нных ее намерениях. Но боюсь, если дело получит огласку,
не  будут ли  сюда вовлечены другие особы,  то  есть  самые высокие в  нашем
государстве.
     -- Вы имеете в виду великую княгиню?
     -- Язык не поворачивается произнести это имя вслух. Одно могу сказать с
уверенностью:  ее  высочество не позволит  себе  ввязаться  в столь  гнусную
историю.
     -- Я тоже так думаю,-- согласился Лядащев. Он смотрел на  взволнованное
лицо  князя и  думал, почему меж ними столько лет  были натянутые отношения?
Правду сказать, и отношений-то особых не было, но уж если сталкивались они в
одной гостиной, то непременно говорили друг другу колкости, а сейчас, видно,
пришло время  приязни, Мелитриса  их подружила. Во всяком случае, этот князь
ему чертовски симпатичен.
     -- Дело это деликатнейшее,-- продолжал Никита,-- и я думаю, чем  меньше
людей в него будут посвящены, тем лучше.
     -- Из стен секретного отдела тайны редко выходят.
     --  Безусловно, с вами согласен,  но я стал невольным свидетелем ареста
Бестужева. Я  знаю,  как в  государстве  нашем умеют  извращать правду.  А в
истории  с  отравлением есть  большой соблазн  для  корыстных. Главное, чтоб
ничего не дошло до ушей государыни.
     -- И опять-таки не могу с вами не согласиться. Иными словами, вы хотите
сказать,  что не хотите  донести  эту  историю  во всех подробностях до ушей
Ивана Ивановича Шувалова.
     Мрачный и сосредоточенный доселе Никита оживился.
     -- Так далеко моя мысль не шла. Но вы меня упредили, и, конечно, правы.
В доброте  и искренности графа  Ивана  Ивановича я не сомневаюсь,  но у него
есть братья, и хоть давно я не был при дворе, успел понять, как туго сплетен
там узел дворцовых интриг. Говорят, в Петербург прибыл фельдмаршал Фермор?
     -- Прибыл.
     -- Арестовали Тесина,  а метят в  фельдмаршала?  Как бы  не повторилась
сейчас история несчастного  Апраксина. Дело с  отравлением  слишком  лакомый
кусок для партии, настроенной  против великих  князя и княгини. А повторение
этой истории России не на пользу.
     -- Не будем  так мрачно смотреть на вещи. Вы кофе пили? Не составите ли
мне компанию?
     За завтраком разговор вертелся вокруг того  же предмета, но звучал  уже
менее трагически. , -- Скажите,  князь, спросили ли вы Мелитрису Николаевну,
знакома ли она с Анной Фросс?
     -- Знакомством это не назовешь, но  они виделись как-то во дворце. Анна
сама  позаботилась об этой встрече-  Как видите, все  совпадает.  Разговор с
Мелитрисой был крайне... как  бы  это  сказать, неприятный,  одним словом,--
доверительно пожаловался Никита.--  Жена вспоминает об их встрече с горечью.
Почему, я  и сам не пойму. Видно, на всем здесь лежит  отзвук моих подвигов.
Это ведь я, болван безмозглый, помог  Анне подняться на эдакую высоту. Более
того,  я сам  назвал  ей имя Мелитрисы,  мол,  моя  подопечная  во фрейлинах
императрицы  состоит. Анну,  помнится, очень это заинтересовало,  она тут же
карандашиком имя и фамилию записала.
     Лядащев  жевал рогалик и думал, а ведь князь прав, это  дело не  терпит
огласки. Нельзя допустить, чтобы имя  Анны  Фросс и деяния ее фигурировали в
опросных листах.
     -- Давай-ка, Никита Григорьевич, наметим вчерне план действий...
     Через час они расстались, и Лядащев направился в малую камеру на первом
этаже  в  Петропавловской  крепости к барону Блюму.  Почкин  хотел было  его
сопровождать, но тот сказал задумчиво:
     -- Дай-ка я один с ним поговорю. Свежий человек произведет на арестанта
особое впечатление. Смотришь,  все  по-другому  и высветлится.  И  писца  не
возьму. Пока он все запишет, полдня уйдет.
     Почкин посмотрел на начальника с удивлением, но спорить не стал.
     Маленький барон  сидел  на  лавке  нахохленным  петушком, разноцветные,
одежды его загрязнились, смялись,  пегая бороденка  придавала  лицу особенно
неопрятный вид, но встретил  следователя он  бодро, выражая всем своим видом
желание  содействовать  истине  и говорить "правду,  только  правду,  святую
правду".
     Лядащев начал с главного, играть, так ва-банк.
     -- Вы давно знаете Анну Фросс?
     -- К-ка-к-кую  Анну? Как-кую  Фросс?--  пролепетал  Блюм и сразу обмяк,
превратившись в кучу разноцветного, хныкающего тряпья.
     -- Ту самую племянницу леди Н., как вы ее изволили называть в шифровке,
ту,  которая  явилась в  Петербург  с гнусным  заданием отравить  государыню
Елизавету. Это попахивает плахой, Блюм.
     Маленькие ручки барона взметнулись в молитвенном экстазе.
     -- Я никакого отношения не имею  к  этой потаскушке. Моя сфера- русский
флот. А эту шельму навязали мне против воли. Я понятия не имел,  какое у нее
задание!  В  противном  случае никогда бы  не  согласился брать ее  с собой.
Верьте  мне,  господин  следователь!  Заклинаю!  Она  дрянь,  дрянь...--  он
разрыдался.
     -- Какую отраву Анна Фросс давала государыне?
     --  А  я откуда  знаю? Может, и не было никакой отравы. Может быть, это
все  блеф  чистой воды. Может, она  про порошки  все выдумала,  чтоб награду
получить. Я подозре-е-вал такое!
     -- А барон Диц?
     -- Это страшный человек. Страшный! "- Поговорим подробнее...
     Беседа с Блюмом все еще продолжалась, когда Никита вступил в особняк на
углу Садовой и Невской  першпективы, принадлежащий Ивану Ивановичу Шувалову.
В кабинете  было  жарко натоплено, граф по обыкновению был  нездоров. Знаток
моды сразу заметил бы изменения в  облике хозяина и в убранстве его кабинета
-- французское влияние сейчас во всем брало верх.
     Еще  год  назад  знающий в моде  толк человек завязывал  шейный  платок
большим мягким узлом, и чтоб длинный конец  лежал на правую сторону --  этак
небрежно. Над этой  небрежностью иногда часами бились!  Война во все  внесла
изменение.  Теперь, извольте видеть, платок на шее вообще не завязывается, а
устраивается в виде жабо, в костюме не должно быть никаких лент, воланов, во
всем военная строгость и чтоб кружав не в избытке.
     Разумеется,  Никите и в голову не приходило  знать эти  подробности,  а
Шувалов, хоть и знал, не следовал им рабски, но его атласный камзол жюс-окор
был  сшит  у  лучшего  французского портного, а мягкие домашние  туфли  были
привезены из самого Парижа. Палевыми  шторами  на окнах обогатил кабинет все
тот  же  город,  и только  пышный букет  роз  на инкрустированном  черепахой
столике был отечественного производства.
     Встреча была необычайно теплой.
     -- Что же вы,  мой друг? Уехали с непременным обещанием написать,  и ни
одной эпистолы. Это на вас не похоже...
     --  Ваше  сиятельство, обстоятельства  чрезвычайные понудили вести меня
столь неблагородным образом. Я вам писал, что поехал в прусские земли, чтобы
найти опекаемую мной девицу.  Но мирный вояж привел к тому, что я участвовал
в Цорндорфской .баталии.
     -- Вы? Невероятно! -- измученное болезнью лицо графа оживилось.-- Вы же
штатский человек!
     --  Но  вы  сами изволили  снабдить  меня  рекомендательным  письмом  к
фельдмаршалу Фермеру.
     Шувалов рассмеялся и  замахал бледными,  ухоженными  руками,  камни  на
перстнях вспыхнули радугой.
     --  Друг мой, это было сделано в  тех видах, чтобы фельдмаршал помог  в
ваших  поисках. Но я не  рекомендовал вас  в волонтеры! Расскажите же, и  не
опускайте подробностей. Это необычайно интересно!
     Шувалов говорил  вполне искренне. Цорндорфское сражение и по прошествии
двух  месяцев  продолжало волновать  умы придворных, а сам  фаворит  задался
серьезной задачей- беспристрастно выяснить вину Фермера  в нашем  поражении.
Впрочем, при дворе битву прямым поражением не называли. Была  в Цорндорфской
баталии какая-то тайна. Мы не победили, но и  не проиграли  --  такая оценка
больше всего устраивала двор.
     Никита  стал   с  жаром  описывать  события  тех   страшных   дней.  Он
подготовился к разговору, заранее проконсультировался с Беловым и теперь мог
вполне отчетливо воссоздать картину  боя: вот  здесь стояла наша артиллерия,
там  шуваловские "единороги",  здесь  полки  гренадерские, там  кирасирские,
конница, казаки... Конечно, не оставил он вниманием страшный натиск прусской
армии, ее организованность, четкость,  в рукопашной  они, ваше  сиятельство,
пожалуй,   слабоваты,   но   особенно  выпукло  в   его  рассказе  выглядела
мужественность наших солдат, они гибли сотнями, тысячами с именем государыни
и   России  на  устах.   Раненых,  ваше  сиятельство,  свозили  в   лазарет,
оборудованный  в  низинке.  Имя  пастора  Тесина выплыло в  рассказе  вполне
естественно. Далее Никита не пожалел красок, чтобы описать поведение пастора
во время битвы и его высокие моральные устои.
     --  Вы  говорите   о  духовнике   Фермера?   О  том   пасторе,  что   в
Петропавловской крепости сидит?
     -- Именно о нем, ваше сиятельство. Он арестован безвинно.
     -- Не надо "сиятельства",-- машинально заметил Шувалов, он посерьезнел,
насупился и с раздражением крикнул в полуотворенную дверь:
     -- Я просил токайского! Нельзя ли побыстрее подать!
     Никита с полной уверенностью мог сказать, что ни о каком токайском речи
не было, но лакей появился с такой  быстротой, словно все время их разговора
стоял с подносом под дверью.
     Выпили золотого токайского, посмаковали, похвалили.
     --  Вы ведь  о  пасторе рассказывали  не  без тайной мысли?--  спросил,
наконец, Шувалов, лицо его уже разгладилось и опять светилось благодушием.
     -- Вы правы, Иван Иванович, не без тайной...
     --  Кто  вас уполномочил...  нет, скажем  иначе,  кто  вам  посоветовал
просить за Тесина? Уж не фельдмаршал ли Фермер?
     --  Помилуйте, ваше  сиятельство, я  с  графом  Фермором двух  слов  не
сказал,  только присутствовал  один раз на  званом обеде. Просить за пастора
Тесина  меня уполномочила только моя совесть. Мы очень сблизились с пастором
за  время  знакомства.  Он носит  свой  сан  с честью,  он  воистину пастырь
духовный, и к нему не может пристать никакая скверна.
     -- Хорошо, князь, что вы пришли с этой просьбой ко мне, а не к другому.
Сейчас  просить за Тесина небезопасно. Обвинения,  предъявленные ему,  очень
серьезны.
     --  Да  слышал я  об  этих обвинениях. Вздор  и  грязные сплетни! --  в
сердцах воскликнул Никита.
     -- Ах, мой  друг,  кабы можно  было  все так легко обозначить  и с  рук
сбыть. Тесин выйдет из крепости только тогда, когда будут  сняты обвинения с
графа Фермера. А он виноват перед государыней. Тут и отступление нашей армии
к Висле, и невзятый Кольберг...
     -- Но как может Тесин отвечать за невзятый Кольберг?
     -- Да уж так жизнь  наша дурацкая устроена.  Судя по  вашим  рассказам.
Тесин честный человек. Его держат в  крепости как бы заложником. Оправдается
Фермор за Цорндорфскую баталию, это для всех ладно будет.
     -- Он может оправдываться за нее всю жизнь,-- с горечью заметил Никита
     Он  почувствовал,  что  устал   от   беседы,   которая   началась   так
многообещающе.  Будь  они  неладны, эти  светские визиты!  Дома его ждет  не
дождется Мелитриса. Казалось, дорвался  до счастья -- ликуй! ан нет... Жизнь
немедленно  предъявила  иск  по старым счетам,  и опять он  влип  в тайны  и
заговоры.   И   кто  жертва?  Тесин...   воистину  жертвенный   агнец,  овца
бессловесная. Сидит теперь в темной  каморе, вид отвлеченный, молится за все
человечество,  а самого-то ангел-хранитель  оставил  без  присмотра. Вначале
думалось, что доказать  невиновность Тесина  будет так  же просто, как белое
назвать  белым, а черное,  соответственно... ну  и так далее.  А на  поверку
вышло, что перед  тобой стена,  ты  будешь  биться об нее  головой, пытаться
прошибить с разбегу, а она, неприступная, будет упруго отбрасывать назад, не
оставляя на своей гладкой поверхности ни вмятины, ни трещинки...
     -- Все  решит государыня,-- участливо заметил Шувалов, и Никита отметил
вдруг, какие тревожные у него глаза,-- и хоть  поручиться за благополучный и
скорейший исход событий не могу, но заверяю, разговор сей не пропадет втуне.
Я вам верю, Никита Григорьевич.
     -- Но могу ли я просить о свидании с Тесиным?
     --  Пока  нет. В кистринских подвалах сидят раненые  русские офицеры. Я
веду переписку с прусской стороной об обмене пленными. Пока сия переписка не
дает результатов. Заручитесь терпением,  мой  друг. Одно  я  вам  обещаю  --
сделать все возможное, чтобы пребывание Тесина в крепости было сносным.
     Они уже прощались, когда Иван Иванович спросил весело:
     -- А как же с девицей-то? О ней и забыли?
     -- Она жена моя.
     -- Не-ет, так я вас не отпущу. Шампанского сюда!
     Еще  час  ушел  на  рассказ  о  том,  как  отыскал Никита свою невесту.
Шампанского было выпито много, и это помогло и  хозяину,  и  гостю  избежать
острых   углов,   которые   неизменно  возникали  по  ходу  не  очень  ловко
придуманного  повествования.  Шувалов  помнил  дворцовую  сплетню  о  побеге
фрейлины с кем-то по роковой любви и потому из деликатности не задавал гостю
лишних вопросов, а Никита больше  распространялся  о  том,  как  бедствовала
несчастная девушка на чужбине, всеми брошенная, больная и, наконец, нашедшая
пристанище в приличном немецком  семействе.  Фамилия  семейства  названа  не
была.


        Варианты

     Оленев остановил карету у особняка графини  Гагариной, слегка отодвинул
занавеску на окне  и приготовился  к  долгому ожиданию.  Однако Диц появился
довольно скоро. Очевидно, on намеревался совершить пешую прогулку по городу,
но  на  улице  вдруг  усомнился  в  ее  целесообразности.  Времени,  которое
понадобилось  барону, чтобы сомнения вылились в  решение, было достаточно, и
Оленев его хорошо рассмотрел.
     Барон  натянул  толстые  кожаные перчатки цвета пареной репы, аккуратно
расправил их на  руках, потом обратил  взор к небесам, прикидывая, пошлют ли
они на  город  дождь со снегом  или  оставят в неприкосновенности серенькую,
зябкую мглу. Плохая  погода не испортила его настроения. Жизнерадостные ямки
в  уголках  толстого  рта,  четкие  дуги  бровей,  выгнутые  в  непроходящем
удивлении,  говорили  о  том, что  он  принимает мир таким, каков он есть, и
неизменно  этому миру  радуется.  Он  плотно  запахнул  редингот  на  теплой
подкладке,  но не отправился  бодрой походкой  по  улице,  как  ожидал  того
Никита, а вернулся в дом, Три минуты спустя, или  около того, к подъезду был
подан экипаж.
     Из окна его Диц скользнул по карете Оленева рассеянным взглядом, удобно
откинулся на подушки. Экипаж тронулся, но мы не последуем дальше за  бароном
Дицем,  этим  пусть занимается  платный  наблюдатель.  Оленев  только  хотел
получше  рассмотреть человека, которого  ему предстояло вместе с  Лядащевым,
как говорил последний, обезвредить.
     Именно  о   способах   обезвреживания  жезнелюбивого  барона  и  ловкой
авантюристки  Анны Фросс было у них больше  всего споров.  Эту лихую парочку
надо было ловко,  ухватив за ботву, выдернуть из среды их обитания, а  ямку,
где они укоренились, присыпать землей и дерном закрыть, словно  их  там и не
было.  Вопрос  только  стоял --  как?  Арестовывать барона  было  нельзя, со
временем ему надо было предъявить обвинения,  пойдут вопросы, очные ставки с
Сакромозо,  с Блюмом. Кто-нибудь из троих  наверняка проболтается,  всплывет
имя Анны Фросс.  Опросные листы со словами  "отравительница была камеристкой
их высочества  великой княгини"  в  умелых  руках  могут  привести  к  смене
наследника престола. Кроме того, и Никита  это отлично  понимал, на допросах
могло  быть  названо  имя  Мелитрисы,  а  это  было  еще  хуже,  чем  видеть
наследником не Петра Федоровича, а Павла  Петровича. Хотя  поди разбери, кто
из них лучше, смуты бы не было! Да и не мог он предать юную Фике...
     Можно  было  захватить  Дица  где-нибудь  на  улице -- ночью,  тайно  и
выдворить из России. Этот способ при полном единодушии отвергли и Лядащев, и
Никита. Нельзя  выпускать эту шельму безнаказанным. Был и третий вариант, но
Лядащев пока о нем умалчивал.
     -- Диц  очень  хитер,-- говорил он.-- Я  точно знаю,  что он пользуется
агентами, которых дал  ему  Блюм.  Но он  никогда не ездит на встречи с ними
сам.
     -- Так арестовать надо этих агентов,-- неуклюже советовал Никита.
     -- Нет, рано. Можно, конечно, взять  одного из  этой шушвали, чтоб Дица
пугнуть, посмотреть, как он будет изворачиваться. Но погодим...
     -- Но ведь любой день может стать роковым для государыни!
     -- Ну, положим, без Анны Фросс Диц порошков в кофий не насыпет...
     -- Значит, первоначально надо обезвредить Анну. Правильно я понимаю? Но
арестовывать  ее  нельзя. Похитить из дворца тоже нельзя,  там каждый  шаг и
челяди, и статс-дам проверяется Тайной канцелярией.  В лютеранский  храм она
теперь не ходит. Ну что вы молчите-то, Василий Федорович?
     Лядащев  не  хотел, да  и  не мог  посвящать  Оленева, во все перипетии
дицевского шпионского дела. Армия кишела  агентами Фридриха, как гнилой пруд
пиявками.  Диц  -- это  не  просто  человек, взявший  на  себя  гнусную роль
отравителя,  он  еще  главное  звено  в  какой-то  ячейке,   у  него  связи,
шифровальщики,  свои агенты, которых  знает только он,  а потому прежде, чем
схватить эту акулу за жабры и выбросить на поверхность, не дурно бы отловить
мелкую рыбешку. От  них, пакостников, вреда не  меньше, и не воспользоваться
удобной ситуацией попросту глупо. Тем более что план обезвреживания барона у
Лядащева был таков, что  потом его уже не  допросишь:  либо  он арестовывает
Дица,  и  тот  немедленно  кончает  жизнь  самоубийством (отчего  бы ему  не
повеситься  на  шейном платке,  крюк в  темнице можно  заранее вбить),  либо
разбойники  нападают  на карету, грабят хозяина, не забывая при этом всадить
ему нож под ребра.  Варианты безотказные, выбор по обстоятельствам... Хороши
варианты  тем,  что  никто  не  обвинит в  убийстве  секретный  отдел, здесь
распоряжается как бы слепая судьба.
     -- Я так думаю,-- сказал, наконец, Лядащев,-- ваша задача выманить Анну
из дворца, да так, чтобы она туда не вернулась.
     -- Я ей напишу, назначу свидание.
     -- Свидание надо организовать в  укромном месте, откуда ее будет удобно
изъять.
     -- А  дальше  что?--  упавшим голосом  спросил  Никита:  мысль, что  он
обманом завлекает женщину на смерть, была не из приятных.
     -- Мы не  душегубы,-- проворчал  Лядащев,-- главное  -- ее из дворца, а
потом и из  России удалить. Назначьте ей  свидание в  доме Мюллера.  Хорошее
место. И  лучше устроить так, чтобы  сам Мюллер позвал ее к себе в гости. Вы
можете это сделать?
     --  Могу,--  согласился Никита,  пожав плечами,-- но объясните мне  ход
ваших мыслей.
     -- Мыслим попросту, ходим по прямой. Я думаю, что ваш художник -- агент
Дица- Вы там разберитесь на месте.
     -- Быть не может! Это такой безобидный  человек! -- воскликнул Никита и
добавил чистосердечно: -- Но  если  он немецкий  агент, то вряд ли он скажет
мне об этом.
     -- Да,  не  княжеское дело изуверские  допросы вести!  Вы только лишнее
чтонибудь не брякните... не спугните.
     -- Я постараюсь. Но я никогда не видел барона Дица.
     -- А зачем вам его видеть? Большая радость рожу его лицезреть!
     -- И все-таки,-- упорствовал Никита.-- Где я могу его увидеть?
     -- Диц бывает  в театрах, в чужих гостиных и в собственном дому. Дома у
него, правда, два.
     -- Где второй?
     Пришлось  объяснять  расположение  и второго  жилья барона,  князь  был
въедлив.
     Этот  разговор  и  привел   Оленева  к  Гагаринскому   особняку.  После
визуального знакомства с Дицем Никита направился в мастерскую к Мюллеру.
     К удивлению  автора  сего повествования, Мюллер на этот раз был трезв и
озабочен;  если  не  сказать  --  зол. Князя  он  встретил,  тем  не  менее,
разлюбезно,  усадил в относительно чистое кресло  с высокой  спинкой,  такие
кресла  потом  стали  называться  вольтеровскими, и повел  вежливый и вполне
светский разговор, мол, давненько в