ктор, дурак,  уверен
в этом. Нет, я никогда не любил ее. Меня занимало ее смеющееся личико... Я
любовался ее белой кожей... Вот и все, что есть в ней хорошего... Особенно
кожа... Ума - никакого. Я никогда не видел в ней  ничего,  кроме  красивой
куколки, на которую приятно смотреть, когда скучно и нет под  рукой  новой
книги... Конечно, ее можно назвать красавицей... Кожа у нее чудесная...  А
скажите, профессор, кровь, которая течет под этой  кожей,  наверно,  будет
получше лошадиной крови? Как вы думаете?
   И он расхохотался, но от его смеха мне стало как-то не по себе.
   На следующий день я распрощался с  ним  и  отправился  продолжать  свои
изыскания в северной части палатината.



   7

   Занятия мои продолжались около двух месяцев, и могу сказать, что нет ни
одной деревушки в Самогитии, где я бы не побывал и не собрал  каких-нибудь
материалов.  Да  будет  мне  позволено  воспользоваться  этим  случаем   и
поблагодарить жителей этой области, в  особенности  духовных  лиц,  за  то
поистине заботливое содействие, которое они оказали моим исследованиям,  и
за те превосходные добавления, которыми они обогатили мой словарь.
   После недельного пребывания в Шавлях (*32) я намеревался отправиться  в
Клайпеду (порт, который мы называем Мемелем), чтобы оттуда морем вернуться
домой, как вдруг я получил от графа Шемета следующее письмо,  доставленное
мне его егерем:

   "Господин профессор! Разрешите мне писать по-немецки. Я бы наделал  еще
больше ошибок, если бы стал писать вам по-жмудски, и вы потеряли бы ко мне
всякое уважение. Не знаю, впрочем, питаете ли вы его ко мне и  теперь,  но
только новость, которую я собираюсь вам сообщить, вряд  ли  его  увеличит.
Без дальних слов - я женюсь, и вы догадываетесь, на ком.  "Юпитер  смеется
над клятвами влюбленных". Так же  поступает  и  Пиркунс,  наш  самогитский
Юпитер. Итак, я женюсь  8-го  числа  ближайшего  месяца  на  панне  Юлиане
Ивинской. Вы будете любезнейшим из смертных, если посетите  нашу  свадьбу.
Все крестьяне из Мединтильтаса и  окрестностей  соберутся  на  праздник  и
будут до отвала наедаться говядиной и свининой, а когда напьются, то будут
танцевать на лужке справа от известной вам аллеи.  Вы  увидите  костюмы  и
обычаи,  достойные  вашего  внимания.  Своим  приездом  вы  доставите  мне
громадное удовольствие, и Юлиане тоже. Добавлю, что отказ ваш поставил  бы
нас в самое затруднительное положение. Как вам известно, я и  моя  невеста
исповедуем евангелическую религию, а пастор наш, живущий в тридцати  милях
отсюда, прикован к месту подагрой. Смею надеяться, что  вы  не  откажетесь
приехать  и  вместо  него  совершить  обряд.  Примите  уверения,   дорогой
профессор, в искренней моей преданности.
   Михаил Шемет".

   В конце письма в виде постскриптума было  прибавлено  довольно  изящным
женским почерком по-жмудски:

   "Я, литовская муза, пишу по-жмудски. Со стороны Михаила было  дерзостью
сомневаться в том, что вы одобрите его выбор. И правда, нужно  быть  такой
безрассудной,  как  я,  чтобы  согласиться  выйти  за  него.  8-го   числа
ближайшего месяца, господин  профессор,  вы  увидите  довольно  _шикарную_
новобрачную. Это уже не по-жмудски,  а  по-французски.  Только  не  будьте
рассеянны во время церемонии".

   Ни письмо, ни постскриптум мне не понравились. Я находил, что  жених  и
невеста  выказывают  непростительное  легкомыслие  в  такой  торжественной
момент их жизни. Однако имел ли я право отказаться? К тому же, признаться,
обещанное зрелище весьма меня соблазняло.  Без  сомнения,  среди  большого
количества дворян, которые съедутся в замок Мединтильтас, я встречу  людей
образованных, которые снабдят  меня  полезными  сведениями.  Мой  жмудский
словарь был уже достаточно богат;  но  значение  многих  слов,  которые  я
слышал от простых крестьян, еще оставалось для меня не вполне ясным.
   Всех этих соображений, взятых вместе, было достаточно, чтобы  заставить
меня принять приглашение графа, и я ответил  ему,  что  утром  8-го  числа
прибуду в Мединтильтас. И как же мне пришлось в этом раскаяться!



   8

   Подъезжая к замку, я заметил большое число  дам  и  господ  в  утренних
туалетах,  частью  расположившихся  и  террасе   около   крыльца,   частью
разгуливавших по аллеям  парка.  Двор  был  полон  крестьян  в  воскресных
нарядах. Вид у замка был праздничный: всюду цветы, гирлянды, флаги, венки.
Управляющий провел меня в одну из комнат нижнего этажа,  извинившись,  что
не может предложить мне лучшей. Но в замок наехало столько гостей, что  не
было возможности сохранить для меня то  помещение,  которое  я  занимал  в
первый мой приезд. Теперь  оно  было  предоставлено  супруге  предводителя
дворянства. Впрочем, моя новая комната была вполне  удобна:  она  выходила
окнами в сад и  была  расположена  как  раз  под  апартаментами  графа.  Я
поспешно переоделся для совершения брачного обряда и  облачился  в  платье
своего сана. Но ни граф, ни невеста не появлялись. Граф  уехал  за  ней  в
Довгеллы. Им уже давно пора было приехать, но туалет  невесты  -  дело  не
малое, и доктор предупредил гостей, что завтрак будет предложен лишь после
совершения церковного обряда, а те, кто опасается проголодаться,  поступят
благоразумно, подкрепившись у специально устроенного буфета,  уставленного
всякими пирогами и крепкими напитками. При этом случае я мог заметить, что
люди, долго чего-нибудь ожидая, всегда  начинают  злословить.  Две  мамаши
хорошеньких  дочек,  приглашенные  на  свадьбу,  всячески   изощрялись   в
насмешках над невестой.
   Было уже  за  полдень,  когда  приветственный  залп  холостых  ружейных
выстрелов возвестил о ее прибытии, и вслед за  тем  на  дороге  показалась
парадная коляска, запряженная четверкой великолепных лошадей. Лошади  были
в мыле, и нетрудно догадаться, что опоздание произошло не по  их  вине.  В
коляске находились только невеста, г-жа Довгелло и граф. Он сошел и  подал
руку госпоже Довгелло. Панна Ивинская сделала движение,  полное  грации  и
детского  кокетства,  будто  она  хочет  закрыться  шалью  от   любопытных
взглядов, устремленных на нее со всех сторон. Тем не менее она привстала в
коляске и хотела опереться на  руку  графа,  как  вдруг  дышловые  лошади,
испуганные, быть может, дождем цветов, которым крестьяне осыпали  невесту,
или вдруг почувствовав странный ужас, который граф Шемет внушал  животным,
заржали и встали на дыбы; колесо  задело  за  камень  у  крыльца,  и  было
мгновение, когда несчастье казалось неотвратимым.  Панна  Ивинская  слегка
вскрикнула... Но тотчас же все  успокоились.  Схватив  ее  на  руки,  граф
взбежал с ней на крыльцо так легко, как  будто  он  нес  голубку.  Мы  все
аплодировали  его  ловкости  и  рыцарской  галантности.  Крестьяне  бешено
кричали  "виват",  а  невеста,  вся  зардевшись,  смеялась   и   трепетала
одновременно. Отнюдь не спеша освободиться от своей прелестной ноши,  граф
с торжеством показывал ее обступившей его толпе...
   Вдруг на  площадке  крыльца  показалась  высокая,  бледная,  исхудавшая
женщина; одежда ее  была  в  беспорядке,  волосы  растрепаны,  черты  лица
искажены ужасом. Никто не заметил, откуда она появилась.
   - Медведь! - пронзительно закричала она. - Медведь!  Хватайте  ружья!..
Он тащит женщину! Убейте его! Стреляйте! Стреляйте!
   То была графиня. Приезд молодой привлек всех на  крыльцо,  на  двор,  к
окнам замка. Даже женщины, присматривавшие за сумасшедшей, забыли о  своих
обязанностях; оставшись без присмотра, она ускользнула и явилась никем  не
замеченная  среди  нас.  Произошла  тяжелая  сцена.  Пришлось  ее  унести,
несмотря на ее крики и сопротивление. Многие из  гостей  не  знали  об  ее
болезни. Пришлось им объяснять. Долго еще продолжали перешептываться. Лица
омрачились. "Дурной знак", - говорили люди  суеверные,  а  таких  в  Литве
немало.
   Между тем панна Ивинская попросила себе пять минут, чтобы приодеться  и
надеть подвенечную фату - процедура,  длившаяся  добрый  час.  Этого  было
более чем достаточно, чтобы лица,  не  знавшие  о  болезни  графини,  были
осведомлены о причине и всех подробностях ее недуга.
   Наконец невеста появилась в великолепном уборе, осыпанная бриллиантами.
Тетка представила ее всем присутствующим. Когда же наступило время идти  в
церковь, то вдруг, к моему изумлению, г-жа Довгелло  в  присутствии  всего
общества дала такую  звонкую  пощечину  своей  племяннице,  что  даже  те,
внимание  которых  в  эту  минуту  было   отвлечено   чем-нибудь   другим,
обернулись. Пощечина эта была принята с полнейшей покорностью, и никто  не
выказал ни малейшего удивления, только какой-то человек, одетый в  черное,
записал что-то  на  принесенном  им  листе  бумаги,  и  несколько  лиц  из
присутствующих дали свою подпись с видом полнейшего  равнодушия.  Лишь  по
окончании церемонии мне объяснили, что сие означало. Если  бы  я  знал  об
этом заранее, я не преминул  бы  возвысить  свой  голос  священнослужителя
против этого ужасного обычая, целью которого является  создать  повод  для
развода, на том основании, что будто  бы  бракосочетание  состоялось  лишь
вследствие физического принуждения, примененного к одной  из  сочетающихся
сторон.
   Совершив  религиозный  обряд,  я  счел  своим   долгом   обратиться   с
несколькими словами к юной чете с целью  вразумить  их  относительно  всей
важности и святости соединявших их обязательств, и так как я  еще  не  мог
забыть неуместного постскриптума панны Ивинской, я напомнил  ей,  что  она
вступает в новую жизнь, где ее ждут не забавы и радости юношеских лет,  но
важные обязанности и серьезные испытания. Мне показалось,  что  эта  часть
моего  обращения  произвела  на  молодую  и  на  всех  тех,  кто   понимал
по-немецки, большое впечатление.
   Залпы ружейных выстрелов и радостные клики встретили  свадебный  кортеж
при выходе его из церкви. Затем все  двинулись  в  столовую.  Завтрак  был
превосходен, гости изрядно проголодались, и сначала не было слышно ничего,
кроме стука ножей и вилок. Но вскоре  шампанское  и  венгерское  развязали
языки, раздался смех, даже крики. Тост за здоровье молодой  был  принят  с
шумным восторгом. Только что опять все уселись, как поднялся старый пан  с
седыми усами и заговорил громовым голосом:
   - С прискорбием вижу я, что начали забывать наши старые обычаи. Никогда
отцы наши не стали бы пить за здоровье новобрачной из стеклянных  бокалов.
Мы пивали за здоровье молодой из ее туфельки и даже из ее сапожка,  потому
что в мое время дамы носили  сапожки  из  красного  сафьяна.  Покажем  же,
друзья, что мы еще истые литовцы. А ты,  сударыня,  соблаговоли  мне  дать
свою туфельку.
   Новобрачная покраснела и ответила, сдерживая смех:
   - Возьми ее сам, пан... Но в ответ пить из твоего сапога я не согласна.
   Пану не нужно было повторять два раза. Он галантно опустился на колени,
снял белую атласную туфельку с красным каблучком, налил в нее  шампанского
и так быстро и ловко выпил, что не больше половины пролил себе на  платье.
Туфелька пошла по рукам, и все мужчины пили из нее, не без труда, впрочем.
Старый пан потребовал туфельку  себе  как  драгоценную  реликвию,  а  г-жа
Довгелло приказала горничной возместить изъян в туалете ее племянницы.
   За этим тостом последовало множество других, и вскоре за  столом  стало
так шумно, что я счел не совсем приличным оставаться в таком  обществе.  Я
незаметно встал из-за стола и вышел на воздух освежиться.  Но  и  там  мне
представилось зрелище не особенно поучительное. Дворовые люди и крестьяне,
всласть угостившись пивом и  водкой,  были  по  большей  части  пьяны.  Не
обошлось дело без драк и разбитых голов. Там и  сям  на  лужайке  валялись
пьяные, и общий вид праздника напоминал поле битвы. Мне любопытно было  бы
посмотреть вблизи  на  народные  танцы,  но  плясали  почти  исключительно
какие-то разнузданные цыганки, и я не счел для себя приличным  путаться  в
этой свалке. Итак, я вернулся  в  свою  комнату,  почитал  немного,  затем
разделся и вскоре заснул.
   Когда я проснулся, замковые часы пробили три. Ночь была  светлая,  хотя
луна  была  подернута  легкою  дымкою.  Я  попытался  опять  заснуть,   но
безуспешно. Как и всегда  в  подобных  случаях,  я  хотел  взять  книгу  и
позаняться, но не мог найти поблизости спичек. Я встал и  принялся  ощупью
шарить по  комнате,  как  вдруг  какое-то  темное  тело  больших  размеров
пролетело мимо моего окна и с глухим шумом упало в сад. Первое впечатление
было, что это человек,  и  я  подумал,  что  кто-нибудь  из  наших  пьяниц
вывалился из окна. Я открыл свое окно и посмотрел  в  сад,  но  ничего  не
увидел. В конце концов я зажег свечку и, улегшись снова  в  постель,  стал
просматривать свой словарь, покуда мне не подали утренний чай.
   Около одиннадцати я вышел в гостиную. У многих были подпухшие  глаза  и
помятые физиономии; я  узнал,  что  из-за  стола  разошлись  действительно
поздно. Ни  граф,  ни  молодая  графиня  еще  не  появлялись.  К  половине
двенадцатого, после разных шуточек, начали перешептываться, сначала  тихо,
потом громче. Доктор Фребер решился наконец послать графского  камердинера
постучать в дверь его господина. Через четверть часа слуга вернулся  и  не
без волнения сообщил доктору Фреберу, что он стучал раз десять, но не  мог
добиться  ответа.  Г-жа  Довгелло,  я  и  доктор  стали  совещаться,   как
поступить. Беспокойство лакея передалось и мне. Втроем  мы  направились  к
комнате графа. У дверей  ее  мы  застали  перепуганную  горничную  молодой
графини, уверявшую, что случилась  какая-нибудь  беда,  так  как  окно  ее
госпожи отворено настежь. Я с ужасом  вспомнил  о  тяжелом  теле,  упавшем
перед моим окном. Мы принялись громко стучать.  Никакого  ответа.  Наконец
лакей принес лом, и мы взломали  дверь...  Нет,  не  хватит  духу  описать
зрелище, которое нам предстало! Молодая графиня лежала  мертвая  на  своей
постели; ее лицо было растерзано, а открытая  грудь  залита  кровью.  Граф
исчез, и с тех пор никто больше его не видел.
   Доктор осмотрел ужасную рану молодой женщины.
   - Эта рана нанесена не лезвием! - вскричал он. - Это - укус!
   Профессор закрыл тетрадь и задумчиво стал смотреть в огонь.
   - И это все? - спросила Аделаида.
   - Все! - отвечал мрачно профессор.
   - Но, - продолжала она, - почему вы назвали  эту  повесть  "Локис"?  Ни
одно из действующих лиц не носит этого имени.
   - Это не имя человека, - сказал профессор. - А ну-ка,  Теодор,  понятно
вам, что значит _локис_?
   - Ничуть.
   - Если бы вы постигли законы перехода санскрита в литовский язык, вы бы
признали  в  слове  _локис_  санскритское  arkcha  или  rikscha.  В  Литве
"локисом" называется зверь, которого греки  именовали  arktos,  римляне  -
ursus, а немцы - Bar. Теперь вы поймете и мой эпиграф:

   Miszka su Lokiu
   Abu du tokiu.

   Известно, что в "Романе о Лисе" медведь называется Damp  Brun.  Славяне
зовут его Михаилом, по-литовски Мишка,  и  это  прозвище  почти  вытеснило
родовое его имя  _локис_.  Подобным  же  образом  французы  забывали  свое
неолатинское слово goupil или gorpil, заменив его именем renard. Я мог  бы
привести вам много других примеров...
   Но тут Аделаида заметила, что уже поздно, и мы разошлись.



   ПРИМЕЧАНИЯ

   1. Как полагают многие исследователи, под этим именем в новелле выведен
известный  немецкий  ученый-лингвист  Август  Шляйхер  (1821-1868),  автор
грамматики литовского языка (1856) и его словаря (1857); он выпустил также
сборник литовского фольклора (1857) и  произведения  зачинателя  литовской
литературы поэта К.Донелайтиса (1865).
   2. Два сапога -  пара;  дословно:  Мишка  и  Локис  -  одно  и  то  же,
Michaelium  cum  Lokide,  ambo  (duo)  ipsissimi.  Эпиграф  к  рукописи  -
сконструированная самим  Мериме  (очевидно,  с  помощью  книг  А.Шляйхера)
литовская пословица; первое слово в ней, однако, не литовское, а русское.
   3. Такого издания в действительности не существовало.
   4. Жмудский (иначе жемаитский, или самогитский)  -  один  из  диалектов
литовского языка, имеющий существенные отличия от языка  литературного  (в
основу которого лег западноаукштайтский диалект).
   5. Самогитский палатинат - один из округов старой  Литвы,  входивший  в
бывшую Ковенскую губернию.
   6. Мериме вспомнил, очевидно, польского иезуита отца Андрея  Лавицкого,
сопровождавшего в Москву  Лжедимитрия.  Но  этот  иезуит  никогда  не  был
автором  указанной  писателем  книги,  которой,  по-видимому,  вообще   не
существовало,
   7. Древнепрусский язык - один из вымерших славянских языков;  последние
из тех,  что  говорили  на  нем,  жители  захваченной  немецкими  рыцарями
территории Восточной Пруссии, исчезли уже в XVII столетии.
   8. То есть протестантизм.
   9. Дронтхейм - немецкое название норвежского города Тронхейм.
   10. Россиены - литовский город Расейняй.
   11. Журнала с таким названием не существовало.
   12. Кейстут (1297-1382) - великий князь литовский, сын Гедимина; вместе
со своим братом Ольгердом успешно боролся с Тевтонским орденом.
   13. Гедимин - один из  первых  литовских  великих  князей  (1316-1341),
основатель  Литовско-белорусского  государства;  вел  упорную   борьбу   с
Тевтонским и Ливонским рыцарскими орденами. Мериме, по-видимому, не знал о
родстве Гедимина и Кейстута, поэтому он и противопоставил семьи,  предками
которых они являлись.
   14. Корнийское наречие кельтского языка, распространенное в  Корнуэльсе
(юго-запад Англии), стало мертвым в XVIII веке.
   15.  Гумбольдт  Александр-Фридрих-Вильгельм  (1769-1859)   -   немецкий
натуралист и путешественник; в  1799-1804  годах  он  совершил  длительное
путешествие по Южной Америке. В 1829 году путешествовал по России.
   16. Ольгерд, Скиргелло, Кейстут - сыновья Гедимина.
   17. Газель - персидская поэтическая форма, стихотворения  из  пяти  или
шести двустиший.
   18. Эдип - сын фиванского царя, сумевший разгадать загадку Сфинкса.
   19. "Плененная Польша" - книга польского эмигранта Коецкого, жившего во
Франции и писавшего под псевдонимом  Шарля  Эдмона.  Полное  название  его
книги:  "Плененная  Польша  и  ее  три  поэта  -   Мицкевич,   Красинский,
Словацкий". Книга вышла из  печати  в  1864  году.  В  нее  были  включены
переводы произведений этих трех поэтов.
   20. Меровингские  короли  (или  Меровинги)  -  французская  королевская
династия, правившая в V-VIII веках.
   21. Цирцея - волшебница, превратившая спутников Одиссея в  свиней,  дав
им выпить волшебный напиток.
   22. Кнаус Людвиг (1829-1910) - немецкий  художник-жанрист;  с  1852  по
1860 год жил и работал в Париже.
   23. Нобль - царь зверей во  французском  средневековом  животном  эпосе
"Роман о Лисе" (XIII в.).
   24. В старой Литве вайделотами назывались  жрецы,  которые  были  также
певцами и сказителями.
   25. Описание этого "литовского народного танца" - выдумка Мериме.
   26. Чарруа - племя южноамериканских индейцев,  живущих  в  долине  реки
Ла-Плата.
   27. Гаучо - южноамериканские скотоводы.
   28. Ривера - генерал, один из вождей борьбы за  независимость  Уругвая,
первый президент Уругвайской республики (1830-1835), однако он не мог быть
другом профессора Виттенбаха.
   29. Запертый в позорный сундук, где колени мои соприкасались с втянутой
в плечи головой (лат.) - цитата из второй сатиры Горация (VII,  59-61),  в
которой рассказывается, как поэт проник к замужней женщине,  и  все  время
боялся, что возвращение мужа заставит его спрятаться в сундук.
   30. Во времена Мериме этим  термином  обозначали  гипноз,  телепатию  и
другие "таинственные" явления человеческой психики.
   31. Согласно античным легендам,  Геркулес  (Геракл)  после  смерти  был
допущен в сонм богов, где его супругой стала богиня юности Геба.
   32. Шавли - прежнее название Шауляя.



    Проспер Мериме.
    Взятие редута

   --------------------------------------------------