шесть футов длины.
   Глядя  на  каждого  проходившего  перед  ним  невольника  мужского  или
женского пола, капитан пожимал  плечами,  ворчал,  что  мужчины  тщедушны,
женщины Слишком стары или слишком молоды, и жаловался на вырождение черной
расы.
   - Все мельчает, - говорил он. - Прежде  все  было  по-другому:  женщины
были ростом в пять футов шесть дюймов, а мужчины могли  вчетвером  вертеть
кабестан фрегата при подъеме главного якоря.
   Однако, продолжая придираться, он уже отбирал самых сильных и  красивых
негров. За этих он мог заплатить обычную  цену,  но  остальных  соглашался
купить  только  с  большой  скидкой.  Таманго  отстаивал  свои   интересы,
расхваливал товар, говорил о том, как мало осталось  людей  и  как  опасно
торговать ими. В заключение он назвал цену - уж не знаю  какую  -  за  тех
невольников, которых белый капитан хотел погрузить на свой корабль.
   Как только переводчик выговорил по-французски цифру, названную Таманго,
Леду чуть не упал от  изумления  и  негодования;  затем,  бормоча  ужасные
проклятия, он встал, словно прекращая всякие переговоры с таким неразумным
человеком. Но Таманго удержал его, и ему удалось, хотя и с трудом, усадить
Леду на место. Откупорили еще одну бутылку, и  торг  возобновился.  Теперь
чернокожий, в свою очередь,  стал  возмущаться  безрассудными  и  нелепыми
предложениями  белого.  Они  долго  кричали,  спорили,  выпили  чудовищное
количество водки, но водка  очень  по-разному  действовала  на  каждую  из
сторон. Чем больше пил француз, тем меньше предлагал  он  за  невольников;
чем больше пил африканец, тем больше  он  уступал.  Таким  образом,  когда
корзина опустела, они договорились.  Дешевые  ткани,  порох,  кремни,  три
бочки водки и пятьдесят кое-как отремонтированных ружей  -  вот  что  было
дано в обмен на сто  шестьдесят  рабов.  Чтобы  скрепить  сделку,  капитан
хлопнул ладонью по руке почти совсем опьяневшего негра, и  невольники  тут
же были переданы французским  матросам,  которые  поспешили  снять  с  них
деревянные рогатки и надеть им железные ошейники и кандалы  -  неоспоримое
доказательство превосходства европейской цивилизации.
   Оставалось еще около тридцати  невольников  -  дети,  старики,  больные
женщины. Корабль был полностью загружен.
   Не зная, что делать с этим хламом, Таманго предложил  его  капитану  по
бутылке водки за штуку. Предложение было заманчиво. Леду вспомнил,  как  в
Нанте на представлении "Сицилийской вечерни" [трагедия французского  поэта
Казимира Делавиня (1793-1843), поставленная в 1819 году в парижском театре
"Одеон" и пользовавшаяся большим успехом; в ней рассказывается о восстании
на Сицилии в 1282 году против захвативших остров французов; на этот  сюжет
значительно позже Верди написал свою известную оперу] в  зал  вошла  целая
компания - все люди крупные, тучные, и, несмотря на  то,  что  партер  был
переполнен,  им  все-таки  удалось  разместиться   благодаря   сжимаемости
человеческого тела. Он взял из тридцати рабов двадцать самых худощавых.
   Тогда Таманго стал просить только по стакану водки за каждого из десяти
оставшихся. Леду сообразил, что в почтовых каретах дети занимают  половину
места взрослого, и за них платят половину  стоимости  билета.  Поэтому  он
купил трех детей, но заявил,  что  не  возьмет  больше  ни  одного  негра.
Таманго, видя, что ему не сбыть оставшихся семь невольников, схватил ружье
и прицелился в женщину, стоявшую в ряду первой: это была мать троих детей,
которых взял Леду.
   - Покупай, - крикнул Таманго белому, - или я убью ее! Стаканчик  водки,
или я стреляю.
   - На кой черт мне она? - возразил Леду.
   Таманго выстрелил, и невольница упала мертвой.
   - Следующий! - крикнул Таманго и направил ружье на дряхлого старика.  -
Стакан водки, или...
   Одна из жен Таманго отвела его руку, и выстрел пришелся в  воздух.  Она
узнала в старике, которого хотел убить ее  муж,  _гириота_,  или  колдуна,
предсказавшего ей, что она будет королевой.
   Увидев, что кто-то противится его воле, Таманго, взбешенный от  выпитой
водки,  перестал  владеть  собой.  Он  сильно  ударил  жену  прикладом  и,
повернувшись к Леду, сказал:
   - Бери, я дарю тебе эту женщину.
   Она была красива. Леду посмотрел на нее, улыбаясь, и взял ее за руку.
   - Для нее-то у меня найдется местечко, - сказал он.
   Переводчик  был  человек  сострадательный.  Он  дал  Таманго  картонную
табакерку и выпросил у него шесть оставшихся невольников. Он  снял  с  них
рогатки и отпустил на все четыре стороны. Они тут же разбежались,  хотя  и
не знали, как доберутся до своей родины, находившейся за  двести  миль  от
побережья.
   Тем  временем  капитан  распрощался  с  Таманго  и  поспешил   заняться
погрузкой своего товара  на  корабль.  Долго  стоять  в  устье  реки  было
небезопасно: могли "вернуться английские крейсеры, и Леду хотел на  другой
же день сняться  с  якоря.  А  Таманго  улегся  в  тени  на  траву,  чтобы
проспаться.
   Когда он проснулся, корабль, уже под парусами, спускался вниз по  реке.
Чувствуя туман в голове от вчерашней попойки, Таманго  потребовал  к  себе
свою жену Айше. Ему ответили, что она имела несчастье прогневить его и  он
подарил ее белому капитану, а тот взял ее с собой на корабль. Услыхав это,
ошеломленный Таманго хлопнул себя по лбу, потом схватил ружье, и, так  как
река перед своим впадением  в  море  образовывала  несколько  извилин,  он
побежал кратчайшим путем к небольшой бухте,  находившейся  в  полумиле  от
устья. Там он надеялся найти лодку, чтобы подплыть к бригу, который должен
был задержаться на поворотах реки. Он не ошибся: в самом  деле,  он  успел
прыгнуть в лодку и догнать невольничий корабль.
   Увидев его, Леду  удивился;  он  удивился  еще  больше,  когда  Таманго
потребовал обратно свою-жену.
   - Дареное назад не отбирают,  -  ответил  он  и  повернулся  к  Таманго
спиной.
   Чернокожий настаивал, предлагал вернуть часть товаров, полученных им  в
обмен на невольников. Капитан рассмеялся; он  заявил,  что  Айше  отличная
жена и он хочет оставить ее себе. Тут из  глаз  бедного  Таманго  полились
потоки слез, и он стал испускать такие пронзительные крики, как будто  ему
делали хирургическую операцию. То он  катался  по  палубе,  призывая  свою
дорогую Айше, то бился головой о доски, словно хотел  лишить  себя  жизни.
Капитан, по-прежнему невозмутимый, показывал на берег и знаками давал  ему
понять, что пора уходить; но Таманго упорствовал. Он дошел  до  того,  что
готов был отдать свои золотые эполеты, ружье и саблю. Все было напрасно.
   Во время их спора старший помощник сказал капитану:
   - Сегодня ночью у нас  умерло  трое  невольников,  место  освободилось.
Почему бы нам не взять этого  здоровенного  малого?  Ведь  он  один  стоит
дороже тех троих, что умерли.
   Леду рассудил, что Таманго можно легко продать за тысячу экю,  что  это
путешествие, сулившее ему большие барыши, будет, вероятно, последним, что,
раз уж он сколотил деньгу и покончил с торговлей рабами, не все ли  равно,
какая слава пойдет о нем на Гвинейском побережье: добрая или худая! К тому
же вокруг было пустынно,  и  африканский  воин  находился  всецело  в  его
власти. Оставалось только отобрать у Таманго оружие. Подступаться к  нему,
пока он держал в руке ружье и саблю, было опасно.
   И Леду попросил у него ружье,  словно  для  того,  чтобы  посмотреть  и
удостовериться, стоит ли взять его  в  обмен  на  красавицу  Айше.  Пробуя
затвор, он постарался высыпать весь заряд  пороха.  Старший  помощник  тем
временем вертел в руках саблю Таманго, и, пока тот стоял безоружный,  двое
дюжих матросов бросились на него, опрокинули  его  на  спину  и  принялись
вязать.   Чернокожий   героически   сопротивлялся.   Придя   в   себя   от
неожиданности, он, несмотря на то что был в  невыгодном  положении,  долго
боролся с двумя матросами.  Благодаря  его  чудовищной  силе  ему  удалось
подняться. Ударом кулака он свалил на землю человека,  державшего  его  за
шиворот, оставил клочок своего мундира в  руках  второго  матроса  и,  как
бешеный, бросился на  старшего  помощника,  чтобы  отнять  у  него  саблю.
Взмахнув ею, тот полоснул его по голове и нанес ему большую, но неглубокую
рану. Таманго снова упал. Его тотчас же крепко связали по рукам  и  ногам.
Защищаясь, он испускал яростные крики и бился, как дикий кабан, попавший в
западню; наконец, поняв, что всякое сопротивление  бесполезно,  он  закрыл
глаза и перестал двигаться. Только тяжелое и  частое  дыхание  показывало,
что он еще жив.
   - Черт возьми! - вскричал капитан Леду. -  Проданные  им  негры  весело
посмеются, увидев, что он тоже стал невольником. Вот когда они убедятся  в
том, что есть провидение!
   А бедный Таманго истекал кровью.  Сострадательный  переводчик,  который
накануне спас жизнь шести рабам, подошел к  нему,  перевязал  ему  рану  и
попытался его утешить. Не  знаю,  что  мог  он  ему  сказать.  Негр  лежал
неподвижно, как труп. Пришлось двум матросам снести его, словно тюк, вниз,
на предназначенное ему место. Два дня он не пил  и  не  ел;  он  почти  не
открывал глаз. Товарищи Таманго по рабству, бывшие его пленники, встретили
его появление в своей среде с тупым удивлением.  Он  и  теперь  внушал  им
такой страх, что ни один из них не посмел надругаться над несчастьем того,
кто был причиной их собственных мучений.
   Подгоняемый попутным ветром с суши, корабль быстро удалялся от  берегов
Африки. Перестав опасаться появления английских крейсеров, капитан  теперь
думал только об огромных  барышах,  ожидавших  его  в  колониях,  куда  он
направлялся. Его "черное дерево" в пути  не  портилось.  Никаких  заразных
болезней не было. Только двенадцать негров, из  самых  слабых,  умерли  от
жары: сущая безделица.  Чтобы  его  человеческий  груз  как  можно  меньше
пострадал от  утомительного  плавания,  капитан  Леду  приказал  ежедневно
выводить невольников на палубу. Несчастных выпускали тремя партиями,  и  в
течение  часа  они  запасались  воздухом  на  целый  день.  Часть  экипажа
сторожила их, вооруженная до зубов из опасения бунта;  впрочем,  с  негров
никогда не снимали всех оков. Иногда один из матросов, умевший  играть  на
скрипке, угощал их концертом. И тогда любопытно было  наблюдать,  как  все
эти черные лица поворачивались к музыканту, как выражение тупого  отчаяния
постепенно сходило с них, и негры смеялись и хлопали в ладоши,  если  цепи
позволяли им это. Моцион необходим  для  здоровья,  поэтому  капитан  Леду
завел полезный обычай: он часто  заставлял  невольников  плясать,  подобно
тому как перевозимых на борту корабля лошадей во  время  долгого  плавания
заставляют топтаться на месте.
   - Ну-ка, детки мои, попляшите, повеселитесь! - говорил капитан громовым
голосом, щелкая длинным бичом.
   И бедные негры тотчас же принимались прыгать и плясать.
   Некоторое время рана Таманго не позволяла ему выходить наверх.  Наконец
он  появился  на  палубе;  гордо  подняв  голову  среди  боязливой   толпы
невольников, он прежде всего  бросил  грустный,  но  спокойный  взгляд  на
огромное водное пространство, расстилавшееся вокруг  корабля,  затем  лег,
или, вернее, повалился, на доски палубы, даже не расположив поудобнее свои
цепи. Леду, сидя на юте, спокойно курил свою трубку. Возле него Айше,  без
оков, одетая в нарядное  платье  из  голубого  ситца,  обутая  в  красивые
сафьяновые туфли, держала в руках поднос с  бутылками,  чтобы  по  первому
приказанию капитана налить ему  вина.  Очевидно,  она  исполняла  при  нем
почетные обязанности. Один из негров, ненавидевший Таманго, знаком показал
ему в ту сторону. Таманго повернул  голову,  заметил  Айше,  вскрикнул  и,
стремительно вскочив, побежал к юту, прежде  чем  сторожившие  невольников
матросы  успели  помешать  такому   неслыханному   нарушению   корабельной
дисциплины.
   - Айше! - воскликнул он грозным голосом, и Айше испустила крик ужаса. -
Ты  думаешь,  в  стране  белых  нет  Мама-Джумбо?  [вера  в  это  существо
действительно была распространена среди негров Западной Африки; Мериме мог
прочесть  об  этом  поверье   в   записках   английского   путешественника
Мунго-Парка,  который  совершил  длительное  путешествие  по  африканскому
побережью в 1795-1797 годах]
   Матросы уже бежали к нему с поднятыми  палками,  но  Таманго,  скрестив
руки, словно безразличный ко всему, спокойно вернулся  на  свое  место,  а
Айше залилась слезами и, казалось, окаменела от этих таинственных слов.
   Переводчик объяснил, кто этот страшный Мама-Джумбо, одно  имя  которого
внушало такой ужас.
   - Это пугало негров, - сказал он. - Когда муж боится, чтобы его жена не
сделала того, что делают многие жены как во Франции, так и  в  Африке,  он
угрожает ей Мама-Джумбо. Я собственными глазами видел этого Мама-Джумбо  и
понял, в чем тут хитрость, но чернокожие... они ведь  такие  простодушные,
ничего не понимают.  Представьте  себе,  однажды  вечером,  когда  женщины
развлекались танцами  -  устраивали  _фольгар_  [это  португальское  слово
(означающее    "увеселение"),    вопреки    утверждению     Мериме,     не
засвидетельствовано ни в одном  наречии  Западной  Африки],  как  они  это
называют на своем языке, - вдруг из небольшой рощи, очень густой и темной,
доносится странная музыка. Кто играет, не видно, все музыканты спрятаны за
деревьями. Тростниковые флейты, деревянные тамбурины - _балафо_ и  гитары,
сделанные из выдолбленных половинок тыквы, - получается такая музыка,  что
под нее можно хоронить самого дьявола. Как  только  женщины  заслышат  эту
трескотню, они начинают дрожать от страха и бросаются  врассыпную;  они-то
хорошо знают, что рыльце у них в пушку, - но мужья не пускают их.  Тут  из
леса выходит длинная белая фигура, ростом с нашу брам-стеньгу, с огромной,
как котел, головой, с большущими, точно клюзы, глазами и огненной,  как  у
дьявола, пастью. Это чудовище движется медленно-медленно и отходит от леса
не больше, чем на полкабельтова. Женщины кричат:  "Вот  он,  Мама-Джумбо!"
Они вопят, как торговки устрицами. Тогда мужья и  говорят  им:  "А  ну-ка,
негодницы,  рассказывайте,  изменяли  вы  нам  или  нет?   Если   солжете,
Мама-Джумбо сожрет вас живьем!" Некоторые простушки сознаются,  и  тут  уж
мужья награждают их тумаками.
   - А что же это за белая фигура,  что  это  за  Мама-Джумбо?  -  спросил
капитан.
   - Ну, это какой-нибудь ловкач, закутанный в белую  простыню,  а  голову
чудовища изображает выдолбленная тыква с зажженной внутри свечой,  которую
он несет на конце длинного шеста.  Вот  и  вся  хитрость;  чтобы  обмануть
чернокожих, не требуется большой смекалки. А все-таки этот  Мама-Джумбо  -
остроумная выдумка; я не прочь, чтобы моя жена в него поверила.
   - Что до моей, - сказал Леду, - то, если она и не  боится  Мама-Джумбо,
она боится Мартина Кнута и хорошо знает, как бы я ее отделал, если  бы  ей
вздумалось меня провести. В семье Леду все мы такие; с нами шутки плохи, и
хоть у меня только одна рука, она еще  может  поработать  линьком.  А  что
касается вашего молодчика, который болтает  о  Мама-Джумбо,  скажите  ему,
чтобы он прикусил язык и не пугал мою красотку, или я прикажу так надраить
ему спину, что кожа на ней из черной станет красной, как сырой ростбиф.
   С этими словами капитан  спустился  к  себе  в  каюту,  позвал  Айше  и
попытался ее утешить; но ни ласки, ни даже побои -  ведь  в  конце  концов
можно же потерять терпенье! - не  успокоили  красавицу  негритянку:  слезы
ручьем лились у  нее  из  глаз.  Капитан  вернулся  на  палубу  в  мрачном
расположении духа и  придрался  к  вахтенному  начальнику  из-за  какой-то
команды, которую тот как раз отдавал рулевому.
   Ночью, когда почти весь экипаж спал" глубоким сном, караульные услышали
сначала размеренное, торжественное,  мрачное  пение,  доносившееся  снизу,
затем пронзительный женский визг. И тотчас же  на  весь  корабль  раздался
громкий голос Леду, выкрикивавший ругательства и угрозы,  и  щелканье  его
страшного бича.  Минуту  спустя  все  опять  погрузилось  в  молчание.  На
следующий день, когда Таманго появился на палубе,  лицо  его  было  все  в
кровоподтеках, но он держался так же гордо и решительно, как и прежде.
   Едва Айше заметила его со шканцев, где она сидела возле  капитана,  она
вскочила с места, подбежала к Таманго, опустилась перед ним  на  колени  и
голосом, полным глубокого отчаяния, сказала:
   - Прости меня, Таманго, прости!
   С минуту  Таманго  пристально  смотрел  на  нее,  потом,  заметив,  что
переводчик отошел в сторону, проговорил:
   - Напильник! - и лег на палубу, повернувшись спиной к Айше.
   Капитан выбранил ее, даже надавал ей пощечин и запретил разговаривать с
прежним мужем; ему и в голову не пришло, что в их  короткой  беседе  могло
заключаться что-либо подозрительное, и он не задал ей ни одного вопроса.
   Между тем Таманго, запертый вместе с другими чернокожими, день  и  ночь
убеждал их  предпринять  героическую  попытку  вернуть  себе  свободу.  Он
говорил,  что  белых  не  так  уж  много,  указывал  на  все  возрастающую
небрежность караульных; затем уверял, что сумеет  отвезти  их  обратно  на
родину, не объясняя, правда, каким образом, хвастался своим знанием тайных
наук, которые в таком почете у всех негров, и -  угрожал  местью-дьявол  а
тем, кто откажется помогать ему в его предприятии. Все эти  переговоры  он
вел исключительно на языке племени пелей, понятном большинству негров,  но
незнакомом переводчику. Авторитет оратора, привычка рабов трепетать  перед
ним и подчиняться ему прекрасно помогли его  красноречию,  и  негры  стали
торопить Таманго назначить день их освобождения еще задолго до  того,  как
сам он подготовился к осуществлению своего  плана.  Он  уклончиво  ответил
заговорщикам, что время еще не пришло, ибо дьявол, явившийся ему  во  сне,
еще не определил срока, но что они должны быть готовы подняться по первому
сигналу. Между тем он никогда  не  упускал  случая  испытать  бдительность
охраны. Как-то раз один из матросов, прислонив свое ружье к  борту  брига,
зазевался на стаю летучих рыб, провожавших корабль. Таманго взял  ружье  и
стал размахивать им, передразнивая матросов на учении. Не прошло и минуты,
как у него отняли ружье, но  он  удостоверился  в  том,  что  может  взять
оружие, не вызывая немедленно подозрения;  а  когда  придет  время  и  оно
понадобится ему всерьез, пусть тогда попробуют вырвать ружье из его рук!
   Однажды Айше бросила ему сухарь, сделав знак, понятный  ему  одному.  В
сухаре был спрятан маленький напильник  -  от  этого  инструмента  зависел
успех заговора. Таманго не сразу показал  напильник  своим  спутникам,  но
когда наступила ночь, он стал бормотать несвязные  слова,  сопровождая  их
странными жестами. Постепенно возбуждаясь все больше и  больше,  он  начал
испускать  крики.  Слыша  меняющиеся  интонации  его  голоса,  можно  было
подумать, что он  вступил  в  оживленный  разговор  с  каким-то  невидимым
существом. Все невольники дрожали от страха,  не  сомневаясь,  что  в  это
мгновение среди них находится дьявол. Таманго положил  конец  этой  сцене,
испустив радостный крик.
   - Друзья! - воскликнул он. - Дух, которого я заклинал, наконец исполнил
мою просьбу, и орудие нашего освобождения у меня в руках. Теперь вам нужно
только немного мужества, и вы вернете себе свободу.
   Он дал ближайшим к нему неграм пощупать напильник,  и,  как  ни  проста
была его хитрость, эти еще более простые люди поверили ей.
   После  долгого  ожидания  настал  великий  день   мщения   и   свободы.
Заговорщики, связав себя торжественной клятвой, тщательно обсудили  все  и
наметили план действий. Самые смелые во главе с Таманго должны были, когда
наступит их очередь выйти на  палубу,  обезоружить  караульных,  другие  -
ворваться в каюту капитана и захватить все находившиеся  там  ружья.  Тем,
кто успеет  перепилить  свои  кандалы,  надлежало  начать  на