ни, кроме одного монаха-еретика, столь измученного пытками, что уже не способного подняться с пола, недоуменно слушают Раду, выглядящего на редкость необычно - комбинация охранника и Пульчинеллы:
     - Друзья, долго вам объяснять ничего не могу. Скажу только то, что вы и сами знаете - вам нечего терять. Не знаю, многие ли из вас сумеют выбраться из острога живыми, но бог в помощь. Или сатана - кому как угодно. Разбирайте у меня ножи и пытайтесь прорваться к выходу. Идите очень медленно, чтобы раньше времени не вызвать переполох. Убивайте охранников, выпускайте заключенных, а мы будем охранять ваш тыл.
     И вот уже готовые на все смертники, вооруженных своим странным избавителем острыми тесаками и маленькой надеждой, начали спускаться вниз по лестнице, походя искромсав двух остолбеневших тюремщиков.
     За ударной группой, на некотором отдалении, двигался Раду и Кастильо в ярких карнавальных масках. На уровне пятой галереи Раду властно схватил братьев за плечи и втолкнул в небольшую боковую дверь, ведущую в хозяйственное крыло. Братья принялись дружно возмущаться, совершенно забыв про недавно данную клятву полного подчинения:
     - Мы тоже хотим поучаствовать в драке. Эти суки нам поперек горла стоят.
     - Ножи кончились!
     - Да мы их зубами порвем!
     - Надо же, какие смелые! А мне всегда казалось, что только я могу порвать зубами. Тоже мне, герои! Никакая это будет не драка, а просто избиение. Они все погибнут, внизу слишком много солдат с мушкетами. А вы должны спастись. Да и что это я вам все объясняю. Я приказал, а вы выполняйте
     Пройдя в полумраке метров пятьдесят. Раду открыл кладовую, где недавно приоделся, впустил братьев и заперся изнутри. Вряд сейчас именно их кто-нибудь хватится. А потом - ищи ветра в поле.
     Толстая пеньковая веревка в два слоя, как раз из тех, что с изрядным запасом прочности готовились для висельников, уже заранее мощным узлом привязана к железной скобе непонятного предназначения, находящейся внутри комнаты. Далее она уходит в окно и, огибая круглую башню острога, крепится у самого склона обрыва. Братьям предстояло съехать по кривой траектории, крепко держась за скользящие по веревкам кольца, пробежать немного до кареты и вот она - долгожданная свобода!
     - Ну что ж, придется вам еще немного побыть в наручниках.
     - Зачем это?
     - Чтобы живее были. Надо вас пристегнуть к кольцам, а то вы такие "ловкачи", наверняка в пропасть сорветесь. Внизу сниму.
     Одного за другим Раду протолкнул братьев в узенькое окошко со спиленной решеткой и одна за другой две тени благополучно съехали вдоль стены и ступили на твердую землю. Через миг рядом стоял Раду, снимая наручники с бывших узников:
     - Теперь пригнитесь пониже и бегите за мной.
     В некотором отдалении от острога беглецов ждала карета, в которой уже сидели кучер и Джелу. Санду выглядел весьма надменно, как и полагается кучеру такой дорогой кареты, черный бархатный жилет и высоченный накрахмаленный воротничок, строгий взгляд и легкая ухмылка. Едва братья плюхнулись на сидения, он стеганул лошадей и экипаж помчалась по узким улочкам Вечного Города, путая следы. Он громыхал по темным и сомнительным переулкам, поднимая тучи брызг из затхлых вонючих луж и вызывая хриплый лай полусонных шавок. Санду пару дней изучал этот маршрут, но сейчас, от волнения, что ли, все-таки умудрился основательно запутаться. Куда-то повернув, лошади уперлись в тупик, еле-еле успев затормозить. Где-то наверху хлопнуло окно и вниз полетел колченогий стул, Санду заорал:
     - Мадонна, поаккуратнее.
     - Нечего здесь по ночам разъезжать, шуметь и честным людям спать мешать.
     Следом полетел еще и цветочный горшок, разбившийся на крыше кареты и осыпав сидящих на облучке землей и осколками глиняного горшка Эх, жалко, совсем нет времени, а то проучили бы честного человека. Хочешь - испытай острые клыки Раду, хочешь - ножи Кастильо, да и Санду с Джелу так круто намнут бока, что к утру помрешь. Но сейчас не до развлечений, да и если на этих невежд так реагировать, половину Италии придется замочить - вздорный и скандальный народец.
     Выехав из тупика, беглецы немного сбавили темп - странно, когда карета несется с такой скоростью. Степенность - вот что не вызывает подозрений. К тому же их никто не преследовал.
     Десятки бандитов, выпущенных из своих камер, воевали с тюремщиками. Острог пылал и небо на юго-востоке города было окрашено заревом.
     На via Lombardi стали попадаться поздние прохожие и встречные экипажи, размеренно цокающие по мокрой мостовой. Проследовала большая группа вооруженных карабинеров, которым испортили окончание праздников. Санду притормозил и поинтересовался у командира сонных солдат:
     - Куда торопитесь?
     - Бунт в остроге Армито. Могли вырваться смертники, а им терять нечего. Так что будьте аккуратнее.
     Санду поблагодарил за информацию поехал в сторону Ардженто. Из окна в грязь полетели маски Арлекино, Коломбины, Пульчинеллы. Маскарад окончен.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

МОСКВА, 1991

ТРИ ЛЮБВИ, ТРИ СТЫДА

     Три вещи отчаянно любил товарищ Лакьюнов и в должности председателя, и в менее заметных, и за все три любви ему было невероятно стыдно:
     - коммунизм любил за красивую идею и стыдился за бездарную реализацию, за предателя горбатого Мишку, за сталинские репрессии...
     - женщин любил за большие груди и стыдился за свою слабую эрекцию, за верную жену и за то, что не звери ведь...
     - стихи любил за сочные рифмы и стыдился, что такой солидный, с большим партийным стажем, а такими глупостями занимается...
     Любовь, любая любовь, вещь сугубо интимная, любовь вообще можно назвать вещью. Ей не хочется делиться ни с кем, но иногда она встает поперек горла, как рыбья кость. Вот тогда-то нужны близкие друзья, чтобы в трудную минуту поведать им, о чем душа тоскует, задать самые нелицеприятные вопросы и получить самые честные ответы.
     Тихим и незаметным апрельским вечером, когда календарная весна еще даже не на равных тягалась с реальной зимой, Лакьюнов имел все шансы получить только честные ответы, ибо принимал своего давнего дружка, товарища Вязова. Прямой, как линия электропередач и бесхитростный, как палено, бывший пехотинец, он стал министром обороны огромной страны, чудом избежав многочисленных междоусобных дрязг и интриг. А все благодаря фирменному рецепту - избегать скользких тем. Как начинаются странные беседы, с двойным дном и задним смыслом, рот на замок и ни-ни. И пусть себе считают чурбаном и тугодумом - главное, чтобы военный костюмчик сидел.
     Два друга удобно устроились в креслах в кабинете Лакьюнова, пили армянский коньяк десятилетней выдержки.
     - Твое здоровье!
     - И вам того же с кисточкой!
     Они закусывали свежайшими и вкуснейшими рижскими конфетами и спрашивали друг друга исключительно о болячках:
     - Вяз, как давление?
     - В норме, как в откатнике пушки. Только левое веко иногда дергается. А что у тебя.
     - Для моего возраста не так уж плохо. Только ноги по утрам сильно немеют.
     - А ты растирай их спиртиком...
     После трех рюмок вопросы любопытного Лакьюнова стали позаковыристее:
     - Вяз, скажи, мы кто, коммунисты или коммуняки?
     - Коммунисты! - А Мишка Горбатый, он кто?
     Вязов напрягся. Казалось, на его лбу отпечаталось, как мозги сбились в кучку на экстренное совещание:
     (- не ловушка ли? не проверка ли на лояльность, как Андропов уважал, напоил, жучила, а теперь думает язык развязать, может и магнитофончик зарядил...)
     Вязов сжал зубы, как партизан на допросе и по всему телу выступило такое количество пота, словно роет окопы в Египетской пустыне в жаркий день. Впрочем, на конкретном ответе Лука и не настаивал.
     Еще через три рюмки партийные проблемы ушли на задний фланг, где и растворились. На смену пришли беседы... да, именно о них, о бабах. А что, разве не мужики собрались?! Да еще какие бравые!
     - Вяз, а помнишь ли официантку из столовки в Высшей Партийной, ох и ядреный бабец...
     - Да уж как не помнить...
     - Да, сиськи у нее сладкие, что два астраханских арбуза, и родинка под левым соском, как черная семечка. Аппетитнейшая барышня... Всю жизнь бы в нее...
     - Ух черт, уж не разведчик ли ты?
     - С чего это?
     - Да такие пикантные подробности про родинку откуда тебе известны?
     - Вяз, а голова у тебя есть, или только головка? Или ты министр без головы.
     Вязов обиделся и надулся.
     - Да не дуйся ты, а пораскинь мозгами, откуда мне это может быть известно?
     - Рассказал кто?
     - Нет, ты еще подумай
     От неожиданной догадки главный оборонщик аж покраснел:
     - Как, неужели...
     - Вот тебе и неужели. Не ты один такой шустрый.
     - Вот ведь б...!
     - Да все они...
     Еще через три рюмашки бабы тоже изрядно надоели. Ну действительно, извини-подвинься, сколько можно им перемалывать косточки да в трусы залезать - все время одно и тоже! Так Лакьюнов плавно перешел к своему последнему стыду, самому интимному. На эту тему говорить мог только он, ибо Вязовского "поэтического дарования" хватало только на роль слушателя.
     - Вот ты послушай, вояка, какой классный шедеврик я давеча придумал, не очень-то еще доработан...
     - Да хватит тебе притворяться и ломаться, как красна девица - читай, наливай, ложись! ( и кто сказал, что у вояк нет чувства юмора?!)
     - А от страха ты случаем не помрешь?! Это не пиф-паф, не ать-два, это о вампирах, которые кровь по ночам сосут.
     - Мою кровь по ночам сосут только комары да телефонные звонки, - Вязов многозначительно поднял указательный палец вверх:
     -
     Ему все какие-то идеи в голову приходят, все чего-то перестраивать собирается. Ну я и думаю, а с утра нельзя ли умными мыслями поделиться? Утро, оно ведь мудренее...
     -
     Военным думать по уставу не положено. И вообще, ты не очень-то почтителен...
     Вязов снова напрягся. Подальше бы от этого льда держаться. А то, не ровен час, поскользнешься и шею сломаешь. Или под воду бултых\ Тут ведь хитрым и опытным политиком надо быть, а какой из него политик... Он, кстати, знает, какой - как из вчерашней кирзухи взрывчатка:
     - Давай читай, все равно делать нечего...
     Луку не особо вдохновило столь наплевательское отношение к своему творчеству, но ведь пятую ночь подряд жена наверняка откажется слушать ЧАС ВАМПИРА, а ему так хотелось аудитории, хотя бы такой - xo! - дубоватой.
     Довольный автор погасил свет, дабы основательнее пробрало, зажег свечи и начал читать с выражением, глухим и хриплым голосом, полностью соответствующим тематике.

     В час ночной, в подлунном мире
     Не найти цвета сапфира
     Изумруда, хрусталя
     В час ночной ты ищешь зря
     Все покрыто страха сажей
     Держит всех тот страх под стражей
     Нехороший черный цвет
     Сводит краски все на нет

     В час ночной в подлунном мире
     Начинают пир вампиры
     В души робкие глядят
     Разливая страха яд
     Ты забился в лапах ночи
     Душит ночь и ночь гогочет
     Напрягая тщетно слух
     Ждешь, когда споет петух

     Но недаром, ох недаром
     В мире новом, в мире старом
     Все боятся темноты -
     И герой, и вор, и ты.
     Да и ты подчас трепещешь
     Видя ночи страшной клещи
     Что за скрежет у дверей
     Небо, осветись скорей!

     Но не срок в объятьях солнца
     Утра лучиком колоться
     Ты ждешь дня, как наркоман
     Шанс дождаться очень мал
     Ведь есть час в подлунном мире
     Когда правят пир вампиры
     Зубы - острые ножи
     Прячься, смолкни и дрожи

     И молись любому богу
     Не изведать ночь до срока
     Можешь выть или орать
     Звать земную благодать
     Но одно то всем известно
     В темноте тебе не место
     Ты так слаб и ты один -
     Так скорее уходи

     В час ночной в подлунном мире
     Не поможет и порфира
     Ни кинжал, ни герб, ни крест
     Ни веселье злачных мест
     Во дворце иль каземате
     Нет защиты и плевать им
     Сколько благ от завтра ждешь
     Ты проснешься, коль уснешь?

     Это как ночи угодно
     Ты кричишь от страха потный
     Но никто не слышит крик
     Если в дверь вампир проник
     И найдут тебя под утро
     Сном уснувшим беспробудным
     И под ранкой, на груди:
     Встал у ночи на пути

     Как ни тяжело далось Вязову испытание большой поэзией, он стойко продержался до конца и даже умудрился выдавить вздох восхищения.
     - Это ты все сам написал? Так много! Очень даже великолепно! Кстати, а что такое порфира?
     Вопрос демонстрировал, как внимательно Вязов слушал стих ( а еще говорит, что не дипломат!), но застал автора врасплох. Лакьюнов не знал, что это за фрукт и с чем его едят, потому поспешил тонко уйти от вопроса:
     - Когда у тебя день рождения?
     - В декабре... А что?
     - Долго ждать. А когда ты, скажем, стал министром?
     - В мае 1989.
     - Отлично. Вот на годовщину и подарю энциклопедический словарь. Ну, а вообще, как звучит? Как ощущения?
     - Колоссальные очень. Когда слушал, словно красный флаг в глазах развевался.
     - С чего это, Вяз?
     - Да так, ничего особенного, детские ассоциации: красный галстук, красный флаг и кровь...
     - Да ну?
     - Да, - продолжал откровенничать Вязов: - Я ведь очень люблю кровь - что за война без нее? Так нет, буржуи, придумали эти отравляющие вещества, бактерии...
     Сев на своего любимого конька, он теперь мог скакать без устали, но неожиданно хлопнул себя по лбу:
     - Кстати, о красном знамени... Нет ли у тебя какого-нибудь патриотического стихотворения для поддержания высокого боевого и морального духа в частях. Я тут в инспекцию по Московскому и Ленинградскому округу собираюсь - дезертирства, знаешь ли, многовато, неуставняк процветает. Танкистов посещу, прочих дармоедов. Ну и любимую пехоту не обижу. Я уже солдатикам цитатку из Кутузова заготовил, маршала Жукова заветы, хочу еще чего-нибудь одухотворенного. Но только коротенького, чтобы ненароком не забыть, я ведь теперь перестраиваюсь, без бумажки читаю.
     Лакьюнов не понял, шутит ли красный командир, но потом вспомнил, что одну шутку бравые уста сегодня уже озвучили. Куда уж больше, не записной ведь юморист?!
     - Ну и про что же стих?
     - Про что, не знаю, но обязательно употреби слова долг, отечество, доблесть и стальной брони.
     - Это ты сам такую сложность сочиняй или пойди в Союз Писателей, там много безработных рифмачей-пастернаков ошивается. Я могу что-нибудь попроще.
     Лакьюнов схватил ручку, лист бумаги и побежал в туалет, где его обычно и посещало вдохновение. Минут через десять, очень довольный собой, поэт появился в кабинете, где Вязов основательно присел на коньячок и уже почти опустошил бутылку.
     - Пока ты тут пьешь, я там такое сочинил:

     И если к нам придет беда
     С врагом деритесь до победы
     Честь не роняйте никогда
     Как завещали наши деды!

     Это было по-настоящему круто. Емко, красиво, чеканило шаг. И гораздо круче, чем непонятная размазня Часа Вампира. На этот раз восхищение больших погон было абсолютно искренним:
     - Ну ты даешь!

ТАНКИСТ ФРОЛОВ И ИСТОРИЧЕСКИЙ ВИЗИТ

     Витя армии не боялся, а кто ее не боится, того она и не пугает. Важно лишь правильно настроиться на два года службы, найти плюсы и закрыть глаза на минусы. Вот, скажем, изобилие армейских правил. Они вполне позволяют жить, не задумываясь, не решая каждый раз, каким путем пойти - на все устав, на все приказ. Ну, а дедовщина, это тоже правило. Не Витя его придумал, не Вите и отменять. Вначале потерпит, попотеет, потом на салагах отыграется. Немало в армии и оружия, куда более грозного, чем вилы и коварный сапог, а что еще нужно охотнику?
     В общем, с первых дней службы рядовой Витя Фролов держался правильно, ни перед кем особо не заискивал, но и никому не хамил. Сначала ко всем приглядывался, а потом закорешился с одним городским парнишкой, по прозвищу Плохо. Была у него такая фишка - о чем бы ни шла речь, на все звучал один прочувствованный комментарий:
     - Плохо!
     - Слышь, говорят, завтра в караул выступаем...
     - Плохо...
     - Нет, вроде не завтра... Завтра к приезду комиссии будем казарму драить.
     - Плохо...
     Только на две вещи - еду и сон, Витин кореш не реагировал столь стандартным образом.
     Бывало еще Очень Плохо, но достаточно редко - последний раз, когда сильно напился в увольнении и был пойман патрулем. Да и кто же спорит, ведь десять суток губы иначе и не назовешь.
     Именно на Плохо Витя впервые начал проверять свою мировоззренческую теорию, совершенно неожиданно родившуюся в его мозгу где-то на пятом месяце службы и страстно ищущую своего слушателя. Эта теория сильно напоминала совково-деревенский вариант сверхчеловека, которому все позволено и который ничего не боится, но Витя о Ницше не слыхал и до всего дошел сам:
     - И не место слабым на этой земле, как не место слабым в волчьей стае. Нытики, хлюпики, очкарики, они только портят людскую расу. От них надо избавляться, как спартанцы избавлялись от старых и больных. Да?
     - Да...
     - А у нас, в целом вроде и сильная армия, а одни слабаки служат. Хотя бы этот дистрофан Серега из пятой роты. Натуральный Сквозняк. В природе существует естественный отбор, а у нас всем заправляют импотенты и доходяги, вся власть принадлежит слабосильным старикам. Разве это хорошо?
     - Ппохо!
     При определенном угле зрения речи сильно смахивали на антисоветскую пропаганду - чем ни намек на дряхлых членов политбюро, но Плохо не донес. Не донес и татарин Равиль, который тоже иногда стал присоединяться к этим беседам типа монолога. Он слушав, раскрыв рот и нередко пропускал даже время намаза. А это уже показатель.
     Воинская часть 42711, волею судеб лежащая на пути Вязова в его турне по аналогичным заведениям, уже битую неделю готовилась к великой встрече. Ее величество показуха достигла столь небывалых форм, что устрашенные устрашенным командованием солдаты даже усердно красили зеленой краской запыленную траву и устраивали ловушки для мух. Последнее мероприятие очень нравилось Витюше, ибо напоминало детские забавы. Уже к вечерней проверке он оказался рекордсменом по числу убиенных и получил право находится в первых рядах перед импровизированной трибуной, сооруженной специально для высокого гостя. Вязов приехал с часовой задержкой, во время которой солдаты стояли навытяжку на плацу и проклинали все на свете. А Витя никого не проклинал. Он ведь так хорошо умел ждать - закалка!
     Длинную, пространную и умеренно бессмысленную речь с многочисленными цитатами и экскурсами в победоносную русскую историю от Куликова поля до Мамаева кургана, Вязов захотел закончить словами известного поэта-патриота, фамилию которого не указал. А если этого хочет сам министр обороны, кто ему помешает? И если к нам придет беда С врагом деритесь до победы Честь не роняйте никогда
     И вот тут случилось непредвиденное: последняя строчка напрочь забылась, убежала, как наглый фриц из плена. Что за жулики эти фармацевты - кучу денег выкладываешь за импортные таблетки от склероза, а результата ноль, даже простенькое четверостишие не запоминается целиком.
     Впрочем, выдержка и спокойствие не покинули первого воина СССР даже в этой драматической ситуации Оглядев притихшее подобострастное воинство строгим, но отеческим взглядом, он сориентировался на местности и громогласно спросил, выгадывая время:
     - А есть ли здесь такой молодец, кто правильно закончит это отличное стихотворение?
     - Как завещали наши деды - неожиданно для всех и даже для себя, оглушительно рявкнул рядовой Виктор Фролов. В отличие от прочих, он внимательно слушал речь, и четверостишие ритмически напомнило ему известный куплет из блатных частушек с кассетки Кольки-дезертира. Как вы, наверно, помните, всего этих кассеток было у Витька две: Одна - Сектор Газа, а вот во второй, спасительной для чести мундира, были Наставления старого матерщинника. Созвучный куплет оттуда хотя и не совсем приличный, но любовь к до