ий
- росло могущество Персии и, как  наглядное  этому  подтверждение,  рос  и
хорошел царский дворец, заложенный еще при Ахемене.  Вместе  с  рухнувшими
лесами на земле оказались тяжелые медные чаны  с  гашеной  известью,  кучи
гипса, алебастра, шамота,  смешанного  с  солями  ангобы.  Все,  что  было
заготовлено впрок помощниками Губара и царского  ваятеля,  все,  что  было
поднято на леса на спинах  не  поднимающих  глаз  под  наблюдением  тучных
надсмотрщиков, яростные, необузданные порывы ветра сбросили вниз, а потоки
хлынувшего с неба дождя превратили в ни на что не пригодную грязь. Поэтому
и вынужден  был  Губар  сидеть  вчера  допоздна,  подсчитывая  убытки  при
мерцающем свете масляных светильников, чтобы иметь возможность  тотчас  же
отчитаться перед грозным царем по его возвращении из  покоренного  Египта.
Засидевшись далеко за полночь, утомленный Губар не заметил, как  кончилось
оливковое масло в одном из светильников, и он начал коптить перед тем, как
совсем  потухнуть,  заполнив  комнату  угарным  чадом.  Губар  дышал   им,
подсчитывая  необходимое  количество  различных  строительных  материалов,
которое понадобится вновь заказать владельцам мастерских, чтобы возместить
потери, нанесенные разбушевавшимся ураганом.  Поэтому  и  проснулся  он  с
тяжелой головной болью. Губар с  удовольствием  забросил  бы  все  дела  и
искупался в бассейне,  проточная  вода  которого  подогревается  целебными
струями горячего источника. Но его ждали накопившиеся за два  дня  письма,
прибывшие со всех концов  обширной  державы  и  даже  из-за  ее  пределов:
глиняные  таблички,  папирусные  свитки,  листы   пергамента,   деревянные
дощечки,  исписанные  клинописью,  иероглифами,  финикийскими  "священными
значками", как называли их, прежде чем перенять, древние  греки.  Еще  при
Кире заведовал Губар царской почтой, сохранил он эту почетную должность  и
при Камбизе. В его обязанности входило чтение всех писем,  доставленных  в
Сузы царскими курьерами от сатрапов, наместников  городов,  многочисленных
лазутчиков,  тайных  соглядатаев,   персидских   и   иноземных   тамкаров,
состоявших на службе  у  владыки  Персиды  -  их  разведовательное  рвение
подогревалось персидским золотом. Отобрав  наиболее  важные  с  его  точки
зрения сведения, Губар спешил  доложить  о  них  царю,  или  же,  составив
сводку, пересылал ее туда, где находился отсутствующий во дворце владыка.
     Губар  владел  несколькими  языками  и  выделялся  своими   обширными
познаниями даже среди магов. Хитрый и гибкий  царедворец,  он  не  мог  не
понимать какие преимущества дает ему знание событий, происшедших порою  за
много парасангов от столицы. Слух о них  дойдет  до  остальных  придворных
только через несколько дней, а то и спустя несколько  недель.  Поэтому  он
начинал обычно  свой  день  с  просмотра  поступивших  писем;  отложив  их
просмотр на день, в крайнем случае на два дня его могло  заставить  только
из ряда вон выходящее событие, подобное этому  урагану,  доставившему  так
много убытков и новых забот.
     Взламывая печати и освобождая курьерские сумки от содержимого,  Губар
наметанным глазом сразу заметил некое несоответствие, когда очередь  дошла
до сумки, доставленной из Вавилона. В то время как сама сумка  и  один  из
двух свитков, находящихся в ней, были  опечатаны  цилиндрической  печаткой
наместника, второй свиток даже не был перевязан тонкой льняной нитью и  не
был опечатан. Смотритель  царского  дворца  мог  бы  не  обратить  на  это
внимания, решив, что всему виной халатное отношение к  своим  обязанностям
одного из писцов наместника, если бы вдобавок ко всему пергаментные  листы
не отличались друг от друга своим цветом и качеством выделки, словно  были
изготовлены в разных мастерских. Решив, что перед  ним  жалоба  одного  из
слуг наместника на своего господина,  или  же  донос,  вложенный  тайно  в
курьерскую сумку, Губар отложил было неопечатанный свиток  в  сторону,  но
затем передумал и вновь взял его в  руки.  Еще  только  разворачивая  его,
выхватив глазами отдельные строки из середины свитка, он понял, что в  его
руках не тайный донос. Невольно оглянувшись на дверь, как будто кто-то мог
следить за ним, начал он читать.
     "Царевичу, сыну Кира, моему господину, - твой раб  Пирхум.  Да  будет
мир царевичу, моему господину.
     Открыли мне страшную тайну всевидящие боги: "Ослепленный злобою  царь
персов и мидян Камбиз задумал умертвить в  тайне  от  персов  и  остальных
своих народов брата Бардию. Послал  он  в  Персию  из  своего  лагеря  под
Мемфисом вельможу, чье имя Прексасп. Велел ему царь убить царевича. Сообщи
об услышанном царевичу, дабы успел он предпринять ответные меры,  если  не
хочет в расцвете сил своих отправиться в страну, откуда нет возврата".
     Тотчас же после откровения богов, объятый ужасом за царственную особу
моего господина, вместилище ангельской доброты  и  божественного  величия,
пишу я эти строки, мой господин.
     Поверь своему верному рабу - не лжет он. Открыто его сердце  и  чисты
его помыслы. Вели своим слугам схватить Прексаспа, когда он приблизится  к
твоему дворцу, чтобы выполнить  задуманное  Камбизом.  Вели  своим  слугам
схватить близких и родных того, кто согласился на убийство, вели доставить
их пред твои царственные очи. Испугавшись за их участь, сознается во  всем
Прексасп, и тогда ты, мой господин, убедишься, что не лгал тебе верный раб
твой Пирхум.
     И еще вот о чем поведали мне бессмертные боги: "Будет  Бардия  царить
над народами Азии. Должен  он  восстать  против  злокозненного  Камбиза  и
свергнуть  отринутого  богами  с  трона,  иначе  рано  или  поздно  акинак
подосланного братом нерассуждающего убийцы вонзится ему в спину и  прервет
нить его жизни".
     Это велели мне всевидящие боги передать царевичу, моему господину".
     В первую минуту Губар не знал, что и подумать, настолько  невероятным
и неправдоподобным было то, о чем говорилось в необычном письме.
     "Кто этот Пирхум, написавший и отправивший  свиток?  Если  судить  по
письму, он либо халдей, либо  ассириец  -  именно  таким,  уже  устаревшим
стилем писались когда-то донесения, предназначенные для ассирийских владык
и вавилонских царей. И, если судить по этому письму,  отправитель  уже  не
молод, по всей  вероятности,  он  был  одним  из  приближенных  ко  дворцу
Набонида. Видимо, он и сейчас сохранил свое  влияние,  если  смог  вложить
этот свиток в опечатанную сумку гонца тайком от наместника. А может  быть,
он нашел более простое решение: подкупил курьера? Но кто бы то ни был этот
неведоомый Пирхум, каким образом узнал он о решении  Камбиза  убить  брата
Бардию, если находился в Вавилоне или в одном из  пунктов  вблизи  дороги,
ведущей из этого города в престольные Сузы? Неужто и  вправду  именно  его
избрали всевидящие боги,  чтобы  уведомить  ни  о  чем  не  подозревающего
царевича?" Выходец из племени магов, а поэтому и сам маг,  воспринявший  с
детства все их секреты, наблюдения,  обряды,  учения  и  мифы,  Губар  был
хорошо знаком  со  всеми  теми  ухищрениями,  к  которым  прибегают  порой
служители бессмертных богов, чтобы одурманить сознание людей, не  гнушаясь
при этом ничем, даже обманом. И все-таки, несмотря на это,  а  может  быть
как  раз  благодаря   этому   Губар   искренне   верил   в   существование
многочисленных богов, населяющих небесные чертоги.  Ни  тени  сомнения  не
зародилось в нем при чтении  строк,  которые  говорили  о  том,  что  боги
снизошли до смертного и открыли  ему  наяву  или  во  сне  тайный  замысел
Камбиза. Так древние ваятели, искусные и одухотворенные  мастера,  испытав
на себе  силу  воздействия  созданного  ими  же  прекрасного  произведения
искусства,  искренне  верили,  что  в  изваяниях  из  камня,  металла  или
пластичной глины живет тот бог или богиня, кого изображает данная статуя.
     Для Губара вопрос был не в том, правда или ложь в письме, вопрос  был
в том, как именно поступить ему сейчас. Губар был царедворцем  Камбиза,  и
служил он Камбизу, а не царевичу, и не было ему решительно  никакого  дела
до того, действительно ли владыка персов и мидян вознамерился убить своего
брата. "Пусть так! -  думал  он,  рассхаживая  по  комнате.  -  Что  может
измениться в этом случае для меня? Допустим, то, о  чем  сообщает  письмо,
правда, этот неведомый Пирхум не лжет. Но если он узнал об этом,  находясь
за сотни парасангов от Египта, значит, об  этом  говорит  весь  персидский
лагерь под Мемфисом. А отсюда  вытекает,  что  кто-то  уже  давно  сообщил
Бардии о намерении Камбиза.  У  каждого  владыки  были,  есть  и  будут  и
единомышленники, и тайные  и  явные  враги,  таков  уж  род  человеческий!
Предупрежденный  Бардия  предпримет,  конечно  же,  ответные  меры,  чтобы
обезопасить себя. Владея в данный момент всеми ресурсами огромной державы,
он легко рассправится с Кабизом, если только этого пожелает. Что стоит ему
пообещать Амиртею власть над Египтом? И  тогда  Камбиз,  зажатый  с  одной
стороны Египетским войском и с другой стороны - войском Бардии, окажется в
весьма незавидном положении. И тогда я, бывший  доверенный  Камбиза,  куда
денусь я?! В лучшем случае останусь  не  у  дел!  Итак,  если  то,  о  чем
говорится в письме, соответствует истине, лучшим выходом для  меня  будет,
если я тотчас же отправлюсь в Сикайтавати и  покажу  письмо  царевичу.  Но
если письмо лживо от начала и до конца, и  оно  направлено  в  Сузы,  дабы
посеять  непримиримую  вражду  между  родными  братьями?!  Кто   же   этот
злоумышленник, назвавший себя Пирхумом, с  кем  он  связан?  Пусть  письмо
лживо, но я не могу не дать ему ходу, сам Камбиз не простит мне этого. И в
этом случае я должен  торопиться  в  Сикайтавати,  заручиться  разрешением
Бардии на тщательное и доскональное расследование: когда и  каким  образом
письмо  попало  в  курьерскую  сумку.  Необходимо  найти   злоумышленника,
заставить  его  говорить,  и  тогда  он   наведет   на   след   остальных,
участвовавших в преступном заговоре. Я брошу этого  неведомого  Пирхума  к
ногам владыки, если даже для этого мне придется допросить  всех  курьеров,
начиная  с  того  гонца  наместника  Вавилона,  которому   писцы   вручили
курьерскую сумку!"
     Приняв это решение,  Губар  не  стал  медлить.  Пока  воины,  которых
выделил ему начальник  охраны  дворца,  снаряжались  в  дорогу,  он  бегло
просмотрел остальные письма. В них не  оказалось  ничего  существенного  и
важного. Полчаса спустя он уже  выезжал  из  городских  ворот  и  направил
своего коня в сторону крепости Сикайтавати. На дорогах Персиды  уже  давно
было спокойно, поэтому его сопровождали только четыре всадника.
     Губар поропился, но не потому, что опасность, нависшая  над  Бардией,
подхлестывала его. Поездка в Сикайтавати отнимет два-три дня, и это  в  то
время, когда у смотрителя дворца  накопилось  так  много  неотложных  дел.
Поэтому он избрал пусть неудобный,  но  самый  кратчайший  путь  к  горной
крепости. На большем своем протяжении это была узкая тропинка, на  которой
с трудом могли разминуться два путника;  она  петляла  по  крутым  отрогам
покрытых девственным лесом гор и лишь изредка спускалась в  узкие  долины.
На ней, обычно безлюдной, можно было встретить разве что одинокого пастуха
в грязной овечьей шкуре, с длинной суковатой палкой,  которой  он  погонял
покрытых  репейником  овец  и  коз,  или  же  повстречаться  ненароком  со
сборщиком меда диких пчел. Толстоствольные вековые древья, могучие дубы  и
грабы  подступали  к  самой  тропинке,  и  всадникам  нередко  приходилось
склоняться к самой холке коня, чтобы  проехать  под  раскидистыми  ветвями
деревьев, дарящих живительную тень, но  способных  также  укрыть  в  своей
буйной листве и дикую кошку, грозу одинокого путника.
     Цокот  подкованных  копыт  разносился  далеко  окрест,  отражаясь  от
пологих отрогов гор, но,  несмотря  на  это,  лес  по-прежнему  жил  своей
жизнью, не обращая внимания на вторгнувшихся  в  его  пределы  пришельцев.
Где-то внизу продирался сквозь  густой  кустарник  дикий  кабан  со  своим
ненасытным семейством, внезапно за спиной всадников раздался ни с  чем  не
сравнимый  трубный  рев  лесного  оленя,  призывающего  отставшую  подругу
полакомиться сочной травой, и весь путь Губара и его  спутников  услаждало
непрерывное пение юрких пташек, притаившихся в густой листве.
     Прошло уже несколько часов, как всадники покинули Сузы. На  бронзовых
от загара лицах воинов, облаченных в плотные  доспехи,  блестели  капельки
пота, но они не упоминали об усталости даже в  разговоре  друг  с  другом.
Глаза их были полны молодого задора  и  того  легкого  опьянения,  которое
неминуемо  появляется  у  каждого   восприимчивого   человека   при   виде
первозданной природы, буйных красок развернувшейся перед  ним  панорамы  и
налитого густой синевой бездонного неба. Только Губар, погруженный в  свои
невеселые мысли, не замечал  ничего  вокруг.  Лишь  изредка  вскидывал  он
голову и смотрел вперед,  выискивая  взглядом  поваленное  грозою  дерево,
неподалеку  от  которого  выбивался  из-под  земли  родник   с   холодной,
хрустально чистой водой. Гортань Губара,  не  привыкшего  к  ограничениям,
давно уже пересохла, а от однообразного и монотонного покачивания вельможе
нестерпимо хотелось спать.
     Вода родника, от которой ломило  зубы  и  сводило  челюсти,  освежила
всех, но все-таки следовало отдохнуть и людям, и лошадям. Губар знал  одну
неширокую, но пологую полянку, расположенную чуть выше по склону; взяв  за
узду своего скакуна, он стал взбираться вверх, приказав  воинам  следовать
за ним. Подъем в этом месте не был крутым, и скакуны легко преодолели его,
ведь недаром мидийцы называли этих животных "ослами гор".
     Добравшись  до  полянки,  воина  стреножили  коней,  достали   запасы
провизии, захваченной в дорогу, уселись  прямо  на  траву  и  стали  есть,
негромко переговариваясь.  Губар  не  последовал  их  примеру,  но  не  из
чванливости, а из боязни, что цветочная пыльца может пристать к  одежде  и
оставить на ней невыводимые пятна. Он снял со спины своего скакуна розовый
чепрак, расстелил его на траве и с удовольствием улегся, подложив  влажные
еще от родниковой воды руки под голову. Некоторое время он прислушивался к
стрекоту кузнечиков и прозрачнокрылых стрекоз, мирному жужжанию диких пчел
и желтых он с длинным брюшком. Здесь, на высоте, трава не успела  выгореть
и пряно пахла, одурманивая сознание;  в  тени  многолетних  деревьев  было
прохладно, дышалось легко, и он не заметил, как  погрузился  в  сладостный
сон.
     Разбудил его еле слышимый, заглушенный листвой деревьев цокот  копыт.
Еще находясь а полусне,  но  уже  насторожившись,  Губар  решил,  что  это
копьеносцы покинули его, спящего. Насколько ни была  дикой  эта  мысль,  в
данном случае она была наиболее правдоподобной: этой  дорогой  никогда  не
пользовались караваны тамкаров, да и отряды царских  воинов  или  местного
сатрапа  также  избегали  ее.  Второй  мыслью  в  голове  Губара,   когда,
приподнявшись с чепрака, он убедился, что молодые воины спят, была мысль о
том, что по глухой горной тропинке идет отряд бежавших от  своего  хозяина
рабов; похитив где-то лошадей, они пытаются тайком перебраться из пределов
Мидии в Персию, и далее,  опять-таки  избегая  обжитых  мест,  к  себе  на
родину.
     Другого объяснения Гудар найти не мог.
     Встреча с беглыми рабами всегда опасна, не  поднимающие  глаз  дорого
продают приобретенную после  побега  свободу.  Но  Губар  никогда  не  был
трусом, к тому же кровь рабовладельца вскипела в нем и ударила  в  голову.
Если эта догадка  соответствовала  истине,  следовало  послать  одного  из
сопровождавших его воинов в ближайший  гарнизон,  чтобы  там  организовали
погоню за непожелавшими смириться  со  своей  участью.  И  он  стал  тихо,
стараясь не издавать лишнего шума, спускаться вниз. Он выбрал  себе  такое
место для наблюдения, откуда  часть  тропинки  от  родника  до  очередного
поворота открылась перед ним, словно на ладони, в то время как самого  его
увидеть снизу, было почти невозможно.
     Всадников еще не было видно, но, судя по звукам, они  приближались  с
той стороны, куда направлялся Губар со своим небольшим отрядом. Вот  из-за
поворота показался первый всадник, за ним второй, третий... Один за другим
выезжали всадники на узкую тропинку, растянувшись в цепочку, и  Губар  без
труда определил по их приплюснутым  сверху  шапочкам  и  желтому  оперению
стрел, торчащих из  высоких  колчанов,  что  перед  ним  сарангии.  Только
передний всадник отличался своим одеянием.  Он  был  в  простом  шерстяном
хитоне, с сутулых плеч ниспадал короткий дорожный плащ. Он  почти  что  не
был вооружен, только акинак с блестящей на солнце рукоятью висел у него на
поясе.
     Еще не разглядев самого всадника,  Губар  узнал  его  коня.  Это  был
благородный нисейский скакун Прексаспа. Оросанг Камбиза  недаром  гордился
отменной выездкой и торчащими кверху ушами скакуна, -  конь  стоил  целого
стада баранов!
     "Прексасп? Что делает в этом забытом богами и людьми  ущелье  знатный
вельможа, который, как мне известно, направился в  поход  на  египтян?"  -
удивился Губар. Он забыл, кому именно, если верить  письму  из  курьерской
сумки, поручил необузданный Камбиз убить своего брата. Но  тут  же  ровные
строчки письма, прочитанные  утром,  всплыли  в  его  памяти,  и  он,  уже
собиравшийся  окликнуть  Прексаспа  и  выйти  из  своего  укрытия,   вновь
притаился, как охотник в  ожидании  дичи,  а  затем  лег  в  траву,  чтобы
кто-нибудь из всегда бдительных сарангиев не обнаружил его.
     "Но Прексасп возвращается из Сикайтавати! - молнией сверкнуло  в  его
голове. - Значит, он уже успел выполнить приказ нашего  владыки  и  теперь
торопится в Мемфис, чтобы обрадовать Камбиза! Прексасп избирает  необжитые
места, где никто из случайных встречных не  сможет  узнать  его,  чтобы  в
дальнейшем,  некоторое  время  спустя,  сопоставить  убийство  царевича  с
появлением на границе Персии с Мидией знатного вельможи, того, кто  обязан
находится сейчас в далеком Египте,  на  берегу  Пиравы,  и  разделять  все
опасности с царем персов и мидян! А может быть, Прексасп узнал,  благодаря
случайности о том, что царевич предупрежден своим доброжелателем  и  готов
схватить убийцу, и поэтому вынужден возвращаться к своему властелину ни  с
чем?!"
     В любом случае Прексаспу не следовало встречаться с Губаром  на  этой
узкой тропинке, которая ведет в Сикайтавати.
     Губар не чувствовал ни малейшей досады при мысли, что ему не  удалось
предупредить Бардию, и тот, по всей видимости, уже мертв. Напротив,  такой
исход устраивал его больше, чем какой-либо другой. Когда владыка  вернется
в Персиду из победоносного похода, Губар покажет ему  письмо  неизвестного
автора и обрисует события так,  будто  благодаря  ему,  всегда  преданному
своему господину, этот свиток не побывал в руках Бардии, и лишь  благодаря
ему, Губару, царевич не предпринял необходимых мер, чтобы отвести от  себя
руку убийцы.
     Но сейчас следовало убедиться, ушел ли царевич в страну мертвых. Если
Бардия жив, Губар вручит ему свиток, если же тело  его  уже  отдано  диким
зверям и хищным птицам,  ничего  не  остается,  как  ждать  возвращения  с
берегов  Пиравы  грозного  Камбиза,  не  остановившегося  перед  убийством
родного брата.
     Отряд   сарангиев,   возглавляемый    Прексаспом,    скрылся    среди
многочисленных  деревьев;  вот  уже  и  цокот  копыт  стих  в   отдалении,
заглушенный  непрерывным  птичьим  гомоном.  Губар  вернулся  на  стоянку,
разбудил своих сладко посапывающих  во  сне  телохранителей,  и  некоторое
время спустя они продолжили свой путь.


     В крепости, воздвигнутой еще при Киаксаре руками  урартян,  взятых  в
плен во время похода этого воинственного  царя  Мидии  в  пределы  Урарту,
текла  повседневная  м