ика  -  благо  его  было  в
изобилии. Медленно, но неотвратимо восстанавливал Мемфис свой прежний,  до
нашествия, облик.
     Персидский гарнизон не чинил особых  препятствий  жителям  покоренной
столицы.
     Изнурительная, не прерываемая ни на один  час  работа  подвигалась  к
концу; лишь кое-где, в основном на окраинах, были видны следы  полыхавшего
недавно пожара, и словно взывали к мщению заброшенные очаги тех мемфисцев,
кто, оставив семью на произвол переменчивой судьбы  и  милость  сородичей,
ушел из  города,  чтобы  влиться  в  ряды  воинов  Амиртея,  продолжавшего
сопротивление иноземцам. Дома их ждали своей  очереди:  восстановив  свои,
соседи примутся и за эти жилища, чтобы сюда могли вернуться жены и дети не
пожелавшие стать рабами и гнуть свою спину на персов. И когда ожил  рынок,
наполнился многоголосым  шумом,  жизнь  города  вошла,  казалось,  в  свое
прежнее русло.
     Владыка персов и  мидян,  чтобы  не  стеснять  своим  присутствием  и
многочиленной  свитой  фараона   Псамметиха,   признавшего   поражение   и
принесшего торжественную клятву в вечной покорности, расположился со своим
окружением в военном лагере, выстроенном еще во время осады Мемфиса. Здесь
Камбиз устраивал  торжественные  смотры  своим  полчищам,  здесь  принимал
богатые дары номархов [номарх - владетель нома (области) Египта]  Верхнего
и Нижнего Египта, здесь держал  военный  совет  со  своими  поседевшими  в
битвах полководцами.
     Еще недавно переполненный неуемной энергией, уделявший сну  не  более
пяти часов в сутки, владыка персов и мидян занемог,  казалось,  никому  не
ведомой болезнью. Еще какой-то месяц назад  его  можно  было  встретить  в
любой час суток во всех уголках раскинувшегося вдоль берега Нила огромного
лагеря, и часовые, знакомые с повадками грозного царя, зорко всматривались
в темь южной ночи, прислушиваясь к малейшим шорохам - даже полевая мышь не
проскользнула бы незамеченной мимо них.
     Но  в  последние  дни,  вернувшись  из   закончившегося   неожиданной
катастрофой эфиопского  похода,  Камбиз  превратил  себя  в  добровольного
узника своего роскошного алого шатра, подаренного  владыке  царем  арабов;
целыми сутками не выходил из него владыка, никого не желая  видеть.  Воины
боялись потревожить его покой бряцаньем оружия или громким разговором, и в
лагере царила тишина, необычная для такого большого скопления людей.
     Камбиза словно подменили.
     Любимый сын  своей  матери,  наследник  престола,  в  первую  очередь
благодаря ее интригам, Камбиз с детства  привык  к  тому,  что  любая  его
прихоть исполнялась немедленно всеми родными и угодливыми слугами.  Он  до
сих   пор   не    научился    считаться    с    обстоятельствами,    порою
труднопреодолимыми, и лишь недавно столкнулся  с  неудачами,  с  крушением
своих замыслов - больших и малых.
     Видимо, Ахурамазда отвернулся от своего любимца!
     Так успешно начавшийся египетский поход  грозил  закончиться  гибелью
всего войска! От отборной армии, отправившейся  вместе  с  ним  в  далекую
Эфиопию, осталась лишь меньшая половина, вынужденная вернуться с  полпути.
Исхудавшие, изнуренные, съевшие всех вьючных животных, оставившие в песках
Юга свое испытанное в многочисленных сражениях оружие, бородатые  персы  в
своих грязных отрепьях походили скорее на одичалую толпу безумных,  нежели
на мужественных воинов, чьи грозные клинки из голубого металла обратили  в
постыдное бегство армию фараона. Инар со своим  сыном  Амиртеем,  ливийцы,
возглавившие сопротивление и  утвердившиеся  в  заболоченной  части  Нила,
успешно противостояли царским полководцам, и те никак не могли пробиться в
дельту полноводной реки. Не  только  воины-одиночки,  но  и  целые  отряды
непокорившихся египтян пробирались к Инару с Амиртеем; накопив  достаточно
сил,  не  пожелавшие  признать  персидского  господства   могут   запереть
единственный выход из этой страны, и тогда все  войско  завоевателей  ждет
бесславный конец.


     И оно уже  таяло  с  каждым  днем,  как  слиток  олова,  брошенный  в
огнедышащую пасть раскаленного горна: вчера вечером докатилась до царского
шатра жуткая весть о том, что пятидесятитысячное войско,  отправленное  на
запад против аммониев, не приславших дани в  знак  покорности,  исчезло  в
безжизненной  пустыне,  погребенное  песками.  Там,  где   горели   костры
расположившихся на ночной  отдых  персов,  неожиданно  сорвавшийся  ураган
нагромоздил огромные песчаные  барханы,  высоте  которых  позавидовали  бы
неподвластные быстротекущему времени пирамиды.
     Теперь лишь одна треть двинувшегося некогда на Египет войска осталась
при Камбизе...
     Но больше всего тревожило владыку  отсутствие  вестей  от  Прексаспа,
которого послал он убить брата  своего,  Бардию,  посмевшего  помышлять  о
троне, плести нити заговора в то время, когда  Камбиз  преодолевал  тяготы
походов и смотрел в глаза опасностям, покоряя новые и  новые  народы  ради
непреходящей славы Персиды и рода Ахеменидов.
     Поэтому Бардия должен был умереть, и  ни  капли  жалости  и  братской
любви не осталось в сердце Камбиза.
     Глаза владыки метали молнии и пасмурное лицо наливалось кровью, когда
кто-нибудь из его приближенных вспоминал к случаю или невзначай  Бардию  -
не могли они знать, находясь вдали от родины, о подготавливаемой измене, о
которой уже успел донести царю его верный, но неведомый соглядатай. Вскоре
в многолюдном лагере пошли слухи о том, что войско,  оставив  гарнизоны  в
городах и важных укрепленных пунктах, двинется с места и отправится домой,
в Персию; воины, затосковавшие по  своим  семьям  и  близким,  по  далекой
родине, торопились превратить боевую добычу в грузные слитки серебра  и  в
золотые монеты, уступая ее за бесценок пронырливым и вездесущим  торговцам
и перекупщикам.
     Одним из первых заметил разительную  перемену  в  умонастроении  царя
Крез. Не желая попасть под тяжелую царскую руку, скорую  на  расправу,  он
старался  бывать  как  можно  реже  в  окруженном  глубоким  рвом  лагере.
Состарившись при персидском дворе (целых двадцать два года находился Крез,
прослывший среди своих современников мудрым, неотлучно сначала при Кире, а
затем при преемнике его Камбизе), он безмерно устал  от  вечных  тревог  и
надежд на переменчивое военное счастье, от тягот и  лишений,  утомительных
переходов по необозримым просторам Азии, чьи народы не желали  подчиняться
добровольно  захватчикам,  вновь  и  вновь  поднимаясь  на  борьбу.  Да  и
преклонный возраст брал свое - тело и душа  вельможи  требовали  тишины  и
покоя.  И  когда,  вынужденный   признать   свое   поражение,   сломленный
болезненными ударами своей злокозненной судьбы, Псамметих предложил  Крезу
поселиться в одном из его  дворцов,  вельможа  согласился,  не  раздумывая
долго.  Кладовые  дворца  переполнены  щедрыми  дарами  египетской  земли,
подвалы - вином, а расторопные рабы способны  читать  малейшее  желание  в
глазах господина и спешат выполнить его.
     Отец  Псамметиха,  осененный  удачей  Аматис,  был   некогда   верным
союзником  Креза,  -  прочные  узы  взаимовыгодной  дружбы  связывали  их,
могущественного фараона и царя богатейшей Лидии. И нет в том вины ушедшего
в место таинственное [загробный мир (древнеегипет.)] фараона,  что  он  не
поспел тогда, двадцать два года назад, на помощь своему  союзнику,  -  сам
Крез не советовал ему торопиться. А когда Кир подступил к Сардам,  столице
Лидии, со всем своим войском, торопиться было  бы  излишне:  через  неделю
после начала осады полчища  Кира  ворвались  в  пылающий  город,  полонили
отчаявшегося Креза...
     И  еще  одно  немаловажное  обстоятельство  заставило  Креза  принять
предложение сына Аматиса: здесь, в благоустроенном дворце, вдали  от  глаз
подверженного вспышкам необузданного гнева владыки,  вельможа  мог  лишний
раз сослаться на нездоровье от невыносимой жары, чтобы  не  присутствовать
на очередном смотре поредевшего войска или совете царских военачальников.
     Но сегодня, как только багряноликий  бог  египтян,  миновал  середину
небосвода,  направился  в  огненной  ладье  в  свои  золотые   чертоги   и
порожденный его жгучими  лучами  зной  стал  спадать,  ослабленный  свежим
дыханием могучей реки, седобородый Крез заторопился в путь.  Молодой  жрец
из Вавилона, сын верховного служителя храма Мардука, явился ранним утром к
нему во дворец, не успев даже стряхнуть со своих одежд пыль дальних дорог,
и добился невозможного: упросил Креза  встретиться  с  Камбизом,  доложить
владыке большей части мира о посланнике вавилонских жрецов - да примет его
царь, если сочтет нужным.
     Юноша привез  с  собою  необычный  дар  владыке  персов  и  мидян  от
Верховного собрания вавилонских жрецов - меч Хаммурапи!
     Ни разу за все время беседы с посланцем шестидесятивратного города не
задумывался Крез о тех опасностях, которым он подвергал собственную жизнь,
согласившись на встречу с царем. Но стоило ему оказаться вне стен  дворца,
в паланкине из эбенового дерева, приподнятого на  литые  плечи  чернокожих
рабов, как заснувшие было  сомнения  и  тревоги  раздвоенным  языком  змеи
коснулись его сердца, и оно, вспугнутое ими,  забилось  учащенно,  готовое
выскочить из груди.
     Опытный царедворец, Крез внимательно следил за всем, что  творится  в
лагере, и он не мог не знать, что занемогший Камбиз не принимал решительно
никого, и нарушать его покой  было  бы  по  крайней  мере  неблагоразумно.
Спохватившись, он готов  был  приказать  рабам  повернуть  обратно,  когда
выбежавший из покоев молодой жрец  заставил  его  устыдиться  собственного
малодушия. Взгляд посланца вавилонских жрецов, не то повелевающий,  не  то
умоляющий, развеял все его тревоги. Успокоенный, Крез тут же  почувствовал
усталость, словно не спал уже несколько  ночей.  Его  глаза  непроизвольно
сомкнулись и он, свободно  откинувшись  на  мягкие  подушки,  уснул.  Рабы
отнесли сладко посапывающего Креза на дворцовую  пристань,  где  погрузили
паланкин в длинную камышовую лодку с высоко поднятыми над  водой  носом  и
кормой. Один из рабов оттолкнулся легким и гибким шестом от дна - и  узкая
лодка поплыла вниз, влекомая течением, к лагерю персов.
     Только у входа в лагерь разбудили  рабы  своего  господина;  не  зная
языка персов, они не могли, да и не  пытались  объяснить  часовым,  кто  и
зачем прибыл к царю...
     Как только паланкин  миновал  часовых,  Крез  вновь  опустил  тяжелый
шерстяной полог.  Его  еще  не  потерявшее  способность  различать  запахи
обоняние не выносило лагерной вони, почти неизбежной - даже на центральной
дороге, разделявшей воинский стан на две равные  части,  валялись  в  пыли
обглоданные кости, сгнившая, полусгнившая и начинающая гнить кожура  южных
плодов, тускло блестевшая на солнце рыбья чешуя.
     Возле царского шатра было несколько чище.
     У входа  неподвижными  статуями  возвышались  два  рослых  мидийца  в
доспехах из толстой кожи, выкрашенной  в  мягкий  желтый  цвет;  бронзовые
наконечники копий, начищенные  до  зеркального  блеска,  сверкали  над  их
головами. Вышедший из шатра страж дверей [одна из  высших  должностей  при
персидском дворе; обычно начальник  царских  телохранителей]  помог  Крезу
выбраться из паланкина, почтительно попридержал  его  за  локоть,  и  ввел
царедворца в шатер.
     Камбиз, за  спиной  которого  стоял,  скрестив  руки  на  груди,  его
телохранитель и  сородич  Дарий,  возлежал  на  мягком  мидийском  ложе  с
небольшим возвышением у изголовья. Царь  беседовал  с  знатным  персидским
вельможей Гобрием, одним из лучших своих полководцев,  и  греком  Фанесом.
Последний, главенствуя некогда над отрядом  греческих  наемников  Аматиса,
был приближен ко двору фараона, но, вызвав невольно его гнев, был вынужден
бежать в Персиду под защиту Кира, оставив жену и детей на милость  судьбы.
Снаряжая свои полчища в дальний поход к берегам Нила,  Камбиз  вспомнил  о
беглеце, призвал его к себе, повелел греку указывать кратчайшую  дорогу  к
границам Египта.
     Трое из присутствующих в шатре - Камбиз, Гобрий и Дарий имели  общего
предка - Ахемена, и были связаны нерасторжимыми родственными узами...
     Приветствовав царя, Крез уселся на один из высоких кожаных  миндеров,
незаменимых в походе: туго набитую  верблюжьей  шерстью  подушку,  изделие
жителей аравийских пустынь. И хоть сидеть на ней было не совсем удобно, он
старался не шевелиться.
     - Рад видеть тебя в своем шатре, мудрый Крез!  -  Камбиз  сопровождал
пристальным взглядом из-под сросшихся на переносице черных  бровей  каждое
движение  Креза.  В  углах  его  рта  появились  складки,  придавшие  лицу
выражение враждебности и суровости. - Как видно, ты напрасно  клеветал  на
свое здоровье: если судить по твоему цветущему  виду,  ты  еще  переживешь
всех нас!
     Крез подобрал под себя ноги, склонился в сторону ложа.
     - Не суди, владыка, о моем здоровье по внешнему виду, - он  обманчив!
С первых же дней нашего пребывания в  этой  стране  я  постоянно  чувствую
недомогание. Стар я, владыка, так удивительно ли то, что телесная слабость
стала моей постоянной гостьей?!
     - Но сегодня она не помешала тебе явиться в мой лагерь! -  усмехнулся
царь. - Или ты спешил к нам с радостными вестями?
     - Как не помешает и в следующий раз,  лишь  бы  мое  появление  перед
тобой было приятно тебе, владыка! Я осилил свое  недомогание  и  спешил  в
твой лагерь с вестью, которая, уверен,  тебя  обрадует:  служители  храмов
Вавилона прислали в твой стан жреца, поручив ему передать тебе легендарный
меч Хаммурапи, царя халдеев!  Посланник  находится  сейчас  во  дворце,  в
котором я расположился благодаря доброте Псамметиха, и ждет с  нетерпением
часа, когда ты соизволишь принять  его.  Он  жаждет  лицезреть  владыку  и
передать тебе лично, из рук  в  руки,  дарящий  победу  клинок,  врученный
Хаммурапи самим богом Шамашем!
     Камбиз был рад услышанному и не скрывал этого.
     - Дарий! - обратился  он  к  своему  неподвижному  телохранителю,  не
посчитав нужным повернуться в его сторону. - Распорядись, чтобы немедленно
послали за жрецом - он  прибыл  кстати...  -  не  дожидаясь,  когда  Дарий
покинет шатер, Камбиз продолжал. - Мудрый Крез, ты появился вовремя - хочу
посоветоваться с  тобой.  Еще  отец  мой  не  раз  прислушивался  к  твоим
советам... Скажи мне, как ты поступил бы сейчас, окажись на моем месте?!
     - Болезни мои не позволяют мне наведываться в твой шатер  так  часто,
как я желал бы этого, и я даже не могу предположить,  что  именно  волнует
тебя, владыка!
     Камбиз нахмурился, и вновь его черные брови срослись на переносице.
     - Армия моя тает, мудрый Крез, с каждым днем, в  то  время  как  силы
Амиртея растут. Да и эта погрязшая  в  церемониалах  и  пустых,  никчемных
ритуалах страна еще не покорена моим акинаком. Так удивительно ли, если то
тут, то там  я  сталкиваюсь  с  неповиновением  и  пренебрежением  к  моим
приказам?! Ты не можешь не знать, что финикийцы отказались переправить  на
своих морских судах моих воинов, чтобы они завоевали Карфаген  и  наложили
на его жителейц дань; затем царь эфиопов изгнал с позором моих послов, и я
не смог наказать его за это как должно. Давно  уже  не  спешат  ко  мне  в
лагерь номархи и вельможи этой страны с дарами, а теперь, когда часть моих
воинов, отправленных на покорение аммониев,  исчезла  бесследно  в  песках
пустыни, поток дани вообще иссякнет, как горные ручьи зимой.  Предчувствую
я,  мудрый  Крез,  что  лицемерные  египтяне  готовят   за   моей   спиной
восстание... Если они решатся на него, и при  этом  догадаются  объединить
силы свои, то числом воинов, пеших и на колесницах, они намного превзойдут
мое поредевшее войско, от которого осталась треть.
     Камбиз не мог говорить дальше из-за  с  трудом  сдерживаемого  гнева.
Несколько минут прошли в молчании, в течение которых Крез чувствовал  себя
весьма неуютно, и в душе поносил себя за то, что согласился  явиться  пред
очи царя.
     - Что же  ты  посоветуешь  мне,  мудрый  Крез?  -  нарушил  тягостное
молчание Камбиз. - Посылать ли мне быстрых гонцов в Персиду, чтобы  оттуда
шли новые подкрепления, или же, оставив здесь сильные гарнизоны, вернуться
в свои пределы, пока мы еще способны выбирать, а не вершить  то,  что  нам
диктует противник?
     - Владыка, если ты действительно готов последовать моему  совету,  то
вот он: возвращайся на родину, сын Кира! - у Креза от волнения пересохло в
горле; он кашлянул, отвернувшись в сторону. - Но не подумай, что мой совет
продиктован желанием как можно быстрее покинуть пределы этой  страны,  чей
жаркий климат не подходит для моего надломленного тяжестью  лет  здоровья.
Забота о наследии Кира заставляет  меня  произнести  эти  слова!  Владыка,
оглянись назад,  в  прошлое:  сколько  могучих  царств  исчезло  навеки  с
всевидящих глаз богов из-за  недальновидности  их  правителей.  Невозможно
завоевать все, покорить все государства и народы земли - смертному это  не
по силам. Еще ни одному любимцу богов не  удавалось  подобное  деяние.  Не
лучше ли жить в вечном мире с другими венценосцами,  кто  принял  инсигнии
власти из рук небожителей?! Так же, как  царствовали  некогда  я  в  своей
Лидии, Амматис, доблестный отец  Псамметиха,  в  этих  краях,  и  Набонид,
последний деятельный царь  Вавилона!  Верни  Псамметиху  Верхнее  царство,
помоги овладеть Нижним, заключи  с  ним  равный  военный  союз  на  вечные
времена, и тогда не страшен любой противник, даже представший  внезапно  -
ни вам, ни вашим сыновьям!
     Фанес, еще не  проронивший  ни  слова,  едва  не  вскочил  со  своего
миндера. Его седые всклокоченные волосы,  которые  он  безуспешно  пытался
привести в должный порядок прежде, чем предстать перед царем, нависали над
высоким, изборожденным морщинами лбом. Худое, оливкового цвета лицо  грека
при последних словах Креза скривилось в презрительной гримасе,  словно  он
услышал  что-то  непотребное.  Окинув  вельможу   злым   взглядом   из-под
огненно-рыжих бровей, Фанес обратился к  царю  с  небрежной  развязнностью
воина, готового  в  любое  время  дня  и  ночи  ринуться  во  главе  своих
соплеменников в кровавую битву, но не привычного к  тонкостям  придворного
этикета.
     - Владыка, не слушай Креза, впавшего в детство! Способен ли  он  дать
дельный совет? Разве не он, погубивший собственное царство, погубил и отца
твоего, допущенного в сонм  небожителей  великого  Кира,  посоветовал  ему
переправиться через многоводную реку и углубиться  в  чужие,  неизведанные
земли, отрезав себе этим все пути к  отступлению?  Затмение  нашло  в  тот
роковой час на разум отца твоего, иначе он не  последовал  бы  совету,  от
которого за парасанг пахло предательством. А сейчас Крез хочет,  чтобы  ты
вернул Псамметиху его царство, - вернул сейчас, когда фараон разбит тобой,
а после того, как ты сам поведешь своих  воинов  в  дельту  Нила,  и  они,
воодушевленные твоим  присутствием,  разобьют  и  разгонят  жалкие  отряды
Амиртея, весь Нил будет твоим - от места, где он выходит на поверхность из
мрачных  глубин  ада,  до  самого  Верхнего  моря.  А   ливийца   Амиртея,
родившегося на свет в овечьем загоне, мы бросим к твоим ногам  связанного,
беспомощного, чтобы ты попрал своей стопой его рабскую выю!
     Крез даже не  удостоил  взглядом  разгоряченного  грека,  закусившего
удила.  В  глубине  души  он  сам  удивлялся  собственной   безмятежности.
Физически ощущаемое спокойствие разлилось по всему  его  телу,  словно  он
находился не рядом с вспыльчивым и необузданным Камбизом, а с его отцом  -
всегда  уравновешанным  и  хладнокровным  Киром.  Вельможа  даже  перестал
испытывать неудобства от сидения на непривычном миндере.
     - Позволь, владыка, ответить не знающему сомнений греку. Разве  может
рассуждать разумно тот, кто пьет неразбавленное вино... -  не  успел  Крез
произнести последние слова, как тут же