у сказать: за нового гражданина Страны Советов.
     - Хорошо, Поп, врешь, складно, - заключил Пашка, проглотив содержимое своего стаканчика Он поднялся с земли, взял гармонь и запел:

     Служил на заводе Серенька пролетарий,
     И был он отчаянный марксист,
     И был он член завкома,
     И был он член цехкома,
     Ну, вобщем, стопроцентный активист.
     Жена его, Маруська, страдала уклоном,
     Не сознавая времени момент.
     Накрашенные губки,
     Коленки ниже юбки
     Ну, словом, чуждый классу элемент...

     Лицо Николая Попова закаменело, взор заблистал сталью, и он уже было отверз уста, чтобы одернуть зарвавшегося гармониста, но в это мгновение, перекрывая звуки гармошки и пение, трубно прокричал Нестеренко:
     - Хай живе Иван Трегубов и його жинка, зробившие хлопчика Витюшку. Трохи выпьемо за их здравие.
     Забулькала водка, звякнули стаканы, народ приступил к активному веселью. Через полчаса подвыпившие сварщики загомонили, заспорили, пытаясь перекричать друг друга. Не смолкала гармошка. Пашка, видимо, стремился исполнить весь свой репертуар.
     Одновременно он выпивал и закусывал, что не сказывалось на темпе и качестве исполняемых произведений. Тематика же песен становилась все острей и злободневней. Вот он запел про то, как из одесского кичмана сбежали два уркана... "С винтовкою в рукою и с шашкой на бокою, и с песнею веселой на губе", - зажмурившись, вытягивал Пашка, словно представляя себя лихим махновцем. Сварщики на минуту притихли, когда прозвучали жалобные строки "товарищ, товарищ, болять мои раны. Болять мои раны в глыбоке". Но еще больше их раззадорило "товарищ, товарищ, за что мы сражались, за что проливали мы кровь?".
     - Лихие хлопцы были эти махновцы, - со знанием дела сообщил Нестеренко. - Рубали без пощады и красных, и билых, и жевто-блакитных.
     - А желтые, это кто? - с интересом спросил Джоник.
     - Петлюры. Помню, под Броварами в дозоре стояли. Бачу, якие-то хлопцы верхами до нас гонють. Мобуть, смекаю, це свои? Тут они из винтарей как вдарять. Вот тоби и свои.
     - А ты за кого воевал? - на минуту перестав играть, с интересом спросил Пашка.
     - Прекратите эти разговоры, - вмешался культ-орг. - А ты, Павел, кончай играть антисоветскую музыку.
     - Почему антисоветскую?Народные песни...
     - Народные! Контрой от них попахивает. Народные - это про степь, которая кругом, и про ямщика. Или про Хас-Булата удалого...
     - А хочешь, революционную сыграю?
     - Ну, давай.
     Пашка растянул мехи гармони и заорал: "За што Шарлотта кокнула Марата..."
     - Стой, стой, достаточно! Чтоб ничего подобного я не слышал. Ты с этими своими песенками нас всех под монастырь подведешь.
     - А можно "Мурку" или эту "Нас на свете два громилы..."?
     - "Мурку" отставить, а про громил давай наяривай. Она вроде разрешена, раз ее в кинематографе исполняют.
     В этот момент к культоргу подошел Тимошка Волков. Похоже, он выпил меньше остальных, поскольку смотрел ясным взором, хотя и с прищуром.
     - Пускай Пашка играет что хочет. А, Михалыч? - обратился он к культоргу.
     - Ты еще тут встревать будешь. Заступник какой нашелся сопливый.
     - Обижаешь, Михалыч. Я не сопливый. Я - передовик! Сто пять процентов выработки. Сам же в пример ставил.
     - Ты, Тимоша, не обижайся, - примирительно произнес Коля, - но песенки эти кабацко-босяцкие у меня вот где сидят. - Он похлопал себя по потной шее. - Третьего дня секретарь комсомола товарищ Эткин внушение делал. А из-за кого? Из-за того же Пашки. Присутствовал этот самый Эткин на каком-то мероприятии, комсомольской свадьбе или там смотринах, уж не знаю. И там как на грех случился наш Пашка с гармонью. Ну и, конечно, стал выдавать весь свой репертуар. Эткин слушал да на ус мотал. С Пашкой он, конечно, толковать не стал, а мне на следующий день все высказал. И про есениншину, и про хулиганскую тематику, и про антисоветский душок. Я ему: мол, Пашка - ударник труда. Ничего не значит, отвечает. Налицо моральное разложение и буржуазная зараза. Будь добр, искореняй. Не то на бюро вызовем, и не Пашку твоего, поскольку он не комсомолец, а тебя самолично. И уж там проберем с песочком. Так-то вот, Тимоша. Зачем мне неприятности? Я, конечно, понимаю: вы там у себя на Шанхае на советскую власть с прибором клали...
     - Зачем так говоришь?! - закричал Тимошка. - Джоник, - повернулся он к американцу, - если на Шанхае живешь, то что, не советский человек?
     - Мелкособственнические инстинкты вас заедают, - ввернул культорг.
     - Зря ты так, Николай Михайлович, - вконец обидевшись на Попова, со слезами в голосе произнес Тимошка и махнул рукой. - Пойдем, Джоник, выпьем с тобой.
     - Я знаю, почему Поп на Шанхай нападает, - сообщил Тимошка, наливая себе и американцу. - У нас там последнее время действительно не все ладно. Он, видать, наслышан, вот и злобствует. А я тут при чем? Мало ли кто где живет. Как работать, так - вперед.
     - Что у вас такого происходит на Шанхае? - осторожно поинтересовался Джоник.
     - А-а, говорить неохота. - Тимошка проглотил водку и захрустел луком. - Понимаешь, - прожевав, сказал он, - действительно дела творятся странные. Кому расскажи не поверит.
     - Ну-ну?
     - Ты, Джоник, выпей сначала, а то рассказывать не буду.
     Американец пригубил свой стаканчик.
     - До дна. Или тоже не уважаешь? Вот так. А творятся у нас дела лихие вот уже с месяц, а то и больше.
     Началось все с того, что в одночасье умер пацан, вроде змея его укусила. Ну, схоронили. А через пару дней по поселку пошел слух: мальчонка по ночам из могилы встает и к родне ходит. Так или не так, не знаю, сам не видел. Несколько стариков пошли на кладбище, разрыли могилу и вбили в мертвое тело кол.
     - Неужели такое возможно? - в изумлении спросил американец.
     - Отвечаю за базар! Тому полно свидетелей. Кровища, говорят, из тела так и хлынула. Свежая, между прочим, кровища. Мальчонка-то оказался... Как это? Слово забыл.
     - Вампир?
     - Вот-вот. Собралась толпа. И пошли громить родителев евоных. Дом сожгли, всех укокошили.
     - Не может быть!
     - Да точно. Не веришь - можешь прийти посмотреть. От халупы ихой одни головешки остались. Так вот, прибили этих кровопивцев, да, видать, не всех. Люди исчезать стали. Вот мильтон один пропал, потом босяк какой-то... А днями объявился дедок не дедок, но немолодой уже человек. Опять же говорю с чужих слов. Этот самый человек, вроде специалист по кровососам, специально приехал их изничтожать. Так он обшарил пепелище, в погреб, понимаешь, залез и нашел еще двух: босяка этого и девчонку, хозяйскую дочку. Вытащили девчонку из погреба, а она возьми и сгори. Такая вот интересная история.
     - А специалист этот как выглядит?
     - Сам не видел, но, говорят, невысокий, плотный... В руках носит чемоданчик, как у врачей. Знаешь, что ли, его?
     - В поезде ехал с похожим человеком. Может, он...
     - А. то сходим на Шанхай? Посмотришь наше житье-бытье.
     - Я не возражаю.
     - Вот и хорошо. После гулянки сразу и пойдем.
     Человек, которого довольно поверхностно описал Тимошка, очень походил на гражданина, с которым американец познакомился в поезде.
     Переполненный впечатлениями, Джоник возвращался в Соцгород. Он побывал на двух промышленных предприятиях, по масштабам сравнимых со здешним металлургическим заводом. В Свердловске Уральский завод тяжелого машиностроения произвел на него особенно сильное впечатление. По оснащенности новейшим оборудованием он наверняка превосходил завод фирмы "Дженерал Электрик" в Шенектеди, а сам Свердловск выгодно отличался от Соцгорода. Снабжение продуктами организовано значительно лучше. И условия труда иные. Сверхурочно здесь трудились только в исключительных случаях, тогда как в Соцгороде сверхурочная работа являлась правилом. Сам же Свердловск в культурном и бытовом отношении был несравним с Соцгородом В нем имелись настоящие театры и большие дома со всеми удобствами. Казалось, жизнь в этом крупном провинциальном центре более спокойна и размеренна,
     И все же Джоника не покидало чувство, что все происходящее в СССР зыбко и неопределенно, а самое главное, гражданин этой страны не хозяин себе, а всего-навсего мельчайший, легко заменяемый винтик в громадном, зачастую недоступном пониманию механизме государства. Несложно было понять, почему именно здесь, в сердце России, на Урале, наиболее удаленном от границ страны регионе, создается громадный промышленный район, но как объяснить тот факт, что к людям, строящим и обслуживающим эти промышленные гиганты, государство относится, как к рабам? Если, допустим, раньше был царь, дворяне и капиталисты и именно они угнетали трудовые массы, то сейчас эксплуататорские классы уничтожены, но рабский труд не только не исчез, напротив, приобрел еще более изощренные формы. Виданное ли дело: чтобы построить один завод, нужно согнать с насиженных мест тысячи, да какое тысячи, десятки тысяч людей, причем в большинстве своем принудительно. Рушится не только вековой уклад, по сути, уничтожается основа государства - свободный производитель товарного продукта. А ведь только свободный человек способен построить свободное общество. Однако нельзя отрицать, что СССР сегодня - самое передовое государство в мире. Здесь проводится грандиозный, доселе невиданный эксперимент. "Через тернии к звездам" - написано на американском гербе. Для СССР подобный девиз сегодня более актуален, чем для Америки. Может быть, жертвы не напрасны? И величайшее напряжение нации принесет невиданные плоды?
     И все равно, как бы ни было здесь интересно, навсегда в России он не останется. Основная цель его жизни здесь - написать книгу. Правдивую книгу! В ней будет все, что увидел и испытал сам: ледяные ветра и обжигающий мороз, изнуряющая физическая работа полуголодных людей и невиданные темпы строительства гигантского завода, нечеловеческие условия быта и неподдельный энтузиазм голубоглазых полуграмотных пареньков, вчерашних крестьян...
     Ради будущей книги он терпел отсутствие комфорта, лишения и разлуку с родными. Но не только книга занимала его мысли в последнее время. Еще больше Джона волновала Аня. Он сделал ей предложение стать его женой. Предложение тщательно обдуманное и взвешенное. Профессорский сынок - он вообще не принимал решений спонтанно, руководствуясь сиюминутными порывами. Разум должен доминировать над чувствами.
     Любил ли он Аню? Мысленно он не раз задавал себе подобный вопрос. Однако за первым постоянно: следовал второй: а что, собственно, такое любовь? Привязанность, жалость, нежность?.. А, может быть, просто половое влечение? Все это присутствовало в его отношении к девушке. Но вот можно ли назвать комплекс чувств и инстинктов любовью?
     С другой стороны, жениться все равно когда-нибудь придется. А Аня наверняка будет прекрасной женой. Любящей и преданной...
     Так размышлял Джоник, сидя в переполненном вагоне поезда Свердловск - Соцгород, когда на станции Карталы к нему подсел немолодой пассажир с небольшим саквояжем в руках, вроде тех, в каких обычно акушеры носят свои инструменты. Впрочем, "подсел" в данной ситуации являлось не совсем подходящим словом. Пассажир с саквояжем был втиснут между Джоником и молодой деревенской бабенкой, которая, как успел узнать американец, ехала из-под Пензы к мужу, работавшему в Соцгороде на какой-то стройке. Бабенка пискнула и попыталась было возражать, но толпа в вагоне бурлила и так толкалась и ругалась, что молодка, напуганная происходящим, тут же примолкла.
     - Здесь всегда так...- непонятно кому сообщил Джоник. - Узловая станция.
     - И все в Соцгород едут? - ужаснулась бабенка.
     - Само собой.
     Пассажир с саквояжем повернул голову и внимательно взглянул на Джоника:
     - Вы там проживаете?
     Американец подтвердил данный факт. В этот момент поезд тронулся и медленно покатился вперед. Шум в вагоне достиг кульминации, в довершение дико заорал ребенок. За окном стояла глубокая ночь. Пронеслись станционные огни, и состав нырнул в море мрака. Шум в вагоне стал постепенно стихать, зато, несмотря на раскрытые окна, пространство заполнили клубы махорочного дыма, настолько едкого, что сидевшая на одной скамье с Джоником молодка принялась чихать. Через полчаса угомонились и курильщики. Большинство пассажиров спали, а тех, кто не мог уснуть, сковало нечто вроде оцепенения. Струи прохладного воздуха врывались в вагонные окна, запахло лугом и болотом. Джоник, не в силах по-настоящему заснуть, таращился в ночь.
     - Не спите? - услышал он над ухом тихий шепот и обернулся к своему соседу.
     - Как будто нет.
     - Долго ли нам ехать?
     - Трудно сказать определенно. Вообще-то часов пять, но, возможно, если пойдет встречный товарняк, придется стоять на разъездах. Ведь путь одноколейный.
     - Сами живете в Соцгороде?
     - Да.
     - Извините за навязчивость, но вы, кажется, иностранец?
     - Американец.
     - И что же вас сюда привело? Убеждения или деньги?
     Джоник привык к подобному вопросу и ответил почти автоматически:
     - Скорее убеждения, но в большей степени интерес к происходящему в вашей стране. Я не член компартии, не комсомолец, хотя и сочувствую социалистическим идеям.
     - Понятно, понятно... - Попутчик замолчал. Не то задремал, не то обдумывал новый вопрос. Оказалось последнее.
     - И не разочаровались?
     Джоник насторожился. Он знал: стукачей нынче хватает. Собеседник, видимо, догадался, о чем подумал американец.
     - Вы не беспокойтесь, - произнес он тихо. - Расспрашиваю исключительно из личного любопытства. Не знаю, как в Америке, а в России всегда принято беседовать с попутчиками о житье-бытье. К тому же редко встретишь столь экзотическую фигуру, как вы.
     - Что же во мне экзотического?
     - Как что? Иностранец, а едете в общем вагоне. Не коммунист, а помогаете строить социализм из идейных соображений... Словом, уникум - В тоне собеседника Джонику послышалась легкая ирония. Истинно русский человек послал бы навязчивого незнакомца куда подальше, но воспитанный американец этого себе позволить не мог, хотя отлично усвоил адреса, по которым отправляют в России. Кроме того, он понимал, что уснуть вряд ли удастся, а попутчик не особенно походил на штатного осведомителя. Отчего в таком случае не побеседовать? Человек с саквояжем, похоже, решил сгладить неловкость.
     - А я вот просто путешествую, - сообщил он. Джоник снова насторожился. До сих пор он не встречал советских граждан, которые раскатывают по стране для собственного удовольствия. Обычно все перемещались куда-либо с определенной целью.
     - То есть, конечно, не просто ношусь, как ветер в поле. Сейчас вот отправился навестить приятеля, который проживает в Соцгороде. Давненько, знаете ли, не видел. А вообще-то я - научный работник, историк, сотрудник краеведческого музея в городе Кинешма.
     Джоник неопределенно кивнул. Историк... Кинешма... Ерунда какая-то. Неясный - человек опасный. Это присловье часто повторяет сосед по комнате Коля Попов.
     - А вы в каком качестве в Соцгороде?
     - Не совсем понял.
     - Работаете кем?
     - Сварщиком.
     - Значит, рабочий класс?
     - Именно.
     - А по разговору - интеллигентный человек.
     - Думаете, рабочий не может грамотно разговаривать?
     - Возможно, я просто плохо знаю данную социальную прослойку.
     Спящая рядом молодуха громко всхрапнула, потом зачмокала губами.
     - Тоже в Соцгород едет, - заметил человек с саквояжем, кивнув на бабенку. - К мужу, - пояснил Джоник.
     - Ну и как вам в Соцгороде? В прессе много пишут, но я, откровенно говоря, не доверяю нынешним газетам. При батюшке-царе тоже врали, но не так.
     - Вы не боитесь вести подобные разговоры? - откровенно спросил Джоник.
     - Думаете, провоцирую вас?
     - Во всяком случае, ведете себя крайне неосторожно.
     - Или, того хуже, подозрительно. Но мне, честно говоря, бояться нечего. Извините, не приучен. Да и кто тут нас услышит? Утром поезд придет на вокзал, и все разбегутся кто куда. Стукачи в общих вагонах не ездят.
     - А я на вас подумал, - сообщил Джоник. Человек с саквояжем засмеялся.
     - Какой смысл вас провоцировать. Вы иностранец, тем более - американец, к подобным людям власти относятся крайне осторожно. Нет, дорогой мой янки из Коннектикута...
     - Почему вы решили, что я из Коннектикута? - изумился Джоник.
     На этот раз владелец саквояжа расхохотался так громко, что привалившаяся к его плечу бабенка проснулась и испуганно спросила:
     - Что, уже приехали?
     - Неужели не помните Марка Твена? - отсмеяв-шись, спросил попутчик.
     - А-а, конечно, конечно... - проговорил Джоник. - Как же я мог забыть!
     - Эй, вы там, интеллигенция, кончайте базарить! - произнес недовольный голос с третьей полки. - Спать мешаете, черти.
     - Так что все-таки происходит в Соцгороде? - шепотом спросил человек с саквояжем.
     - Идет строительство. Собственно, завод уже работает, но пускают новые цехи, да и сам город приобретает цивилизованный вид.
     - Это понятно. А как живут люди?
     - По-разному. Быт достаточно неустроен. Но все очень быстро меняется.
     - Значит, возводите Вавилонскую башню?
     - Почему Вавилонскую? - не понял Джоник. - Строим вполне обычный завод. Конечно, гигантский, возможно, даже крупнейший в мире. Но цель вполне
     реальна, к тому же она уже воплощена в жизнь. Завод
     дает металл...
     - Я не завод имею в виду...
     - А что же?
     -Так...
     - Наверное, вы понятием "Вавилонская башня" обозначаете социализм, - догадался Джоник.
     - Что-то в этом роде.
     -Думаете, не получится?
     - Смею предположить.
     - Почему?
     - Утопия. Причем утопия, замешенная на крови. А в основе ее лежит миф о всеобщем равенстве.
     - Вы считаете, что равенство - это миф?
     - Всеобщего равенства можно достигнуть только насильственным путем, да и то на короткое время. Любое общество имеет тенденцию к непрерывному расслоению, что порождает движение вперед, другими словами, прогресс. А истинное равенство может иметь только одну форму: всеобщее равенство перед законом. В нашей стране до этого пока далеко.
     - Законы разные бывают...
     - Вот именно. Законы должны не диктоваться какой-либо группой, а приниматься всенародно избранным органом власти, допустим, парламентом.
     - Тут я с вами согласен, но что касается утопии, мифа...
     - Считаете, заблуждаюсь?
     - А разве нет?
     - Я думаю, некоторое подобие социализма возможно лишь в государстве с очень высоким уровнем жизни.
     - Но ведь для чего проводится индустриализация? Именно для этого. Только обладая высоким промышленным потенциалом, государство может разбогатеть.
     - Так-то оно так, но когда этот промышленный потенциал достигается за счет рабского труда, он приводит либо к милитаризации государства, либо к социальному взрыву.
     - Есть еще и третий путь. Растет промышленное производство, а вместе с ним и благосостояние народа, прессинг государства постепенно смягчается. На смену силовым методам приходит справедливый закон...
     - И устанавливается демократия?
     - Именно.
     - А правящая верхушка добровольно передает власть законно избранному правительству?
     - Само собой разумеется.
     Человек с саквояжем пожал плечами:
     - Конечно, возможно и такое развитие действия, только оно кажется невероятным. Хотя чего на свете не бывает. Но пока что в основе происходящего заложен миф. Точно так же, как в Вавилоне. Даешь башню! - Человек с саквояжем тихо засмеялся. - Из моих слов может возникнуть впечатление, что я - противник власти. Отнюдь нет.
     - Вы просто наблюдатель? - предположил Джоник.
     - Это несколько ближе, но тоже не совсем точно. К любой власти я отношусь вполне лояльно, поскольку считаю: всякая власть от бога.
     - Похоже, темните.
     - Под богом я подразумеваю нечто неподвластное человеческому разумению и вмешательству. Тут уж засмеялся Джоник.
     - Разве смена власти не дело рук человеческих?
     - Не думаю, что это так.