переносили в их  пределы  изваяния  своих
верховных богов. Да мало ли других царей и владык проделывали  это?  Разве
не подобным образом возникли неприступные, обнесенные семью кольцами стен,
Экбатаны, детище Дейоки, первого царя  мидийцев?!  И  поэтому  их  решение
построить новый город на границе между Персией и Мидией не должно  вызвать
у их царедворцев и оросангов болезненного подозрения.
     Братья  не  стали  откладывать  осуществление  своего  замысла.  Всех
находившихся под их рукою рабов отправили они в заранее  облюбованное  ими
место под наблюдением неусыпных надсмотрщиков  и  под  охраной  бдительных
копьеносцев. Они заслали тамкаров в Урарту за мрамором и туфом, в Мидию  -
за гранитом и известняком, в  Бактрию  -  за  ляпись-лазурью  и  медью,  в
Вавилон - за асфальтом и свинцом. Мел, песок и глина добывались на  месте.
Сотни ваятелей и их учеников были доставлены со всех концов государства  и
поселены в сооруженных для них бараках - вдалеке от "домов узников", но по
соседству с казармами воинов.
     Через два года воцарившийся на престоле и подавивший все восстания не
признавших его великих Персии, Дарий использует все заготовленное братьями
для строительства Персеполя, новой  столицы  его  государства,  но  не  на
месте, облюбованном магами, а на южных окраинах исконной  Персии.  Но  это
будет через два года, а пока... А пока все выглядело в  радужных  красках.
Прексасп казался надломленным и готовым на все,  лишь  бы  сохранить  свою
жизнь и жизнь своих близких. Он по-прежнему, когда  надежные  люди  Губара
выспрашивали его, пытаясь  вырвать  у  него  неосторожные  слова  и  затем
обвинить в государственной измене, притворялся  непонимающим,  делая  вид,
что ему ничего не известно  о  якобы  свершившемся  убийстве  Бардии.  Но,
загипнотизированные этим внешним благополучием, братья  не  замечали,  как
растет и крепнет молва о том, что в доме Кира не все благополучно, что  на
высоком троне восседает не сын Кира, а маг, двойник царевича,  а  истинный
Бардия мертв, и труп его запрятан  неведомо  где,  а  не  отдан  птицам  и
зверям, как это завещано предками.
     Как часто ложные слухи, принарядившиеся в одежды  бесспорной  истины,
овладевают сердцами и помыслами людей, толкая их на  поспешные  и  роковые
решения! Так удивительно  ли,  что  правда  рано  или  поздно  выходит  на
солнечный  свет?  Слухи,  основанные  на   событиях,   имевших   место   в
действительности, в конце концов окрепнут и станут достоянием многих, если
не всех. А в данном случае пищу этим  слухам  давали  сами  братья  своими
уверенными, но, может быть, преждевременными действиями.
     Знатные  персы  были  недовольны  назначениями  в  самые   отдаленные
гарнизоны, где правда, можно было быстро увеличить свое состояние, но  где
оперенная стрела местного жителя могла затрепетать за спиной,  воткнувшись
между лопатками. Сначала персам казалось, что  они  не  угодили  чем-то  и
когда-то новому владыке, так круто все изменяющему. Назначение на  окраину
державы казалось неприкрытым проявлением царской немилости именно  к  ним,
но когда они убеждались,  что  это  становится  общим  правилом  для  всех
персов, вельможи начинали задумываться, и тогда многие из  них  вспоминали
предсмертные слова Камбиза уже без прежнего недоверия к ним. Десять  тысяч
"бессмертных", оказавшиеся не у дел и истолковавшиеся по веселым дружеским
попойкам и  праздной,  беззаботной  столичной  жизни,  которую  они  имели
возможность оценивать за первые три года  непродолжительного  царствования
Камбиза, разносили недовольство среди остальных своих сверстников. К  тому
же  выдвижение  мидийцев  на  самые  ответственные  должности,  пока   еще
малозаметное, но с каждым днем все более  явное,  не  могло  не  тревожить
персидскую знать. И быть может то, что сын Кира доверил свою  божественную
жизнь мидийцам, набрав среди них отряд телохранителей,  не  удивило  бы  в
иное  время  персидских  вельмож  и  не  подкрепило  бы  их  пробудившиеся
подозрения - ведь и фараоны, и цари канувших в вечность государств, и даже
тираны мелких греческих полисов  ограждали  себя  зачастую  от  непокорных
соотечественников вооруженными  отрядами  наемников,  хорошо  оплачиваемых
иноземцев, но сейчас эта странная недоверчивость к почитающим своих владык
персам казалась более чем подозрительной.
     Гаумата и Губар, однако, не сталкивались  еще  с  противодействием  и
непокорностью, поэтому не заметили растущей как на дрожжах опасности.  Это
был период, когда те, кто успел догадаться о подмене  Бардии,  не  спешили
делиться своими сомнениями с  другими  великими,  желая  удостовериться  в
истинности своих  догадок.  Это  был  период,  когда  персы  только-только
начинали оглядываться по сторонам, выискивая себе  союзников,  высматривая
тех, на кого можно будет опереться в предстоящей борьбе,  которая  обещала
быть нелегкой и  кровопролитной,  если  остальные  маги  и  великие  Мидии
поддержат своих соотечественников.
     Этот роковой для братьев период  и  просмотрели  Гаумата  с  Губаром,
загипнотизированные своими немалыми успехами, поддержкой  Атоссы  и  своей
безраздельной властью,  полностью  сосредоточенной  в  их  руках,  и  даже
соглядатаи, опытные и  верные  Губару,  были  бессильны  что-либо  узнать,
предугадать, предотвратить...


     Уже все было готово для проведения праздничных торжеств в столице  по
случаю бракосочетания Бардии и Атоссы.
     Со стороны Сард непрерывным потоком  шли  в  столицу  тяжелогруженные
обозы с амфорами, наполненными рыбой, засоленной  в  мастерских  ионийских
городов - она предназначалась для  простолюдинов,  жителей  столицы  и  ее
окрестных поселений. С изрезанных многочисленными каналами берегов  Пиравы
караваны дымчатых верблюдов доставляли в плотных кожаных мешках тяжелую  и
крупную, налитую солнечным теплом египетскую пшеницу. С глинистых  берегов
Тигра и Евфрата везли в столицу  сладкие  маслины.  Из  далекой  Аравии  и
таинственной  страны  Синдху  караваны  тамкаров  доставляли  экзотические
пряности и душистые приправы. Сирийцы слали  дары  своей  щедрой  земли  -
орехи и миндаль, семена кедрового дерева,  а  также  высушенные  на  южном
солнце  акриды  в  огромных  плетеных  корзинах   и   украшенных   строгим
геометрическим орнаментом сосудах.
     В крытом царском бассейне плавали огромные прожорливые осетры из моря
каспиев, бороздили поверхность воды своими плавниками редкие породы рыб из
Эгейского Понта и Понта Эвксинского. Курьеры,  обеспечивавшие  непрерывную
связь  с  гарнизонами  в  горной  Урарту,  были  предупреждены  заранее  и
приготовились  к  быстрой  доставке  знаменитой  рыбы,  которая   способна
преодолевать  высокие  водопады,  двигаясь  вверх  между   низвергающимися
ледяными струями горного потока. Ловкие и  неутомимые  птицеловы  облазили
несчетное множество деревьев, обмазали ветки  долговаримым  клеем,  и  уже
успели поймать невообразимое количество  всевозможной  дичи.  В  окрестных
лугах и полях паслись стада быков, коров, овец; жирные откормленные свиньи
и молочные поросята изрыли своими  рылами  все  склоны  глубоких  оврагов.
Хаома, виноградное и финиковое вино дожидалось  своего  часа  в  сумрачных
прохладных подвалах огромного царского дворца, где  царило  круглосуточное
движение.
     И день, назначенный для  бракосочетания  детей  Кира,  указанный  как
самый благоприятный в ближайшее время, верховным священнослужителем  храма
огня в Экбатанах, наконец-то наступил.
     С  раннего  утра,  пока  жители   многолюдной   столицы   не   успели
перегородить улицы длинными столами, торопились вельможи Персиды  и  гости
владыки к воротам царского дворца. С первыми лучами  еще  не  ослепляющего
глаза утреннего солнца  раскрылись  настежь  окованные  железом  массивные
ворота в высокой стене, огораживающей территорию дворца,  который  казался
слишком малым и тесным по сравнению с поражающими  воображение  дворцовыми
постройками вавилонских царей, египетских  фараонов  и  дворца  в  Сардах.
Прибывшие растекались по широкому двору, рассаживались за высокими столами
на заранее отведенные для них места. Ни одни покои не смогли  бы  вместить
всех желающих поднять наполненный  вином  кубок  на  бракосочетании  детей
Кира, поэтому столы были выставлены прямо на дворе, в  пространстве  между
фасадом дворца и подсобными пристройками, прилепившимися к высокой  стене,
защищающей дворец.
     Усевшись на свои места, великие Персиды  и  гости  владыки  окидывали
взглядом широкие  столы,  ломившиеся  от  всевозможных  явств:  зажаренных
целиком быков, коров, телят и баранов; запеченных в  тесте,  испеченных  в
песке и золе  гусей  и  диких  кур;  пучки  зелени,  уложенные  пирамидами
всевозможные фрукты красовались на  серебряных  подносах.  Золотые  кубки,
доставшиеся Киру по наследству от Астиага и взятые в виде  военной  добычи
во  время  походов  по  просторам  Азии,   отражали   своими   полыхающими
поверхностями бородатые лица гостей. Те из них, кто впервые прибыл в Сузы,
с нескрываемым любопытством осматривали внутренний двор, украшенный яркими
цветами, сочной зеленью, гирляндами  из  ветвей  кипариса  и  благородного
тамариска,  разноцветными,  ниспадающими  мягкими   складками,   лоскутами
материи. На стенах на одинаковом расстоянии друг от друга на высоте в  два
человеческих роста, горели ровным  невидимым  пламенем  длинные  факелы  -
огонь  очистит  мысли  пирующих  и  отгонит  от  них  зловредных  демонов,
распространяющих вражду среди смертных.
     За спинами гостей стояли лотки с еще сырым мясом, фруктами, зеленью и
овощами; рядом с ними - сосуды с широким горлом, кратеры, как называли  их
греки. Виноградное и финиковое  вино  в  этих  сосудах  уже  с  утра  было
разбавлено водою и готово к употреблению.
     В той  части  двора,  где  располагались  казармы  дворцовой  охраны,
высилось сооружение  в  три  человеческих  роста,  задрапированное  яркими
бактрийскими  и  согдийскими  коврами,  украшенное  гирляндами  свежих   и
ароматных цветов. Верхнюю часть сооружения венчали два сиденья из  черного
эфиопского дерева с массивными подлокотниками из желтой слоновой  кости  -
на них должны восседать под взглядами пирующих сын и  дочь  благочестивого
Кира. Испив  златоцветной  хаомы,  дарующей  физическую  силу  и  здоровье
потомству, они возлягут в эту ночь на общее ложе.
     Осмотревшись, вельможи и гости владыки заводили между  собою  легкие,
пустячные разговоры - сидеть  без  дела  на  неудобных  скамейках  занятие
утомительное. Один вспоминал пышные свадьбы Камбиза, другой, облокотившись
о стол, советовался со своим заспанным соседом, когда и где выгоднее сбыть
привезенную с песчаных берегов Пиравы богатую добычу. Третий  уже  начинал
горячиться, доказывая своим даже не пытавшимся возражать соседям,  что  ни
одна охотничья собака не идет ни в  какое  сравнение  с  псом  из  далекой
страны  Синдху,  обученным  преследовать  зверя  и  гнать  его  в  сторону
притаившегося охотника.  Те,  кто  провел  большую  часть  своей  жизни  в
стремительных походах Кира и  Камбиза,  а  поэтому  не  успел  обзавестись
семьей,  громогластно  рассуждали  о  преимуществах   холостяцкой   жизни,
лишенной  всевозможных  забот  о  гареме  и  его   изнывающих   от   тоски
обитательницах.
     И когда  уже  казалось,  что  гости  забыли,  по  какому  поводу  они
собрались на территории дворца со всех  концов  обжитого  мира,  раздалось
пение  священных  гимнов  -  процессия  наряженных  в  белоснежные  одежды
священнослужителей,  впереди  которой  шли  владыки  и  Атосса,   покидала
внутренние покои дворца. Разговоры за столами немедленно прекратились, все
встали и развернулись в сторону торжественного  шествия,  сотрясая  воздух
гортанными  криками  в  честь  царственной  четы,  и  тотчас   же   словно
многоголосое  эхо  подхватило  эти  крики,  все  многолюдные  улицы,   уже
перегороженные  столами,  взорвались  медным  звоном  гонгов,   серебряных
колокольчиков, ревом труб  и  радостными  самозабвенными  воплями.  Тысячи
вспугнутых и выпущенных на волю птиц взмыли в воздух, затмив  собою  синий
шатер неба.
     Маги  несли  в  руках  ветви  тамариска  и  факелы  с   ярко-красными
рукоятями, какие были  укреплены  на  каменных  стенах  дворца  и  ограды.
Медленным,  торжественным  шагом,  нигде   не   останавливаясь,   обогнула
многочисленная процессия заваленные явствами столы и вышла  к  сооружению,
задрапированному яркими коврами. Владыка в таком же  белоснежном  одеянии,
как и следующие за ним священнослужители,  поддерживал  за  правый  локоть
облаченную в зеленый наряд Атоссу. Вместе поднялись они на  возвышение  по
огибающей его лестнице, на каждой ступени которой застыл рослый копьеносец
с насупленным от напряжения взглядом. Как только царственная чета уселась,
маги прекратили пение гимнов, смолкли постепенно крики во дворе,  а  вслед
за этим и на улицах столицы. Двое молодых жрецов поставили перед женихом и
невестой легкий походный столик о трех ножках, водрузили на  него  высокий
сосуд с хаомой, две нефритовые чаши, яйцо - символ зарождения новой жизни,
бронзовое зеркало и два золотых подноса: один с проросшими зернами пшеницы
и ячменя,  второй  с  особой  пищей,  предназначенной  для  новобрачных  и
составленной из семи сортов орехов и  фруктов:  грецких  орехов,  миндаля,
фисташек,  инжира,  хурмы,  винограда  и  гранатов.  Когда  молодые  жрецы
покинули возвышение, владыка взял с  подноса  несколько  зерен  пшеницы  и
поделился ими с Атоссой. Когда царица съела  их,  владыка  вытянул  вперед
правую руку ладонью вниз - и тотчас же рабы  устремились  к  ломящимся  от
явств столам, забулькало вино, изливаясь из сосудов в золотые кубки...
     Пиршество началось  одновременно  и  во  дворце,  и  на  всех  улицах
празднично украшенной столицы.
     Иссиня-черные волосы Атоссы, заплетенные в тонкие  косички,  змеились
по  ее  плечам.  Подведенные   сурьмой   глаза   казались   огромными   на
неестественно бледном лице, которого не касался, казалось, луч солнца. Те,
кто видел царицу на свадебном пиру рядом с Камбизом шесть  лет  назад,  не
могли на заметить сейчас происшедшей с ней  разительной  перемены  -  если
тогда она была юной девушкой, то сейчас перед ними была умудренная горьким
жизненным опытом женщина, чьи краски, данные ей от  природы,  поблекли  от
неудовлетворенного желания властвовать и повелевать.
     Необычна судьба этой много претерпевшей и  испытавшей  женщины.  Дочь
властителя Азии, вступает в брак, который в те времена считался священным,
со своим единокровным братом и в течении шести  долгих  лет,  показавшихся
царице вечностью, нелюбимая и отвергнутая, живет то в  дикой  глуши,  куда
сослал ее подальше от своих глаз Камбиз, то в  одном  из  покоев  царского
гарема на территории дворца в Сузах, и все эти годы, терзаемая ревностью к
своей более счастливой сестре, посылает проклятие за проклятием на  нее  и
на венценосного брата. Волею злого рока  оставшись  совершенно  одна,  без
поддержки отца, братьев и сестры,  она  вынуждена  своим  именем  прикрыть
тайну Гауматы,  выйти  за  самозванца,  посмевшего  посягнуть  на  престол
Персии, на достояние рода Ахеменидов, еще в  тот  момент,  когда  истинный
владыка, муж ее Камбиз, был жив. Полюбила ли она отважного мидийца, или же
нуждалась в его поддержке больше, чем он в ней?! Кто знает...  Но  пройдет
еще несколько месяцев, и дочь благочестивого Кира вновь оденет подвенечный
наряд...
     Торжественная и властная, с  царственной  осанкой,  восседала  Атосса
рядом с самозванцем, надменным, холодным взглядом  рассматривая  пирующих.
Вооруженные дорогими кинжалами, они с молниеносной  быстротой  разделывали
огромные туши, опорожняли кубок за кубком, и обнаженные  по  пояс  царские
слуги не  успевали  убирать  за  ними  кости  и  объедки,  наполнять  чаши
разжигающим  аппетит  вином.  Шум  веселого  застолья  переливался   через
зубчатую стену, огораживающую территорию дворца, и сливался с  праздничным
гулом улиц и площадей,  где  за  длинными  столами  шло  не  менее  шумное
пиршество простых персов, жителей столицы.
     Губар почти не притрагивался к своему кубку,  внимательно  следил  за
происходящим, цепким взглядом  окидывал  присутствующих,  и  был  доволен.
Каждый пил за троих и ел за двоих, выкрикивая  время  от  времени  громкие
здравницы в честь Бардии и Атоссы, славного сына и дочери Кира.  Но  вдруг
Губар вздрогнул - его взгляд уперся в Прексаспа.  Тот  сидел,  склонившись
над столом, держа в  руках  золотой  кубок,  и  скатерть  перед  ним  была
совершенно чиста, словно он до сих пор еще не притронулся ни к чему из тех
явств, которые не  успевали  подносить  к  столам  быстрые  и  расторопные
царские слуги. Понаблюдав за ним  некоторое  время,  Губар  убедился,  что
вельможа не прикасается решительно ни к чему, и ни разу не присоединился к
выкрикивающим здравницы, а только пил и пил  разбавленное  водой  янтарное
вино.  Уже  и  рядом  сидящие  с  Прексаспом  обратили  внимание  на   его
неестественно жалкий вид, о чем-то спрашивали его, но о чем, Губар не  мог
слышать.
     Губар нахмурился.
     Хотя Прексасп и отрицал настойчиво все, что приписывали  ему  не  без
основания живучие слухи, он оставался тем болезненным  гнойником  на  теле
державы, который следовало вскрыть как можно быстрее. И, может быть,  даже
сейчас, когда знатные персы и гости владыки могут  лицезреть  собственными
глазами  гордую  и  неприступную  Атоссу,  царственную  Атоссу,   воистине
достойную дочь  властителя  народов  и  племен  Азии.  Сейчас,  когда  они
провозглашают в ее честь громкие здравицы.
     Губар подал знак рабу, который стоял, широко расставив  бронзовые  от
загара ноги, с длинной массивной колотушкой у медного гонга.  Заметив  его
жест, раб ударил колотушкой по отполированной поверхности гонга, и  густой
звон поплыл над столами. Тотчас смолкли голоса пирующих,  хруст  костей  и
ненасытное чавканье, топот босых ног  по  каменным  плитам  двора.  Только
плеск  воды,  выливающейся  из  длинного  кожаного  мешка   в   кратер   с
темно-красным вином, нарушал воцарившуюся мгновенно тишину - растерявшийся
раб смотрел расширенными от испуга  глазами  в  ту  сторону,  откуда  плыл
заставивший всех замолкнуть гулкий звон...
     Губар поднялся со своего места и  поклонился  в  сторону  царственной
четы.
     -  Владыка!  Позволь  мне  обратиться  с   вопросом   к   одному   из
присутствующих здесь...
     - Говори!
     Получив разрешение,  царедворец  вновь  выпрямился  и  развернулся  к
насторожившимся гостям и великим Персиды. Только Прексасп сохранял прежнее
положение, склонившись над своим кубком,  словно  ничего  не  видел  и  не
слышал.
     - Прексасп! - обратился к нему царедворец. - Над чем ты  пригорюнился
в час, когда всех нас объемлет неподдельная радость? Почему не  веселишься
вместе с остальными  гостями,  словно  находишься  не  на  свадьбе  нашего
владыки, а на  скорбных  похоронах?  Что  тяготит  в  этот  час  именитого
вельможу! - Прексасп не отвечал, и тогда Губар продолжил.  -  Быть  может,
плеск разливаемого вина напомнил тебе о юном Теиспе, твоем  младшем  сыне,
убитом рукою Камбиза там, в далеком Мемфисе?
     Прексасп тяжело поднялся. По его отсутствующему взгляду  было  видно,
что он все  еще  оставался  там,  где  только  что  был  благодаря  своему
воображению. Но к окончанию речи царедворца глаза его заблестели,  морщины
на суровом лице разгладились, и  совершенно  трезвым  взглядом  он  окинул
пирующих. Отставив в сторону кубок, уперся он волосатыми руками в стол.
     - Мне не трудно ответить тебе,  Губар,  блюдолиз  Камбиза,  о  чем  я
думал, восседая рядом с великими Персиды! Я не собираюсь делать  из  этого
тайну - слишком много тайн для моего изболевшегося сердца!  Боюсь,  что  в
конце-концов оно не выдержит. Но ты ошибся, ничтожный  Губар,  не  о