пожалел об этом. Он совсем  упустил
из виду, что и Камбиз в последнее время часто прибегает к  этому  напитку.
Но он вовремя исправил допущенную им оплошность  -  недаром  среди  других
придворных Крез прослыл мудрым. - Пьет безо  всякой  меры!  Разве  его  ум
волновали когда-нибудь заботы о своей стране, и говорил  ли  он  ночами  с
бессмертными богами? Владыка, ты хорошо знаешь, что не  мог  я  советовать
великому Киру вторгнуться в чужие  пределы  -  мы  уже  достаточно  далеко
находились от границ Персиды, и даже ветер не мог  донести  до  изнуренных
воинов сладкий дым их родных очагов. И полноводных рек мы пересекли в  том
походе не одну и не две! Кто из присутствующих не  знает  ошибки  великого
Кира? Он оставил большую часть войска, а сам с  немногочисленным  отрядом,
по сути разведывательным, переправился через бурную реку  и  углубился  во
враждебную территорию. Так удивительно ли, что бессмертные  боги  оставили
его, и славный Кир был разбит?!
     Крез перевел дух и также спокойно, ровным голосом, продолжал:
     - Владыка, последуй моему доброму, идущему  из  глубины  не  знающего
корысти сердца совету: возвращайся в Персиду!  Разве  судьба,  уготованная
мне богами, разве выпавший мне жребий не говорит в  пользу  моего  совета?
Ведь было время, когда ослепленный своим  благополучием,  я  видел  вокруг
себя  только  покорность   и   повиновение   своих   подданных   и   менее
могущественных соседей. И я решил, что  все  доступно  моей  воле  и  моим
желаниям: ни один враг не угрожал моей утопающей  в  садах  Лидии,  верные
союзники всегда были готовы прийти мне на помощь по  первому  моему  зову,
уверенные, что и я поспешу к ним в трудный для них час! Талантам [талант -
единица  веса  в  античном  мире;  колебалась  от  двадцати  до   тридцати
килограммов] золота и серебра в моих  кладовых  никто,  даже  я,  не  знал
числа, - недаром отважные мореходы разнесли  по  всем  странам  и  сделали
обиходной поговорку "Богат, как Крез!" И возгордился я, владыка,  взыграла
во мне непомерная гордыня, а ведь всевидящие  боги  не  любят,  когда  она
поселяется в груди смертных, даже у избранных ими людей. И мне не пришлось
ждать долго кары, да и не ждал я ее, уверенный в  неизменном  благоволении
бессмертных богов... Не буду скрывать, владыка, и  я  метил  на  мидийский
престол, мечтал присоединить к своей огромную державу Астиага, чьи  рубежи
омывали воды трех морей и Океана [в представлении  древних  греков  Земля,
имевшая форму боевого щита, со всех сторон омывалась рекой Океан], который
вы, персы и мидяне, называете  "Морем  Вурукрта".  Надеялся  я  в  глубине
сердца, что мне, своему союзнику, завещает он Мидию. Были на  то  причины,
владыка, ты же знаешь: царица, любимая жена  Астиага,  мать  матери  Кира,
была моей родной сестрой! И еще одно обстоятельство, самое существенное из
всех, подогревало мои надежды, лелеемые долгие  годы  в  моих  чертогах  в
ожидании ухода в мир иной престарелого, обиженного богами Астиага: не было
у мидийского царя сыновей-наследников...
     Сейчас, когда прошло более двадцати лет после  того,  как  моя  Лидия
стала одной из сатрапий  твоей  державы,  мне  ясно,  насколько  наивны  и
беспочвенны были мои  притязания  на  мидийский  престол.  Это  я  понимаю
сейчас, двадцать лет спустя, а  тогда...  С  годами  мы  становимся  много
мудрее, владыка, и именно поэтому старость в почете у всех без  исключения
народов земли... Как и следовало ожидать, почувствовав над собой  холодное
дыхание смерти, Астиаг призвал в Экбатаны [столица Мидии] своего  любимого
внука, еще совсем юного Кира, и завещал ему  свое  огромное  царство.  Все
мидийские  вельможи  склонились  ниц  перед   новым   владыкой,   любимцем
Ахурамазды, признали его божественную власть над собою...
     Через несколько дней Астиаг, простившись с близкими, ушел  в  страну,
откуда нет возврата, сопровождаемый причитаниями  и  неутешными  рыданиями
родных, царедворцев и многочисленных плакальщиц. Но  не  успели  проводить
Астиага  в  последний  путь,  еще  не  стихли  раздирающие  сердце   вопли
плакальщиц и громкие рыдания близких, не успела окаменевшая от горя страна
сменить траурные одежды, как  я  объявил  войну  юному  Киру,  заручившись
добрыми предзнаменованиями оракулов Лидии и Эллады,  поддержкой  Амматиса,
Валтасара [Валтасар - царь Вавилона, побежденный Киром]  и  тех  мидийских
вельмож, на чьих перстах были  нанизаны  мои  перстни,  чьи  холеные  руки
украшали мои  драгоценные  браслеты,  чьи  хитоны  раскрашивали  бесценным
пурпуром мои не поднимающие глаз... Самоуверенный, вступил  я  в  битву  с
ополчением Кира, надеясь, что перейдут на мою сторону мидийские  вельможи,
облагодетельствованные моими дарами, однако дрогнули они в  решающий  час,
не сдержали своих обещаний... - Крез поторопился подавить в себе горестный
вздох.  -  Целый  день,  от  зари  утренней  до  зари  вечерней,   длилась
ожесточенная схватка, но ни я,  ни  Кир  не  смогли  получить  перевеса  -
конница моя в те времена не имела себе равной во всей Азии. А  время  года
было крайне неблагоприятное для ведения  военных  действий  -  надвигалась
зима с ее пронзительными ветрами, холодом, убивающим все  живое.  Решил  я
вернуться в Лидию, переждать до благодатной весны, уверенный, что  так  же
поступит и Кир. Но богобоязненный  Кир  не  испугался  зимы,  нагрянул  он
неожиданно к древним стенам Сард. А я к тому времени уже  успел  отпустить
отряды союзников, велев вернуться  ранней  весной,  как  только  подсохнут
дороги...
     На этот раз Крез не удержался и горестно вздохнул.
     - И я был разбит, владыка, город мой,  не  выдержавший  осады,  взят,
разрушены  его  стены.  Богатства  мои  стали  легкой   добычей   отважных
персидских воинов, а сам я брошен к  стопам  царя!  Вот  так  я,  владыка,
избалованный  удачей,  не  изменявшей  мне  до  той  поры,  не  только  не
присоединил к своему чужое царство,  но  и  лишился  доставшегося  мне  от
отца...
     Ленивым движением приподнялся Камбиз со своего ложа, опустил открытые
до колен ноги на мягкий ворсистый ковер.
     - Да,  мудрый  Крез,  во  многом  ты  прав.  Ослепленные  постоянными
удачами, не знакомые с препятствиями при достижении цели, возомнившие себя
избранниками  судьбы,  смертные  очень  часто  жаждут  большего,  чем   им
определено непреклонным роком. Но ты неправ в другом:  нет  тех  богов,  о
которых ты упоминал сейчас, и которым ты приносил и продолжаешь  приносить
втайне от меня обильные жертвы. Бог  один  -  и  имя  ему  Ахурамазда!  Он
возлюбил Персиду и вознес ее превыше  всех  народов  и  царств.  Рано  или
поздно, но все народы земли склонятся перед величием единого бога, уверуют
в его могущество,  перестав  чтить  несуществующих  богов  и  разрушив  до
основания их храмы, возведенные заблуждением и руками  пленных...  Или  ты
думаешь иначе, мудрый Крез?
     - Владыка, - не замедлил с ответом вельможа, - у меня было достаточно
времени, чтобы задуматься над этим, не гневись, если я  поделюсь  с  тобой
своими сомнениями. Сейчас усилиями отца твоего,  богобоязненного  Кира,  и
твоими беспримерными подвигами, владыка, Персида вознесена на недосягаемую
высоту - много народов и племен в твоей державе, и не  хватит  пальцев  на
руках и ногах здесь присутствующих, чтобы  пересчитать  их,  говорящих  на
разных языках. Но,  владыка,  разве  мало  примеров  подобного  возвышения
одного народа над другими дают нам ушедшие без возврата  столетия!  В  том
числе и тех народов, чьи правители шлют  сегодня  в  твой  дворец  богатые
дары. Прочти надписи на храмах  этой  страны  -  где  она,  громкая  слава
Рамзэса? Где оно, величие царей Кипра, кто из жителей острова еще помнит о
нем?! Прочти глиняные таблички городов Междуречья - где она, слава Саргона
Аккадского, чьи штандарты реяли над многими покоренными  им  странами?!  В
столице державы,  созданной  легендарным  Хаммурапи,  стоит  и  следит  за
порядком твой многочисленный гарнизон. Там, где  красовались  под  голубым
небом  древние  и  многолюдные  города   хеттов,   митаннийцев,   урартян,
ассирийцев, растут бурьян и чертополох, да шакалы рыскают по  ночам  среди
развалин. А  ведь  все  эти  народы  поклонялись  усердно  своим  богам  и
приносили  им   исправно   и   своевременно   в   течение   многих   веков
умилостивительные жертвы! Так почему же бессмертные боги  не  препятствуют
унижению своих народов, тех народов, которых они сами некогда  возвысили?!
К тому же, владыка, оракулы этих богов зачастую лгут смертным и толкают их
на роковые шаги!
     - Ты, наверное, вспомнил  сейчас  об  оракуле,  полученном  тобою  от
прорицательницы храма в Дельфах, - усмехнулся Камбиз. - Но ты сам тогда не
понял послания пифии,  оно  не  было  благоприятным  для  тебя,  наоборот,
предупреждало о неминуемом поражении!
     - Не только я стал жертвой туманных прорицаний, владыка, и не  только
себя имел я в виду, - проронил Крез. -  Но  я  продолжу...  Вот  к  какому
выводу, владыка, пришел я после долгих бессонных ночей, не обессудь,  если
он не верен. Ведь смертному не дано проникнуть в  замыслы  бессмертных!  -
вельможа вновь тяжело вздохнул и слегка откашлялся, прежде чем продолжить.
- Боги, подобно людям, нуждаются в отдыхе! Пусть даже один раз в столетие.
Рано или поздно, но  они  должны  возлечь  на  свое  ложе  в  опочивальне,
предаться сладкому сну. А в это время другие боги,  словно  они  только  и
ждали этого часа, способствуют возвышению тех народов, кто приносит им,  и
только им, обильные жертвы! Среди греков, - кивнул Крез в сторону  Фанеса,
который еле сдерживал зевоту от долгих рассуждений вельможи, - прославился
один  аэд,  слепой  певец  по  имени  Гомер,  родом  из  Азии.  Он  создал
изумительную по красоте  и  звучности  строф  поэму  о  греческих  героях,
приплывших на тысяче многовесельных кораблей к  стенам  Илиона,  к  городу
Приама, чтобы сразиться с его воинами и отомстить  за  жгучую  обиду  царя
Менелая, у которого Парис, сын Приама,  похитил  красавицу-жену,  волоокую
Елену. Боги, которым приносили обильные жертвы как греки, так  и  илионцы,
разбились на два лагеря, и ни одна из враждующих сторон не  могла  достичь
перевеса в течение долгих десяти лет. То греки теснили илионцев, то  воины
Приама   теснили   прибывших   на   широкогрудых   кораблях   эллинов    в
многочисленных, чуть ли не ежедневных схватках... Но вот на что я  обратил
внимание, владыка, когда мне пришлось услышать эту  поэму  из  уст  певца:
жена Зевса [Зевс - верховный  бог  древних  греков]  творит  все,  что  ей
заблагорассудится, как только  ее  бессмертный  супруг,  испив  сладчайшей
амброзии, удаляется на покой. - Уже в который раз Крез горестно  вздохнул.
- А может быть, владыка, среди богов идет такая  же  борьба  за  верховную
власть, как и среди венценосцев земли, и то один бог, то другой берет верх
над остальными? И этим как раз и объясняется стремительное возвышение и не
менее стремительное падение в безвестность отдельных народов и держав?!
     Вошедший в шатер страж дверей приблизился к Камбизу.
     - Говори, - царь слегка подался в сторону придворного.
     - Владыка, ты посылал за вавилонским жрецом. Он ждет у входа. И  еще,
владыка, в лагерь прибыли только что трое священнослужителей из Мемфиса. У
них к тебе какая-то неотложная просьба.
     - Эти трое подождут, а жреца из Вавилона  немедленно  введи  сюда,  -
распорядился царь.
     Мелкими, но быстрыми, семенящими шажками  попятился  к  выходу  страж
дверей, приподнял тяжелый полог и позвал  Агбала,  в  руках  которого  был
длинный  предмет,  обернутый  в  ярко-зеленую   материю.   Без   признаков
какого-либо волнения приблизился он к Камбизу, встал перед ним на колени.
     - Владыка народов, великий Камбиз, я прислан в  твой  стан  Верховным
собранием жрецов многовратного Вавилона, чтобы  вручить  тебе  легендарный
меч Хаммурапи. Он здесь, в этом свертке. Владеющий этим мечом и обнаживший
его в бою никогда не познает горечи поражения. Прими же наш  дар,  владыка
народов!
     - Дарий! - молвил Камбиз, приняв из рук Агбала  увесистый  сверток  и
бросив его небрежно на ложе.  -  Распорядись,  чтобы  сегодня  же  вечером
каждый воин, прибывший со  мной  на  берег  Пиравы  [Пирава  -  персидское
название Нила], знал об этом даре жрецов  Вавилона.  Уверенность,  что  их
царь непобедим, придаст им новые, неисчерпаемые силы! А ты, юноша,  можешь
быть моим гостем, я еще побеседую с тобой. И можешь быть спокоен, никто  в
лагере не посмеет обидеть тебя,  даже  если  ты  будешь  приносить  жертвы
несуществующему богу. - Камбиз полуприкрыл свои шафрановые глаза, о чем-то
задумавшись, затем  выкрикнул  в  сторону  входа:  -  Впустите  мемфисских
жрецов!
     Агбал уселся на кожаный  миндер  напротив  Камбиза,  между  Крезом  и
Фанесом.
     Оставив у входа желтые пантерьи шкуры и обувь  из  папирусного  лыка,
вошли египтяне  в  прохладу  царского  шатра.  Рассеянный  свет,  падающий
сверху, заиграл на  их  льняных  нагрудниках,  усыпанных  драгоценностями.
Гладковыбритые удлиненные  головы  египтян  блестели,  словно  выкрашенные
бронзовой краской - несколько раз в течение дня натирались жрецы с ног  до
головы дорогим и душистым маслом.  Тотчас  же  на  присутствующих  дохнуло
ароматом дорогих благовоний, словно в шатер вошли женщины. Жрецы, согласно
обычаю своей страны, не произнесли приветствия, лишь опустили правую  руку
до колен, слегка прогнувшись при этом  и  тут  же  выпрямившись.  Пытливым
взглядом окинул их Камбиз.
     - Наверное, важные дела заставили вас  покинуть  своих  звероподобных
богов и прибыть в мой душный лагерь. Чем порадуете владыку персов и мидян?
- обратился к ним царь.
     Случайно  кинув  взгляд  в  сторону  Агбала,  Крез  крайне   удивился
неприкрытому интересу, с которым юноша  наблюдал  за  Камбизом,  подавшись
вперед всем своим худощавым телом и не моргая,  словно  старался  навсегда
запечатлеть в своей памяти образ царя.
     - Владыка народов! - один из жрецов выступил вперед. -  Мы  пришли  в
твой стан с  просьбой:  разреши  провести  в  стольном  Мемфисе  ежегодные
празднества в честь бога Аписа. Жители нашей страны привыкли  к  ним  и  с
жгучим нетерпением ждут, когда они начнутся! - Камбиз  задумался,  уставив
свой взор в рисунок  ковра  под  ногами.  Крез,  все  еще  наблюдавший  за
Агбалом, чье поведение удивило  вельможу,  заметил,  как  тот  еще  больше
подался вперед.
     С неожиданной резвостью, едва  не  запутавшись  в  полах  белоснежной
туники, Камбиз сорвался со своего ложа и  подскочил  к  говорившему.  Даже
Крез, не раз видевший охваченного гневом царя, поразился происшедшей в нем
перемене. Яркий румянец выступил на его  щеках,  и  весь  он  дрожал,  как
застигнутый эпилепсией.
     - Вы, жалкие служители блудливых богов! - вскричал Камбиз. - Обрившие
свои головы,  словно  грязные  рабы!  Вы,  поднявшие  своими  заклинаниями
злобный ветер пустыни и погубившие в ее горячих песках мое славное войско,
отправленное на покорение заносчивых аммониев, - вы посмели явиться в  мой
лагерь со своей наглой просьбой?! Вы  не  желаете  предаваться  радости  в
своих темных храмах, нет, вы желаете выплеснуть ее на  пропахшие  кошачьей
мочой улицы и площади Мемфиса? Сейчас, когда все верные мне персы оденутся
в траур, вы торопитесь облачиться в яркие праздничные одеяния и под  звуки
тамбуринов и сладкозвучных флейт отправитесь торжественной  процессией  по
улицам Мемфиса, окруженные пьяной от  восторга  толпой,  восхваляя  своего
никчемного бога,  радуясь  несчастью,  постигшему  персов?!  Но  этому  не
бывать, плешивые шакалы! Завтра же мои  воины  разрушат  ваши  храмы,  эти
приюты скорпионов, змей и летучих мышей! Завтра  же  они  разбросают  ваши
кумиры! А вас, переполненных наглостью, мои воины предадут смерти  сегодня
же, до захода солнца... Вы всю свою жизнь молились своим никчемным  богам,
так молитесь и сейчас, чтобы они вызволили  вас  и  вырвали  из  рук  моих
палачей!
     Камбиз махнул рукой, повелевая  страже  схватить  египтян.  Никто  из
жрецов не пытался возразить Камбизу во  время  его  гневной  тирады  и  не
оказал сопротивления, когда рослые меченосцы набросились на  них  и  стали
вязать им руки. Тяжело дыша, еще не  остывший  после  неожиданной  вспышки
гнева, вернулся Камбиз на свое ложе. Присутствующие  в  шатре  прятали  от
царя свои взоры, только лицо Фанеса выражало беспредельное довольство.
     - О царь! - грек еще раз пригладил свои огненно-рыжие  волосы.  -  Да
буду я твоей опорой и разящим мечом твоей длани! Позволь мне поведать тебе
о том, чего ты еще не знаешь!
     Камбиз поднял свой тяжелый взгляд на нетерпеливого грека.
     - Говори! - скорее выдохнул, чем произнес он.
     - Владыка, когда ты со своими воинами терпел неслыханные  лишения  во
время  похода  на  коварных  эфиопов,  пощаженный  тобой  и   не   знающий
благодарности, оставленный на троне Псамметих, этот переполненный  ядом  и
желчью лицемерный фараон, - да будет он мертв! болен! весь в  кровоточащих
язвах! [Фанес перефразирует формулу: "Да будет он жив! невредим! здоров!",
которую  употребляли  египтяне  после  упоминания  в  третьем  лице  имени
фараона] - подбивал египтян на  восстание!  Спрятавшись  за  Белой  стеной
[Белая стена  -  укрепленная  часть  Мемфиса],  он  готовил,  уподобившись
ночному вору, удар  тебе  в  спину.  Сколько  сосудов,  на  которых  писцы
начертали твое имя, превратил он в черепки проклятья? [черепки проклятья -
осколки глиняных сосудов, на которых были начертаны имена врагов  фараона;
сосуды после произнесения многочисленных  проклятий  разбивались]  Сколько
раз называл он тебя сыном ненасытного щитоносца? [слово  "кер",  созвучное
имени Кир, значило на древнеегипетском "щитоносец"] Втайне от твоих людей,
владыка, отправлял он вниз,  к  дельте  Пиравы,  тяжелогруженные  барки  с
оружием к Амиртею, чтобы мечами и копьями из арсеналов  Мемфиса  вооружить
буйные банды обезумевшего ливийца. Клятвопреступник нарушил свое обещание,
данное перед ликом богов, и давно ждет  удобного  момента,  чтобы,  собрав
свои немалые силы в единый кулак, броситься на тебя,  как  рысь  на  спину
одинокого путника. Отступник достоин смерти, владыка, он недостоин пощады,
и голова его давно уже должна была  покоиться  на  Книге  Мертвых!  [Книга
Мертвых - свиток, который клали под голову мумии перед  тем,  как  закрыть
саркофаг] Но если ты не намерен оборвать нить  его  жизни,  то  сошли,  по
крайней мере, в город Чару [пограничная крепость в  Нижнем  Египте,  место
ссылки преступников], где он встретит не одного из  своих  бывших  семеров
[семеры - "друзья двора", "единственные друзья", - приближенные фараона].
     Лицо Камбиза казалось вылепленным из алебастра.
     -  Дарий,  распорядись,  чтобы  нечестивца,  презревшего  собственные
клятвы, доставили в мой лагерь живым или мертвым! Вели заковать  его  и  с
кляпом  во  рту  [именно  в  таком  виде  изображены  знатные  узники   на
Бехистунской скале] доставить сюда, чтобы он не мог своими ложными  устами
еще раз молить меня о пощаде!
     Крез, который сославшись на недомогание, не участвовал  в  походе  на
эфиопов и провел все это  время  в  Мемфисе,  знал  достоверно,  насколько
далеки от истины  ложные  обвинения  греческого  наемника.  Фанес  пытался
руками Камбиза отомстить фараону за казнь  своих  сыновей.  Тогда,  в  час
решительной битвы, когда две армии: египетская и  персидская,  выстроились
на голой равнине друг против друга, ожидая сигнала  своих  военачальников,
чтобы броситься в яростную схватку, греческие наемники  Псамметиха  вывели
перед строем связанных сыновей Фанеса и казнили их на глазах  беспомощного
отца, указавшего, по мнению греков, персидским полчищам кратчайшую  дорогу
в страну пирамид.
     ...Чудом избежав гнева Аматиса,  Фанес  не  успел  предупредить  свою
семью и захватить ее с собою - все