еного цвета.
   Чтобы не мешать, Себастьян сидел на стуле в углу.
   Он старался вести себя  как  можно  тише,  зная,  что  иначе  Пертос  его
выгонит. Тем не менее он вдруг обнаружил, что бормочет строки из сказки  про
Битти Белину. Себастьян повторял их одну за другой без единой  ошибки,  хотя
раньше ему никогда не удавалось ничего запомнить, кроме того,  как  выглядит
на бумаге его имя.
   Пертос выбрал матрицу-диск  из  папки-идентификатора,  нахмурился,  потом
снова заулыбался. Взглянув в сторону Себастьяна, он заменил матрицу-диск  на
другую. Вставил диск в транслятор памяти над Горном, и  процесс  воссоздания
кукол начался.
   Себастьян уже почти встал со стула, когда вспомнил, что самое  главное  -
это не двигаться и не шуметь. Он осторожно опустился на стул, прислонился  к
стене и стал внимательно смотреть на Горн.
   Пертос орудовал лишь двумя  круглыми  ручками  на  крышке,  и  постепенно
зеленый цвет, пройдя все оттенки  спектра,  сменился  ярко-красным.  Красный
стал  белым,  и  в  этом  свете  желеобразная  масса  синтетической   плоти,
заполнявшая форму, начала затвердевать. Вскоре она стала обретать контуры  и
наконец превратилась в безликое женское тело с маленькими торчащими грудками
и щелью, наметившейся между ног.
   Себастьян пришел  в  возбуждение,  но  не  сексуальное  -  оно  было  ему
недоступно.  Он  вытянулся  вперед,  стараясь  получше  разглядеть  то,  что
происходило в капсуле-матке.
   Потом на голове куклы и на лобке появились волосы золотистого цвета.  Они
курчавились и росли прямо на глазах. Словно  тысяча  желтых  змей.  А  потом
перестали расти, и возникло  лицо  -  ее  лицо  с  необыкновенными  голубыми
глазами.
   Себастьян  продолжал  смотреть  до  тех  пор,  пока  кукла  полностью  не
сформировалась, пока в носу не появились дырочки-ноздри, а во рту  -  зубки.
Пертос - этот странный Бог-творец, смотревший на процесс воссоздания  сугубо
по-деловому,  вынул  куклу  из  капсулы-матки  и  погрузил  в   ванночку   с
питательным раствором, стимулирующим  нервные  центры  синтетического  тела.
Вскоре кукла задвигалась из стороны в сторону, что-то тихонько  бормоча;  ее
пальцы сжались, как бы цепляясь за  грезы  небытия,  словно  она  не  желала
принимать жизнь, так внезапно дарованную ей.
   Новая порция жидкой синтетической плоти заполнила  капсулу-матку;  Пертос
выбрал  очередную  матрицу-диск  из  папки-идентификатора,  вставил  диск  в
транслятор, и цикл возобновился. Но Себастьяна  совершенно  не  интересовало
воссоздание принца  и  коварной  мачехи,  доброго  ангела  и  трех  женихов,
участвующих в сказке. Битти Белина ожила, и только это имело значение.
   Ему хотелось встать.
   Он не должен был этого делать. Пертос непременно выгонит его.
   Хотелось коснуться ее волос.
   Он боялся.
   Он только смотрел.
   И по мере того как зеленый свет чередовался с красным и  белым,  по  мере
того как зарождалась жизнь в синтетической плоти - изобретение  вонопо  -  и
новые маленькие тела, каждое не меньше  восемнадцати  и  не  более  двадцати
четырех дюймов, погружались в ванночки с питательным раствором,  -  в  мозгу
идиота проносились странные образы,  то  темные  и  ужасные,  то  веселые  и
наивные, но всегда бессвязные.
   Битти  Белина  кого-то   напоминала   Себастьяну..,   кого-то   давно   и
безвозвратно ушедшего,  чей  призрачный  образ,  воскресший  в  его  памяти,
казался мучительно знакомым и в то же время удивительно чужим.  Лучше  всего
он помнил золотистые волосы. Они были одинаковыми у Битти  Белины  и  у  той
девушки из прошлого - и очень  кудрявые.  Неизвестно  откуда,  но  Себастьян
точно знал, что когда-то был близок к этой девушке, которую  так  и  не  мог
вспомнить, очень близок, мучительно близок, и внезапно эта близость  исчезла
со звуком резко хрустнувшей под ногами ветки, хотя,  кажется,  это  была  не
ветка, а что-то еще. Что же это было? Что отняло у него девушку? И кто  она?
Битти Белина?
   Принц лежал  в  питательной  ванночке  рядом  с  Битти  Белиной  и  тремя
женихами-неудачниками.   Теперь   Пертос   создавал   доброго   ангела.    В
капсуле-матке формировались  золотые  крылья.  Золотистые  волосы...  Резкий
звук.., щелчок... И кровь. Да-да, много крови, которая  стекает  у  него  по
правой руке, намочив рукав рубашки. А золотоволосая девушка смотрит  на  его
руку и на себя и все еще смеется, и он смеется, а потом она  вскрикивает,  а
он все смеется, он замолкает, он пугается, а потом она.., она мертва.
   Но кто это?
   Сейчас, сидя здесь, Себастьян чувствовал  себя  виноватым,  хотя  не  мог
понять почему. Он чувствовал себя так, будто  стащил  у  Пертоса  деньги  из
шкатулки, чтобы купить  сладостей.  Однажды  он  это  сделал.  А  когда  его
поймали, чувствовал себя просто ужасно и очень сожалел о своем проступке. Но
это  чувство  вины  намного  хуже.  Намного  тяжелей.  Оно  причиняло  почти
физическую боль.
   Крылатый ангел лежит в питательной ванночке, и его  хорошенькие  крылышки
накрыли  ее  края.  Глазные  яблоки  ангела  спазматически  вздрагивают  под
опущенными веками. Трудно выйти из небытия и взвалить на себя нелегкое бремя
жизни во всех ее проявлениях.
   В капсуле-матке возрождалась мачеха.
   Себастьян ощутил в ней родственную душу: они  оба  были  виновны.  Но  он
понимал, что ей гораздо проще, чем ему, ведь она знала, что совершила. А  он
не знал.
   Он постарался вспомнить истекающую кровью девушку и кровь на своей  руке,
а также смех и крик. Но  это  оказалось  так  больно,  что  глаза  заволокло
пеленой, а челюсть безвольно отвисла. Себастьян не смог ничего вспомнить. Он
бросил свои попытки и, почувствовав, облегчение,  решил  больше  никогда  не
думать об этом.
   Себастьян принимал решение не заниматься воспоминаниями уже сотни  раз  и
столько же раз нарушал его.
   Наконец все персонажи из сказки про Битти  Белину  лежали  в  питательных
ванночках. Сама Битти Белина сидела, разглядывая темную  комнату  и  смутные
очертания кукольника и идиота. Ее глаза были широко раскрыты. Она отряхивала
себя, как будто была покрыта пылью, хотя ничего подобного не было.
   Кукольник затушил Горн,  вложил  матрицы-диски  в  папку-идентификатор  и
несколько раз, соблюдая определенные интервалы, дотронулся до  ольмезианской
амебы, после чего та растеклась по Горну и обволокла его тонким слоем слизи,
который вскоре стал совершенно незаметным. Пертос повернулся и посмотрел  на
кукол. Его лицо было печальным, большие  глаза  усталыми,  как  у  человека,
взвалившего на себя непосильную ношу.
   - Мне присмотреть за ними? - спросил Себастьян.
   - Да, - отозвался Пертос.  -  Я  пойду  к  себе  на  часок.  Потом  будем
готовиться к представлению.
   Себастьян переставил свой стул поближе к куклам.
   Пертос последний раз оглядел комнату и вышел, держа в руках холистианскую
жемчужину. Пройдя по темному  коридору  в  свою  комнату,  он  опустился  на
постель, изнемогая от страшной усталости, как физической,  так  и  духовной.
Пертос вовсе не  собирался  изображать  Бога-творца.  Он  считал  себя  лишь
оператором устройства, изобретенного вонопо. А  когда  пьеса  заканчивалась,
необходимость снова возвращать маленькие живые существа в небытие  причиняла
глубокую  душевную  боль.  Быть  Богом,  дающим  жизнь,  уже  не  доставляло
удовольствия. Нести смерть хрупким  созданиям,  которые  смотрели  на  него,
зная, что с ними собираются сделать, - вот что иссушало его  душу.  Поэтому,
когда процесс воссоздания заканчивался, на него всегда  нападала  депрессия,
ведь рождение вело только к смерти. Стараясь успокоиться, он снова  и  снова
перекатывал в пальцах жемчужину.
   Серая поверхность этой  живой  драгоценности  медленно  отвечала  на  его
ласку, поглощая тепло его тела, впитывая  энергию,  возникающую  при  трении
камня о тончайший узор  кожи  на  пальцах.  Бледный  жемчуг  всасывал  ее  и
постепенно становился белее. Он то  запасал  энергию,  необходимую  ему  для
поддержания жизненных функций, то возвращал ее, когда получал слишком много.
Этот избыток энергии играл свою роль в странном  симбиозе.  Проникая  сквозь
нервные окончания в кончиках пальцев кукольника, он вымывал из его тела  всю
боль, погружая в легкий транс,  в  котором  смешивались  все  ощущения,  где
зримое казалось запахом, а звук превращался в образ. Жемчужина наполняла его
сознание неземными картинами, перенося  то  в  самое  сердце  звезды,  то  в
другие, еще более странные места, в которых она  побывала  за  время  своего
долгого существования.
   Прежде чем попасть в руки Пертоса,  жемчужина  сменила  тысячи  хозяев  и
могла воспроизвести все  то,  чему  была  свидетельницей.  Она  проникала  в
нервные волокна в мозгу  Пертоса,  воскрешая  его  грезы,  проводя  по  всем
мыслимым  мирам,  населенным  представителями  различных  рас,  и  вместе  с
экипажами невообразимых космических  кораблей  давала  возможность  посещать
тысячи удивительных мест.
   И он принимал все это.
   На какое-то время он забывал, что был своего рода Богом  и  что  рождение
всегда влечет за собой смерть.
   На двух представлениях, которые они давали в  первый  вечер,  было  полно
народу. В зале не оставалось ни одного свободного места. В  общей  сложности
они продали три тысячи билетов.  Зрители,  сидевшие  по  краям,  и  те,  что
оказались  в  конце  зала,  поднимали  выдвижные   телескопические   экраны,
вмонтированные в спинки передних кресел, и через них  разглядывали  сцену  и
изумрудный занавес с почти детским восторгом.
   Оркестр роботов исполнил что-то из  Римского-Корсакова:  сначала  звенели
цимбалы и зловеще  грохотали  барабаны,  потом  вступили  и  флейты-пикколо,
возвещая, что добро и  верность  все-таки  существуют,  несмотря  на  первое
мрачное впечатление, навеянное ударными инструментами.
   Себастьян снова и снова выглядывал  из-за  кулис,  наблюдая  за  богатыми
зрителями в ближних рядах и испытывая то воодушевление,  которое  охватывало
его только во время спектаклей. Если смешение стилей  одежды,  собранных  со
всей Вселенной, и могло кому-то показаться странным, то Себастьян  этого  не
замечал. Его поражали не костюмы, а люди. Так много людей.., так близко.., и
все из-за кукол, которые выступали перед ним с его помощью.
   Он закрыл щель  в  занавесе  и  повернулся,  чтобы  взглянуть  на  кукол,
которые, собравшись в тесный кружок, о чем-то  болтали,  возможно,  обсуждая
свои роли. Себастьяну всегда было любопытно, о  чем  куклы  говорят  друг  с
другом, когда они одни, но он даже представить себе не мог, что бы это могло
быть. Пертос утверждал, что иногда они  мечтают  о  побеге,  хотя  не  могут
отдаляться от Горна больше чем  на  тысячу  ярдов,  не  испытывая  при  этом
мучительной, невыносимой боли, которая все равно заставит их вернуться.
   Битти Белина смотрела очень серьезно, нахмурив маленькие брови. Ее  глаза
сверкали,  губы  все  время  шевелились,  создавая  впечатление,   что   она
произносит какие-то магические заклинания.
   Внезапно она обернулась к Себастьяну, и он ощутил в своем мозгу биение ее
пульса, а она была уже не Битти Белиной, а девушкой по имени Дженни. В горле
у Себастьяна что-то забулькало,  и  он  отвел  взгляд,  моргая  глазами,  из
которых хлынули слезы, но так и не смог вспомнить, что же  его  так  глубоко
всколыхнуло. Вспышка в памяти погасла. Дженни? Всего лишь имя.
   - Где господин Гедельхауссер? - спросила Битти Себастьяна.
   Белина  говорила  высоким,  но  не  звонким  голосом.  Он   не   был   ни
пронзительным, ни капризно-хныкающим. Вполне женский голос, какой  бывает  у
некоторых маленьких девочек,  когда  они,  затаив  дыхание,  вдруг  начинают
говорить как взрослые - проникновенно и убедительно.
   Себастьян замахал руками, указывая неизвестно куда. Наконец  ему  удалось
выдавить из себя:
   - Там, где прожектора. Как всегда.
   У него заболело горло, как будто каждое слово, обращенное к Битти Белине,
вылетая  изо  рта,  словно  острый  нож  резало  гортань.  Он   поперхнулся,
закашлялся, на глазах выступили слезы.
   Теперь она  стояла,  уперши  крошечные  ручки  в  бока.  Ее  белая  юбка,
доходящая  до  середины  бедра,  шуршала  как  бумажная,  сильно   обтягивая
вызывающий изгиб маленькой попки.
   - Черт его побери! Пообещал нам изменить конец пьесы, как  мы  хотели,  а
теперь исчез, так ничего и не сделав!
   - Изменить конец? - спросил Себастьян. Он не мог понять, что она имеет  в
виду. Себастьян настолько сжился с этой сказкой, что даже мысль о том, что в
ней что-то можно изменить, казалась ему чуждой и непостижимой.  С  таким  же
успехом можно было сказать, что солнце будет всходить на севере  и  садиться
на востоке или что коровы теперь будут летать, а птицы давать молоко.
   - Мы не хотим, чтобы в конце пьесы убивали  Виссу,  -  объяснила  Белина,
указывая на порочно-прекрасную темноволосую злодейку  с  синими,  как  ягоды
терновника, глазами.
   - Но  она..,  она  же  желает  твоей  смерти!  -  пробормотал  Себастьян,
потрясенный  тем,  что  златокудрая  кукла  беспокоилась  о  такой  скверной
женщине, как Висса.
   - Только по сценарию, - возразила Белина.
   - Это так больно, - пояснила Висса. - Я умираю  не  сразу,  и  мне  очень
мучительно лежать  с  мечом,  торчащим  в  горле.  Каждый  раз,  когда  меня
воскрешают, я только и делаю, что жду, когда снова буду умирать.
   - Мы люди, - сказала Белина. Себастьян заметил, что ее хорошенькое личико
исказила злая гримаса.  -  Мы  сделаны  по  образу  и  подобию  человека,  в
соответствии с его генной структурой. У нас есть все: и ум, и чувства...
   - О черт, да он же придурок, - вмешался принц. - И что вы все  столпились
вокруг этого идиота? Что вы ему объясняете?
   Себастьяну захотелось раздавить принца. Он мог  бы  это  сделать.  Стоило
лишь как следует стукнуть его о стену, потом поднять ногу и...
   Белина топнула  ножкой  и  плюнула  на  подмостки,  на  которых  осталось
маленькое блестящее пятнышко, похожее на каплю росы.
   - Ну, сегодня мы покажем этому Гедельхауссеру.  Висса,  это  в  последний
раз. Старый ублюдок больше не будет приносить  тебя  в  жертву  ради  потехи
зрителей!
   - Он откажется менять сценарий, - сказала  Висса.  -  Некоторым  зрителям
нравится, когда в конце сказки льется кровь. Он как-то говорил об этом.
   - Тогда мы не станем играть! - выпалила Белина.
   - Да ну, - удивился принц. - И как вы намерены  ему  отказать,  когда  он
вчетверо выше вас, когда вы не в состоянии  убежать  дальше  чем  на  тысячу
ярдов, когда он может перестать вас кормить и поить, а от  обезвоживания  вы
станете слишком слабыми, чтобы сопротивляться?
   - Или, - предположил один из трех  женихов,  -  если  мы  будем  чересчур
наседать, он снова сунет нас в Горн, превратит в плазму и больше никогда  не
будет ставить эту сказку. Это же все равно что умереть навсегда.  Висса,  по
крайней мере, всегда возрождается.
   Слушая это, Себастьян каменел  от  ужаса.  От  одной  мысли,  что  больше
никогда  не  увидит  Битти  Белину,  не  услышит  ее  голоса   в   очередном
представлении, он почувствовал, как слабеет его мочевой пузырь.
   - Мы можем убить старого ублюдка! - выкрикнула Белина с красным от злости
лицом, сжимая кулаки.
   Принц обнял ее сзади и, положив руки на маленькие груди, чмокнул в шею.
   - Успокойся, Белина. Не стоит рисковать всем, что есть, не получив ничего
взамен.
   - Пожалуй, - ответила она, надув  губки.  Рука  принца  скользнула  между
пуговиц ее блузки, и один из округлых холмиков приоткрылся.
   Себастьяну хотелось уничтожить ее, хотя  он  испытывал  страшное  чувство
вины за то, что лелеет такое желание. Но несмотря на то,  что  он  ненавидел
принца, особенно сейчас, когда тот тискал Белину (а больше  всего  ненавидел
то, что ей это нравилось),  Себастьян  не  собирался  ничего  предпринимать,
боясь, что Пертос отправит их в Горн и никогда больше не возродит.
   Они будут мертвыми. Всегда. Жидкая бесформенная плоть.
   Мертвыми навсегда.., ни золотистых волос, ни ясных глаз.
   Все это так расстроило Себастьяна, что его мочевой пузырь не выдержал,  и
он почувствовал себя вконец несчастным. Ему хотелось пойти  переодеться,  но
он знал, что не должен покидать сцену, пока  не  поднимется  занавес,  а  до
этого момента было еще далеко.
   Куклы уже успели заметить, что произошло, и, смеясь, показывали  пальцами
на темные подтеки у него на штанах. Даже Битти Белина смеялась. Увидев  это,
Себастьян расстроился было еще больше, но в конце концов решил,  что  стоять
вот так в мокрых штанах  со  смущенным  видом  глупо.  Тогда  он  тоже  стал
смеяться.
   По правде говоря, смеяться ему не хотелось, просто не смеяться  было  еще
хуже. Не смеяться значило быть не таким, как они, выпасть  из  их  круга.  А
Себастьян больше всего на свете хотел быть  в  их  кругу.  Он  всегда  этого
хотел, но ему почти никогда это не удавалось.
   Теперь удалось. Они смеялись все вместе.
   К счастью, Пертос, сидевший в  ложе  осветителя,  подал  сигнал,  занавес
поднялся, и спектакль начался. Теперь он мог больше  не  смеяться,  если  не
хотел, к тому же отпала необходимость стоять за  кулисами.  Пертос  говорил,
что он должен стоять там на всякий случай, пока занавес не поднимется, но за
пять лет так ни разу и не воспользовался его помощью. Себастьян пошел в свою
комнату, надел другие штаны и почувствовал себя лучше. Он вернулся  назад  и
стал смотреть, как куклы целуются и дерутся, поют и танцуют. Потом  раздался
последний крик коварной мачехи - это принц вонзил ей меч в шею.
   Зал замер.
   Белина сошла с пьедестала  и  увела  принца,  занавес  опустился,  и  его
громкий шелест дал сигнал ко взрыву аплодисментов.
   Спектакль удался на славу, и Себастьян радовался этому.
   Он забыл, что куклы  хотели  изменить  финал  сказки.  Но  когда,  подняв
маленькое изуродованное тельце Виссы, понес его к Горну, где  Пертос  должен
был возродить ее для следующего спектакля, то услышал проклятия Белины и все
вспомнил.
   - Ты можешь убить его? - спросила она.
   - Кого?
   - Гедельхауссера, - пояснила Белина. Она смотрела на него снизу вверх:
   - Нет.
   Он положил Виссу на приемный противень.
   - Да. Ты большой и сильный. Ты можешь убить его ради нас.  Ради  меня.  -
Последнее было произнесено особым тоном. Он ощутил, как  ее  рука  коснулась
его брюк, и стремительно отпрянул назад, испугавшись неизвестно чего.
   Потом пришел  Гедельхауссер,  куклы  повернулись  к  нему,  а  Себастьян,
вздохнув с облегчением, снова стал зрителем.
   Белина шипела, ругалась и плевалась. Она била Гедельхауссера по ногам, но
без особого успеха. Крылатый ангел порхал на уровне  лица  Пертоса,  пытаясь
убедить кукольника, что весьма гуманно сохранить  Виссе  жизнь,  однако  был
отброшен в сторону. Висса, воскреснув, обнаружила, что все  осталось  как  и
прежде, и вновь содрогалась при мысли о будущей смерти. Тем не менее сегодня
Гедельхауссер возродил ее, а значит, до завтрашнего дневного  представления,
когда ей опять предстоит почувствовать, как в горло  вонзается  сталь  меча,
она может развлекаться вместе с другими.
   Себастьян смотрел на них и улыбался.
   Его радовало, что Пертос на них не сердится,  иначе  он  мог  бы  никогда
больше не воссоздать их. Похоже, кукольник мгновенно обо всем  догадался,  и
это даже развлекло его. Он не  стал  ни  сердиться,  ни  расстраиваться.  Он
улыбался. Пертос улыбался. От этого Себастьяну всегда становилось хорошо.
   Элвон Руди был прекрасно одет в янтарное с  голубым.  За  спиной  у  него
колыхалась накидка, костюм украшали серебряные эполеты и множество  пуговиц,
а каждый из черных сапог стягивали по четыре пряжки. Его несколько  излишняя
полнота   скрадывалась   несомненной   внушительностью   и    изысканностью,
заставляющими воспринимать лишние фунты  как  достоинство,  словно  это  был
избыток силы или ума. Он ничем  не  отличался  от  других  землян,  если