите мою  спину... Видите, в  самом
низу шрам...У меня удалена  почка - мне нельзя без  туалета...". Видимо, зэк
спустил  штаны  до  пяток  и  повернулся к начальнику  задом  - и  это  явно
разжигало страсти остальных...  Когда  прапор  понял, что вагон в самом деле
могут  разнести и  придется  отвечать  - сдался: "По-легкому  - в  туалет, а
по-тяжелому  терпите  до утра!"  Солдаты  всматривались в прорезь  в  дверях
туалета: в какой именно позе находится там зэк?


12 мая- 14 мая 1978 г. Этап Свердловск - Петропавловск-в Казахстане


Новелла о свидетеле обвинения

     Ночь на Свердловском вокзале стал как бы камертоном  для всего этапного
перегона:  конвой постоянно угрожал зэкам избиениями. Сосед,  старый  шофер,
стыдил  солдата:  "Ну, выведешь пацана, изобьешь, знаю, что можешь, а зачем?
Самому  потом  скверно на  душе будет".  Скоро "химики"  - соседи навалились
целым купе на прапора:
     - Мы едем освобождаться, сам  знаешь  -  "химики".  Ты  молодой парень,
выйдешь в город,  шкуру эту зеленую,  поганую  стащишь, пойдешь выпить - а у
кабака мы как раз стоим. Как нам на воле в глаза посмотришь?
     - Да ведь служба такая! - вдруг надломился молодой украинец.
     - А мы что, не служили? Кому лапшу вешаешь?
     - Видишь моего помощника? Ну, этого, желтого?
     - Ну?
     - Больше  тебе  ничего  не  скажу,  но если,  правда, служил,  сам  все
поймешь...
     Однако после этого разговора прапор засел в  купе начальства и  более к
зэкам оттуда не выходил.
     Зато без  него расхозяйничался сержант. Постоянно  суетится: то кому-то
запрещает  лежать, то  напротив  орет,  чтоб  кто-то лег,  то  "встань",  то
"подвинься"...  Обыскал -  по своей охоте - еще раз мои  вещи, изъял книжные
закладки, сделанные Борисом  Пэнсоном:  на каждой схема какой-то местности в
Израиле,  которой был посвящен  тот или иной раздел  его коллекции открыток:
"Заключенным запрещается иметь карты местности. Вдруг убежишь?"
     Не выдержал кто-то из соседей. "Слушай, я жил среди вашего брата, среди
узбеков. Почему так: в жизни вы люди  хорошие,  а  как нацепите эти  гнусные
погоны, в свиней сразу превращаетесь.
     И вдруг сержант, как гиена, оскалился.:
     - А вы, русские, в каких скотов превращаетесь, надевая свои погоны?
     Эге,  стукнуло мне  в  голову, а с ним  имеет смысл поговорить. Если бы
узнать  национальность, это  будет  верный ключ.  Нет, он  не узбек. Слишком
желтая кожа, не тот разрез глаз. Но кто же?
     И  тут  в  соседнем  купе,  вовсе  не в связи  с  сержантом,  почему-то
произнесли  слово  "калмык".  Я  вспомнил лицо бывшего солагерника и  понял:
"десятка"!
     А он как раз подваливает к моей камере, ухмыляется, стервец.
     - Расскажи, политик, что тебе не нравится в политике нашей партии?
     - А есть время? Быстро не рассказать.
     - Есть. Все равно дежурить. Со скуки какой х...и не послушаешь.
     - Хорошо, расскажу, только  не теорию, а случай, а вы сами  решите, что
мне не нравится в политике вашей партии.
     - Валяй, трепись.
     Пацан, мальчишка, а как разговаривает со взрослым...
     -  Привезли к нам на семнадцатую "а" зону в Мордовии  в семьдесят пятом
году, числа не помню, было это осенью...
     Умышленно, конечно, наворачиваю документальные подробности.
     -...калмыка  Дорджи Эббеева,  осужденного за  измену  Родине  во  время
войны.
     Лицо у моего слушателя неподвижное - как терракотовая маска.
     -...  Он  шахтер  в Воркуте,  тридцать  последних  лет  рубал  уголь  в
Заполярье.  Имел  два  ордена "Шахтерская  слава".  История его преступления
такая:  Дорджи  был  племянником  какого-то  знаменитого   революционера  из
калмыков, наркома просвещения в калмыцком коммунистическом правительстве, по
словам Дорджи  -  национального  героя  своего народа.  Дядя,  конечно,  был
расстрелян  в 37-м, а  через несколько  лет в  Калмыкию  вошла  Шестая армия
вермахта...
     Ни складочки не шевельнется на сержантском лице.
     -...немцы   провели    среди   местного    населения   мобилизацию   во
вспомогательные  части.  Молодежи не хватало  (  Советы тоже  ведь  до этого
проводили  мобилизацию  призывников),  и  немцы  забрали  Дорджи,  хотя  ему
исполнилось всего 17 лет. Узнав про его род, назначили офицером - командиром
эскадрона. Три года он воевал  с ними  вместе и попал в плен. Получил срок -
десять лет, отсидел от звонка до звонка, кончил в  55 году и работа л там же
на Воркуте  - шахтером.  Прошло  20 лет - и его снова арестовывают. Два года
длится  следствие.  Открывают  новые  эпизоды, и его  по ним приговаривают к
смертной казни.  Полгода держат в камере смертников. Ты знаешь, что такое  -
сидеть в камере смертников?
     -- Да.
     Первые его слова. Сглотнул. И неожиданно - целая фраза:
     - Я и сам калмык, между прочим.
     -  Дорджи не слишком переживал - знал, что нет за ним дел, что тянут на
смертный приговор, не делал он такого, за  что у нас казнят. И - неосторожно
похвастался  перед следователями: все равно ваш  "вышак" мне  заменят на  15
лет, десять  из  них  я  уже отсидел по первому заходу, два с половиной года
отсидел  под следствием  по второму,  остается  сидеть все равно лишь два  с
половиной года. Как-нибудь пересижу.
     И вот вызывают его к начальнику  тюрьмы и объявили, что, действительно,
заменили высшую меру пятнадцатью годами.
     Привозят к  нам в зону. И тут он узнает, что ему  не собираются брать в
зачет те десять лет,  что он отсидел уже  один раз за то же преступление. То
есть хотя закон предусматривает, что предельный срок отсидки - 15  лет,  ему
фактически определили -  двадцать  пять! А вот теперь уже  я спрошу вас:  вы
поняли,  чем  мы,  правозащитники,  недовольны в политике партии?  Не  будем
спорить о законах, которые уже  есть в СССР, не поставим под вопрос  ни вину
Дорджи, ни то,  как велось его следствие  - все примем как данность. Так оно
есть, и  ничего не изменишь. Но почему даже советские законы, которые вы вот
сейчас охраняете, нарушаются самой властью самым циничным и наглым образом?!
     Сержант замотал головой, будто вокруг нее жужжит надоедливая муха.
     - Я и сам думаю, как вы...
     Кажется,  испугался  сказанного  и  на  полусогнутых  ногах  умчался  в
служебное купе.  До самого конца этапа, до Петропавловска, он  не  появлялся
более в коридоре. И теперь, без него и прапорщика, зэки отдохнули спокойно.
     ...А ведь всей правды  о деле Дорджи Эббева я этому парню не рассказал.
Всю  правду на свете знают только судьи, гебисты, сам Дорджи и я, потому что
мне он доверил написать свою надзорную жалобу в Верховный суд.
     Началось все в сорок  пятом году, когда Эббев  сидел  в  фильтрационном
лагере для военнопленных: двадцатилетнему узнику следователь с самого начала
обещал смертную казнь  - и  сломил  его. Дорджи  согласился сыграть  роль  в
советской пьесе: его переодели в форму красного командира,  он ходил по зоне
в сопровождении  следователя  и  указывал ему на  своих  бывших командиров в
калмыцком полку вермахта.
     Вот так создавались легенды о всесилии и всезнании  МГБ, "у них во всех
немецких  штабах  сидели  свои  люди",  вот  и  Эббеев оказался  на  поверку
абакумовским соколом, засланным бериевскими орлами в тыл врага. Так ломалось
сопротивление  обвиняемых   на  допросах,  а   Эббеев  в  "гонорар"  получил
минимальное наказание по статье закона - десять лет лагерей.
     Окончив  срок,  он  время от времени  вызвался свидетелем  на  процессы
земляков-калмыков,  что   не  мешало   вести  добропорядочный  образ   жизни
ударника-шахтера, обладателя  льгот и автомобиля  (в СССР  тогда  -  признак
особой   зажиточности)   и  слыть  щедрым   покровителем  многих   земляков,
прибывавших в Воркуту.
     Однажды он зашел в  гости к землячке, которой  помогал материально  (ее
муж все еще отбывал срок). Хозяйки не было дома,  и  Дорджи  увидел на столе
распечатанный "зонный" конверт. Он,  естественно,  сунул в него свой нос и к
ужасу  прочитал:  "Скоро  кончится  срок ,  встречусь  с ...- далее следовал
перечень  фамилий бывших сослуживцев Эббеева,  - и  рассчитаемся с Дорджи за
его штучки".
     Он помчался в местное УКГБ и передал этот листок под расписку дежурному
офицеру.
     А  потом  расплата  за  содеянное:  против  него  самого дали показания
калмыки,  на которых он  свидетельствовал, и он  был арестован,  осужден  на
смерть и доставлен к нам в зону...
     Я вовсе не считаю, что они дали против  него ложные показания - этого я
просто не  знаю. Причем  то, что  они  показали,  вполне могло быть в жизни:
основным пунктом обвинения  стало описание разгрома польского  партизанского
отряда,  и после боя пленные поляки были, по словам  свидетелей, расстреляны
по приказу командира эскадрона, т. е. Дорджи.
     Излишне объяснять, что все мои политические, общественные, человеческие
и прочие симпатии и сочувствие - на стороне польских партизан. И я  вдобавок
вполне допускаю,  что он сделал то, в чем его  обвиняют.  И все-таки он - не
зверь в моих глазах, которого необходимо на долгие годы удалить от общества.
     Шла  жестокая,  кровавая  схватка  народов.  Все  понятия  морали  были
извращены у людей. Я точно знаю, что польские партизаны, попади к ним в плен
калмык, расстреляли бы его  с  той же  естественностью, с какой он  сам  мог
приказать "вывести их в расход".
     Но это лирика. А что  касается юриспруденции, о  которой  я писал в его