еселений,  и  поэтому  все  должно  быть
справедливо, честно и не вызывать ни малейших сомнений в том,  что  победа
одержана только благодаря силе или смекалке атлета.
     Зопир уже несколько раз бросался вперед,  подбадриваемый  громкими  и
страстными криками смертных, - небожители  более  спокойно  выражают  свои
чувства, когда любуются  красотой  человеческого  тела  и  поражаются  его
возможностям. Одна бесплодная атака сменяла собой  другую,  кулаки  Зопира
рубили воздух, не касаясь, однако, мидийца. Уже и перс стал тяжело дышать,
и сильное тело его блестело, словно смазанное оливковым маслом.  Во  время
очередной бурной атаки, когда зрителям  показалось,  что  наконец-то  перс
настиг своего противника, Гаумата сделал резкий выпад вправо, выполнив при
этом полоборота, и Зопир, не ожидавший встретить пустоту,  пронесся  мимо,
теряя равновесие  и  все  больше  склоняясь  вперед,  напомнив  Губару  на
какое-то мгновение согбенного жнеца, склонившегося с острым серпом в руках
над жнивьем. Затем, споткнувшись о какую-то неровность, перс  все-таки  не
удержался на ногах и упал вперед, распластавшись у возвышения, на  котором
восседал владыка персов и мидян, изодрав в кровь колени и широкие  ладони.
Взглянув на Камбиза, Губар заметил, как тот побледнел от еле сдерживаемого
гнева и закусил губу.
     Тяжело  поднялся  Зопир,  не  сводя  своих  налитых  кровью  глаз   с
пританцовывающего Гауматы. Мидиец поджидал его в  центре  площадки,  жадно
хватая воздух черным от грязи ртом. Теперь притихли все, даже  персы.  Вся
толпа,  как  единое  многоликое  существо,  затаила  дыхание  и  перестала
шевелиться. В таком напряженном поединке один точный удар решает все.  Это
понимали и Зопир, и Гаумата. И как  раз  этот  молниеносный  удар  боялись
пропустить затаившие дыхание зрители, Камбиз и его оросанги.
     Тучный перс потерял к этому времени больше жизненных сил, к  тому  же
он сбил свое дыхание во время смутившего многочисленных зрителей  падения.
Стараясь  восстановить  дыхание,  атлет  стоял  на  одном  месте,   только
поворачиваясь в сторону беспрерывно кружившего вокруг  него  Гауматы.  Так
изголодавшийся  волк  кружит,  бросаясь  из  стороны  в  сторону,   вокруг
отбившейся от стада коровы, ловя тот единственный миг, когда  можно  будет
вцепиться в свою жертву и избежать при этом ее острых рогов.
     С каждой минутой восстанавливал перс свои  недюжинные  силы,  дыхание
его опять стало ровным и глубоким. Быстрыми семенящими шажками приблизился
он к мидийцу, его правый кулак, казалось, пронзит  грудь  соперника,  если
тот не успеет отскочить назад или в сторону. Но Гаумата остался на прежнем
месте. Он всего лишь слегка присел, наклонив при этом  голову,  подставляя
свой широкий лоб под огромный кулак  Зопира.  Раздался  характерный  хруст
ломаемых пальцев и рвущихся сухожилий. Рука перса безвольно повисла  вдоль
тела, гримаса боли исказила его лицо. И в тот миг, когда мидиец сделал шаг
вперед и чуть в сторону, направляя кулак левой руки в неприкрытую  челюсть
перса, над  притихшей  в  ожидании  развязки  толпой  раздался  громкий  и
повелительный голос Камбиза: "Остановись, Гаумата!"
     Но  владыка  запоздал,  рука  мидийца  достигла  цели,  и  потерявший
сознание Зопир рухнул к его черным от пыли ногам...
     - Подойди ко мне! - царь не  заметил  в  волнении,  как  привстал  со
своего мягкого сиденья. Тотчас же, словно подброшенные пружиной,  вскочили
на ноги те из великих, кто заслужил честь сидеть рядом с Камбизом.
     Подбежавший к Гаумате не поднимающий глаз подал ему шерстяной  хитон,
и мидиец напялил его со всею поспешностью на  обнаженное  тело,  и  только
тогда приблизился к Камбизу.
     - Гаумата, ты победил в  честном  и  равном  бою,  я  восхищен  твоим
искусством и награжу тебя так, как достойно тебя  и  твоего  господина!  -
Камбиз уже успел взять себя в руки, хоть и был по-прежнему бледен. Царь не
скрывал, что его огорчило неожиданное поражение Зопира, его любимца. -  Но
скажи мне, маг, почему ты ослушался меня и не пощадил  соперника?  Ведь  я
крикнул во всю силу моего голоса, чтобы ты остановился и не наносил удара,
в котором уже не было необходимости!
     - Владыка! - Гаумата еще тяжело дышал. Пот  струйками  бежал  по  его
грязному разгоряченному лицу. - Чтобы не  было  никаких  сомнений  в  моей
победе, я должен был бросить своего соперника на землю. Этого  и  хотел  я
добиться, нанося удар, единственный  за  все  время  нашего  поединка.  Но
клянусь тебе, владыка, я не слышал  твоего  голоса!  Даже  шума  толпы  не
слышит боец во время боя, мог ли я услышать голос одного человека?!
     - Если ты не слышишь голос своего владыки, то зачем тебе надобны уши,
Гаумата? - Прищурившись, Камбиз пристально  смотрел  в  глаза  мидийца.  -
Именно они виновны в том, что ты, вольно или  невольно,  ослушался  своего
господина, и я велю отрезать их и бросить на съедение бродячим псам, чтобы
они не подводили тебя больше! Взять провинившегося и исполнить мою волю!
     Гаумата дернулся, но цепкие руки царских телохранителей удержали его.
"Будь справедлив, владыка!" - крикнул он, попытавшись вырваться. Но Камбиз
не ответил; молча покинул он возвышение и удалился в шатер.
     Тут же, перед белоснежным царским шатром, когда  многие  зрители,  не
пожелавшие  лицезреть   злодеяние,   творимое   над   победителем,   стали
расходиться, царские палачи отрубили уши сникшему от сознания собственного
бессилия Гаумате...
     В начале  ночи,  когда  холодные  южные  звезды  рассыпанной  горстью
драгоценных камней засверкали на черном бархате небосклона, позволил Губар
своим утомленным спутникам искать место для привала -  опасался  вельможа,
что в непроглядной темноте он может легко сбиться с  дороги.  А  утром,  с
первыми  лучами  рассвета,  наскоро  умывшись  и  позавтракав,  они  вновь
тронулись в путь, и поэтому лишь к середине следующего дня достигли жилища
Гауматы. Увидев издали приземистое  строение  храма  огня,  неподалеку  от
которого находился дом Гауматы и дома других магов, вельможа почувствовал,
как учащенно забилось его сердце - это были его родные места, эти тополя и
кипарисы вместе с ним поднимались к солнцу, здесь, на берегах этой речушки
прошли его беззаботное детство и пытливая юность...
     Гаумата, как  обычно  наблюдавший  всю  ночь  движение  планет  среди
неподвижных созвездий, в этот час спал в одном из покоев своего жилища,  и
Губару ничего не оставалось, как дожидаться его пробуждения. Вельможа  сам
показал телохранителям помещение, где они могли  отдохнуть  после  дороги,
дал распоряжение слугам и рабам Гауматы, чтобы они приготовили поесть  ему
и его спутникам, и только после этого позволил себе спуститься в  прохладу
подвала, где прямо на земляном полу стояли высокие, в  человеческий  рост,
сосуды с  терпким  кисловатым  вином.  Торопясь  к  брату,  Губар  заранее
предвкушал наслаждение, с каким он опустошит рог этого  освежающего  после
утомительной дороги напитка.
     Вельможа  относил  себя  к  тому  типу  людей,  которых  еще  Спитама
Заратуштра называл добронравными, уподобляя  их  золотому  кубку,  который
становился тем чище, более сверкающим и  радующим  глаз,  чем  больше  его
обжигают в священном огне.  Так  же  действует  и  вино  на  добронравного
человека: выпитое в умеренном количестве, оно действует облагораживающе  -
зажигает в смертном  огонь  жизни,  разгоняет  кровь,  улучшает  память  и
обостряет  ум.  Поэтому  Губар  всегда   пил   этот   благославенный   дар
небожителей, когда чувствовал себя  утомленным,  или  же  перед  долгим  и
важным для себя разговором.
     Торопясь  к  брату,  царедворец  не  готовил  заранее  ни  речей,  ни
вступительных фраз, ни всевозможных доводов, чтобы повлиять с  их  помощью
на умонастроение Гауматы, зная, что они бесполезны в беседе с ним. Никакие
уговоры, никакие разумные доводы и мотивы не окажут ни  малейшего  влияния
на Гаумату; брат решится на любой поступок, согласится на все, что угодно,
только  тогда,  когда   сам   приникнется   необходимостью   и   важностью
предстоящего действия. Губар ценил это качество в своем  младшем  брате  и
уважал его за это. Способный понимать собеседника с полуслова, Гаумата  не
нуждался в долгих и нудных, утомительных для обоих,  пояснениях.  Но  если
собеседник   пытался   утаить   что-либо,   Гаумата   умело    притворялся
непонятливым, и обычно выпытывал из него все, что тот пытался скрыть.
     Вельможа успел наполнить во второй раз пожелтевший от вина рог, когда
в подвал спустился Гаумата. С искренней радостью обнял и расцеловал его  в
губы [именно так приветствовали друг  друга  при  встрече  знатные  персы]
Губар. Затем отстранил чуть-чуть от себя, чтобы лучше разглядеть  -  митра
на голове Гауматы скрывала увечье, нанесенное ему по  приказу  Камбиза,  и
смотритель царского дворца  смог  еще  раз  убедиться,  как  поразительно,
неправдоподобно похож его младший брат на  царевича,  ушедшего  в  страну,
откуда нет возврата.
     - Гаумата, Бардия убит по приказу Камбиза, - произнес Губар сразу  же
после того, как братья обменялись приветствиями. -  Один  из  царедворцев,
чье имя Прексасп, оборвал нить жизни царевича, выполняя злую  волю  нашего
повелителя.
     - Мне искренне жаль царевича... - отозвался Гаумата. Он поднес правую
руку к голове, словно  хотел  дотронуться  указательным  пальцем  к  мочке
своего уха. - Как я слышал, он был добр сердцем. Чем на  этот  раз  вызван
гнев владыки?
     - Бардия готовил мятеж. Но не это важно, брат мой. Никто из персов не
догадыввается о его смерти. Ни  здесь,  в  Персиде,  ни  там,  на  берегах
Пиравы. О ней знает только Прексасп исполнивший волю Камбиза,  знаю  я,  а
теперь знаешь ты...
     - Каким же образом ты узнал об убийстве? -  Гаумата  слегка  нахмурил
свой широкий лоб. Задавая вопрос брату, маг сделал ударение на слове "ты".
- Перехватил донесение Прексаспа, посланное Камбизу, или же  присутствовал
при убийстве?
     - Этого донесения у меня нет, да и вряд ли Прексасп писал письмо.  Но
при мне письмо, написанное каким-то халдеем по имени  Пирхум.  Оно  должно
было предупредить Бардию, но немного запоздало. Заполучив  письмо  в  свои
руки, я торопился с ним в Сикайтавати, где охотился царевич, но  не  нашел
его среди живых. Артембар, начальник крепости, решил, и я сам навел его на
эту  мысль,  будто  Бардия  отправился  в  Мемфис:   оправдываться   перед
Камбизом...
     Гаумата ленивым движением нагнулся, взял с почерневшей от  времени  и
сырости лавки рог, наполнил его вином из сосуда.
     - Я надеюсь, что не только ради того, чтобы известить меня  о  смерти
Бардии, торопился ты ко мне, брат мой?
     Почувствовав в голосе брата сухость и нежелание  продолжать  разговор
на эту тему, Губар нахмурился.
     - Да, Гаумата, не только ради этого я торопился к тебе - пусть вымрет
род Кира, а заодно с ним и род Ахеменидов, мне нет до этого дела! О смерти
царевича ты узнал бы сам рано или поздно, и я спешил к тебе не потому, что
был не в  силах  хранить  эту  тайну.  Я  спешил  к  тебе,  чтобы  сказать
громогласно: "Гаумата! Отомсти Камбизу за обиду, которую он нанес тебе,  а
значит и всему нашему дому! Займи высокий трон Персиды!"
     Прежде чем ответить брату, Гаумата опорожнил рог.
     - Я не могу мстить Камбизу, так же как и любому смертному, брат  мой.
Или ты забыл, что  я  маг,  и  обычаи  нашего  племени  не  позволяют  мне
осквернить себя убийством человека.  Необузданный  Камбиз  сам,  рано  или
поздно свернет себе шею. И еще, брат мой, я не честолюбив. За четыре года,
проведенные мной в этой тиши, я многое  успел  понять  и  переоценить.  Но
никогда, даже во сне, я не думал и не мечтал о троне Персиды!
     Неожиданно для себя Губар вспылил.
     - Ты не честолюбив, ты никогда не мечтал о троне  Персиды,  допустим,
это не так уж плохо. Но задумывался ли ты когда-нибудь о судьбе Мидии?!  Я
имею в виду судьбу ее племен, судьбу тех, кто прославил себя бесстрашием и
ратной доблестью во всей Азии и изгнал из ее пределов наводивших  на  всех
панический ужас полчища скифов!
     - По вине великих Мидии слава ее  канула  в  прошлое,  и  вряд  ли  в
ближайшее  время  ее  удастся  воскресить,  мой  Губар.   Не   тешь   себя
несбыточными иллюзиями! - проронил Гаумата.
     - Согласен с тобою, поскольку все рассуждают так же, как  ты  сейчас!
Оглянись вокруг и ты увидишь, как мельчают наши вельможи, сыновья и  внуки
тех, от одного взгляда которых трепетали повелители соседних  народов!  О,
они по-прежнему горды! О, они по-прежнему недосягаемы! О, они  по-прежнему
неприступны и высокомерны, но только в общении между собою,  при  встречах
друг с другом. Их можно уподобить  бесстрашному  тигру,  который  рычит  и
скалит клыки при встрече с другим тигром, но беспомощно поджимает хвост  и
спешит взобраться на дерево при виде стаи голодных  диких  собак,  сильных
своей сплоченностью. Разве не так, разве я утверждаю то, что  противоречит
истине?
     - Я не спорю с тобой, брат мой...
     - Конечно, тут  трудно  спорить!  Посмотри,  как  меняется  осанка  и
выражение лица  у  любого  мидийского  вельможи,  когда  в  его  владениях
появляется любой, даже самый простой, ничтожный перс-чиновник! Он держится
не радушным хозяином, а жалким просителем, в то время как перс держит себя
с ним свысока, не забывая, однако, смотреть ему в руки в ожидании  богатых
подарков. И он получает их! Заискивающий хозяин преподносит их  тому,  чей
отец каких-то двадцать лет назад падал ему в ноги  при  встрече  и  спешил
целовать подобострастно ступни. Страшится  ли  хозяин  жалоб  или  ложного
доноса своего гостя, расчитывает ли на помощь перса, если  нужда  заставит
его явиться в Сузы с какой-нибудь просьбой? Кто знает об этом!
     - Я внимательно слушаю тебя, но до сих пор не  могу  уяснить,  почему
это так взволновало тебя, - вымолвил Гаумата.
     - Я выплескиваю желчь, которая накопилась в моем сердце за эти  годы!
- продолжал Гуабар. - Погляди: наши вельможи  согласны  на  второстепенные
роли, которые им отвели персы! Уже забыты ими те  славные  времена,  когда
мидийцы были первыми во всей Азии, и фараоны, цари и тираны искали  дружбы
с ними. А ведь еще не все из них ушли в страну молчания,  есть  среди  них
те, чье поколение купалось в лучах  славы,  кто  помнит  былое  могущество
Мидии, кто видел своими глазами, как царские орлы на штандартах Киаксара и
Астиага гордо реяли над  зубцами  крепостей  и  цитаделей  Персии,  Элама,
Урарту, Ассирии, Фрагии и Каппадокии. Ведь  есть  же  среди  них  те,  кто
помнит, как цари Вавилона огораживались от  нас  искуственными  озерами  и
широкими каналами, страшась вторжения непобедимых мидийских полчищ! Но где
они сегодня, орлы с овеянных славой мидийских знамен?!  Они  в  персидском
обозе, кудахчут вместе с голодными курами и вступают в схватку с  петухами
из-за вонючего помета персидского фазана!
     - Нам трудно что-либо изменить, на все воля Ахурамазды...
     - Не  будем  притворяться  друг  перед  другом,  Гаумата,  здесь  нет
посторонних! - Губар не на шутку разозлился. - Боги всегда на стороне тех,
кто не прожигает свои дни в бездействии. А они сейчас смеются,  я  уверен,
видя, как мидийцы добывают своими  акинаками  громкую  славу  для  Персии,
расширяя ее границы.  Разве  не  мидийские  воины,  предводимые  Гарпагом,
полководцем Астиага, покорили персам ионийские города? Разве не  мидийская
конница обратила вспять многочисленную конницу Креза еще тогда, когда перс
на коне выглядел свиньей, взобравшейся на ограду, а Кир  мечтал  о  десяти
тысячах всадников  и  всячески  поощрял  тех  персидских  юношей,  которые
подчинили своей воле коня и научились управлять им на полном скаку?
     - Не преувеличивай, брат мой, -  перебил  его  Гаумата.  -  Выставляя
вспомогательные отряды и участвуя в походах наших царей,  персы  научились
владеть оружием не хуже нас, а в отсутствии  храбрости  их  никто  не  мог
обвинить.
     - Пусть так, - согласился царедворец, - я не сведущ в военном деле. И
все же... Ты много читал,  но  слышал  ли  ты  о  том,  чтобы  один  народ
подчинился  добровольно  другому?  Народ,  который  привык  повелевать   и
властвовать, подчинился без борьбы тому народу, который платил ему  прежде
дань и поставлял своих юношей для несения  службы  в  далеких  гарнизонах?
Нет, молчат об этом глиняные таблички, папирусные и  пергаментные  свитки,
не мог ты прочесть в них о чем-либо подобном!
     - Равноправные договоры о  дружбе  и  взаимовыручке  заключали  между
собой правители соседних народов...
     - Равноправные договоры - это совсем другое  дело,  -  вновь  перебил
своего брата Губар. - Ты можешь мне не поверить, но и у меня, выросшего  в
нашем племени, появлялось  желание  убить  человека,  такое  же  острое  и
нетерпеливое, требующее немедленного удовлетворения,  как  чувство  голода
или жажды. Однажды, когда я впервые посетил Вавилон и, будучи  еще  совсем
юным  и  легкоранимым,  смотрел   на   все   достопримечательности   этого
неповторимого, тогда еще  свободного  города  широко  раскрытыми  глазами,
поражаясь и удивляясь, как дикарь, подошел ко мне халдей.  Как  выяснилось
позже, он был чиновником царя Валтасара, заведовал теми, кто записывал для
вечности на глиняных табличках все события, имевшие место в истекшем  году
не только в Вавилоне, но и за его пределами. Те события, которые  так  или
иначе могли повлиять на жизнь халдейского царства. А  надо  тебе  сказать,
что Астиаг умер незадолго до того,  как  я  отправился  в  путешествие  по
городам  Междуречья.  Кир  уже  покинул  Экбатаны  и  перебрался  в  Сузы,
окруженный персидскими вельможами.  Персы,  еще  не  одержавшие  ни  одной
победы, уже чувствовали себя властителями Азии, быстро  приспособившись  к
этой необычной для себя роли.
     - Так же, как это сделали бы и любые другие на их  месте!  -  вставил
Гаумата.
     - В Вавилоне, - продолжал, словно не  расслышал  брата,  Губар,  -  я
чувствовал себя не совсем свободно,  так  как  незадолго  до  этого  слуги
Валтасара задержали нескольких лазутчиков Кира. Великий Кир, едва  вступив
на престол, уже задумал  покорить  своего  ближайшего  соседа,  старого  и
вернейшего союзника Мидии, чтобы хоть этим деянием подтвердить свое  право
на мидийский престол... В городе было неспокойно, неудачное время выбрал я
для своего путешествия. Халдеи готовились к вторжению,  поэтому  в  каждом
иноземце видели вражеского лазутчика. И когда чиновник заговорил со  мной,
я, признаюсь, испугался, решив, что он  задался  целью  разоблачить  меня,
чтобы получить за это награду из царских рук. Я открылся ему, признавшись,
что, я мидиец, из племени магов, путешествую, чтобы расширить  круг  своих
знаний о вселенной и обычаях других народов...
     - Ну и как повел себя этот халдей? - заинтересовался Гаумата.
     - Слышал бы ты, как он смеялся над нами, - громко воскликнул Губар, -
как он поносил всех мидийцев без исключения за  то,  что  они  добровольно
уступили верховную власть над Азией никому не известным до  этого  персам!
Слышал бы ты, как он бранил мидийских вельмож, не сумевших  после  кончины
Астиага прийти к всеобщему  согласию,  выбрать  из  своей  среды  наиболее
достойного, возвести его на престол, издавна принадлежавший роду Увахштры,
и служить счастливому избраннику верно и мужественно, для блага  родины  и
всех мидийцев. Молодой, еще не умеющий сдерживать своих чувств, не смог  я
тогда проникнуться всей справедливостью его горьких,  но  правдивых  слов.
Горячая кровь ударила мне в голову, помрачила сознание...  Как  я  сожалел
тогда, что не было при мне акинака! С каким удовольствием  я  вцепился  бы
ему в глотку, в его  выпирающий  кадык,  чтобы  заставить  замолчать  его,
сдавить кратер, из которого извергалась жгучая хула  на  мидийцев!  Какого
труда стоило мне сдерживаться, выслушивая его насмешки!
     - Что