я, как брошенная
на землю вязанка дров. Если огни восстаний вспыхнут одновременно  во  всех
сатрапиях, персы окажутся бессильны их потушить...
     Зародившись в Сикайтавати, слух  о  том,  что  царевич  отправился  в
Мемфис после  получения  письма  от  венценосного  брата,  может  побудить
заговорщиков к решительным действиям. Кто из них  будет  сомневаться,  что
царевич обо всем расскажет грозному владыке и назовет их имена?  И  сейчас
все зависит от того, были они связаны между собой, знали  они  друг  друга
как участников будущего мятежа, или смерть Бардии прервала все связи между
ними. Никто из великих не решится в отдельности на выступление, но если их
четверо, или хотя бы трое, и  они  объединятся...  Это  будет  тем  первым
камешком, который рождает лавину в горах. Власть над  Персидой  -  о,  это
цель, заманчивая для многих. Кто бы не  рискнул  своей  жизнью,  свободой,
достоянием, жизнью и свободой близких в надежде заполучить в свои  руки  и
стать господином Азии? И я готов решиться на смертельный риск, но...  меня
никто не поддержит ни в Персии, ни в Мидии, разве что брат мой, Гаумата...
Постой, Гаумата! - Губар вскочил со своего ложа, - Гаумата!  Вот  кого  не
составит труда возвести на высокий трон Персиды! И как я мог  забыть,  что
мой брат как две капли воды похож на царевича!  Видно,  сами  боги  хотят,
чтобы Гаумата отнял власть у Камбиза, отомстив ему за старую незаслуженную
обиду!"
     Проверив, по-прежнему ли письмо Пирхума у него в поясе, Губар со всею
поспешностью  покинул  опочивальню.  Идея,  зародившаяся  в  его   голове,
требовала быстрых и решительных действий. Он нашел своих воинов спящими  в
караульном помещении, тотчас же разбудил их и велел собираться  в  дорогу.
Он сам нашел начальника караула и приказал ему открыть  ворота,  пока  его
воины приводили себя в должный порядок. Губара  жгло  нетерпение,  чувство
уже давно им забытое.
     Гаумата! Губар понимал, что  только  от  решительности  и  бесстрашия
брата зависело сейчас, сможет  ли  державой,  которую  выпестовал  Дейока,
вновь править мидиец, пусть даже на первых порах под личиной перса!


     В месяце тайгартиш [месяц,  соответствующий  маю-июню  (древнеперс.)]
исполнилось четыре года, как Гаумата не появлялся ни в Сузах,  ни  даже  в
Экбатанах. Стыдясь увечья, которое нанес ему Камбиз в  порыве  гнева,  маг
предпочитал не отлучаться далеко от своего жилища на берегу горной  речки,
посвятив все свое время чтению глиняных табличек, доставленных  его  дедом
из разрушенной воинами Киаксара Ниневии, и наблюдению за движением  планет
среди ночного неба. Лишь изредка  выбирался  маг  в  крепость  Пишияувади,
чтобы навестить своего  отца,  начальника  этой  крепости,  выстроенной  у
подножия горы Аракадриш.
     В месяце тайгартиш исполнилось четыре года, как Губар в последний раз
видел своего обиженного судьбой брата, простившись  с  ним  за  городскими
стенами Суз. Неотложные дела, обязанности  смотрителя  царского  дворца  и
распорядителя  почты,  прибывающего  ежедневно  со  свех  концов  огромной
державы, не позволяли ему покинуть Сузы  даже  на  несколько  дней,  чтобы
навестить родные места, прижать к  груди  своих  престарелых  родителей  и
наговориться вволю со своим умным,  наблюдательным  и  начитанным  братом,
который обрек себя на добровольное заточение  в  своем  тесном  жилище  на
берегу холодоструйной речки, зародившейся в снегах вечно лохматой горы.
     В  месяце  тайгартиш  исполнится  четыре  года  после   злополучного,
врезавшегося Губару в память, празднования  двухлетней  годовщины  со  дня
воцарения необузданного Камбиза, когда мидиец Гаумата победил  в  кулачном
бою перса Зопира...
     ...Третий день подряд царило тогда ничем  не  омрачаемое  непрерывное
веселье на переполненных празднично одетой, шумной толпой мощенных  камнем
улицах Суз. Бородатые, черноголовые жители  столицы  Персиды  и  окрестных
поселений; именитые гости со  всех  сатрапий  и  из-за  пределов  державы;
чванливые, с несгибаемыми спинами и неторопливой походкой номархи и  жрецы
Египта, прибывшие  с  дарами  от  фараона,  решившего  задобрить  грозного
владыку презираемых ими азиатов, чтобы отвратить его от помыслов  покорить
Черную землю, поработить пи-роми  [пи-роми  (друвнеегипет.)  -  буквально:
доблестный человек; так называли себя древние египтяне; остальные  народы,
по их мнению, не  заслуживали  этого  названия].  Не  привычные  к  такому
шумному многолюдью, одетые в  множество  разноцветных  одежд,  и  все-таки
мерзнувшие по вечерам, немногословные посланцы царя арабов.  Загорелые,  с
обветренными лицами и с  мужественным  взглядом  из-под  мохнатых  бровей,
избороздившие все известные и неизвестные моря то ли купцы, то  ли  пираты
из неприступного, омываемого  со  всех  сторон  морскими  волнами  Тира  и
далекого Карфагена. Рослые, изнеженно-полные, с неожиданно белой  кожей  и
голубыми  глазами,  переполненные   высокомерием   к   варварам   посланцы
сиракузского  тирана.  Всегда  готовые  к  ссоре,  алчные,   воинственные,
побывавшие во всех концах Ойкумены в поисках плодородных земель, способных
снабдить  хлебом  покинутую  родину,  создавшие  новое  искусство,  полное
красоты, грации и гармонии  и  возомнившие  о  себе  настолько,  что  даже
собственных богов они видели подобными себе, атлетически сложенные  эллины
с берегов Эгейского Понта и Понта Эвксинского. Представители многих племен
и народов прибыли с дарами к владыке персов и мидян  в  месяце  тайгартиш.
Только воинственные саки, разгромившие два года  назад  полчища  Кира,  не
присутствовали на праздновании второй годовщины со дня воцарения Камбиза.
     Тысячи крутолобых баранов, сотни быков, коров и  телят,  неисчислимое
количество всевозможной птицы,  горы  фруктов,  овощей  и  съедобных  трав
готовили и подавали на столы не поднимающие  глаз,  приналежащие  царскому
дому. Сотни амфор греческого, лидийского, каппадокийского вина  и  десятки
карасу сладкого вина урартов были выпиты в эти дни в домах,  на  улицах  и
площадях Суз. Здравицы в честь Камбиза, осененного благодатью  Ахурамазды,
не смолкали ни днем, ни ночью.
     Но в третью ночь опьяненные Сузы словно вымерли, в домах  рано  гасли
огни, на улицах лишь изредка можно было встретить заблудившегося перса или
гостя владыки. Все люди спали загодя, устав от непрерывной попойки,  чтобы
завтра с первыми лучами рассвета оставить свои жилища на попечение  женщин
и торопиться за город, где утром должны были начаться состязания  атлетов.
Немало персов, привыкших к тяготам и лишениям  нелегкой  воинской  службы,
предпочли в  эту  короткую  летнюю  ночь  спать  под  открытым  небом,  за
городской стеной, как можно ближе к царскому шатру -  насколько  позволяла
выставленная для его охраны недремлющая стража. По сравнению с  теми,  кто
спал в своих домах, у этих персов будет немалое преимущество, и они смогут
занять лучшие места!
     Губар хорошо помнил этот день, словно все произошло только вчера. Как
обычно, состязание началось соревнованием конников. Десятка три  всадников
сбились в тесную группу перед царским шатром, нетерпеливо  ожидая  сигнала
распорядителя соревнований и присматриваясь друг к другу, стараясь  понять
в эти последние минуты, на что способен каждый из них. Тонконогие  скакуны
плясали под наездниками, рвали удила, стараясь  схватить  зубами  за  круп
впереди стоящую лошадь. Губару показалось  тогда,  что  передние  всадники
тронулись  с  места  прежде,  чем  успел   махнуть   рукой   распорядитель
соревнований, подавая сигнал к началу состязаний. Тут  же  притихшая  было
толпа   взволнованно   зашумела   и   зашевелилась.   Самые   нетерпеливые
повскакивали с мест, но из сразу усадили.
     Губар знал достоверно, что лучшие всадники  Лидии  и  Мидии  не  было
приглашены на эти соревнования, а воин в персидском  одеянии,  восседающий
на огненно-рыжем скакуне, был не  кто  иной  как  эламит.  Об  этом  знали
немногие из присутствующих, но они не проговорились бы  об  этом  даже  во
сне. Ведь Камбиз не догадывался о замене и принял эламита  за  перса.  Это
Гобрий,  желая  доставить  удовольствие  владыке,   предпринял   затею   с
переодеванием, договорившись заранее с сатрапом Элама. Казалось,  все  шло
именно так, как задумал Гобрий, когда  первые  четыре  всадника  выскочили
из-за пологого холма, за которым скрылась  вся  группа  около  пяти  минут
назад. Впереди несся наездник в персидском одеянии, понукая своего скакуна
ударами стрекала и голых пяток. Скакун "перса" выглядел совершенно  свежим
будто только что был выведен из конюшни. За ним, отставая на корпус  коня,
несся мидиец, непокрытая голова  которого  скрылась  в  распущенной  гриве
скакуна. Третьим следовал бактриец, изо всех сил мочаливший  свою  лошадь,
за ним наездник из Лидии.
     Роняя пену, распластавшись над землей,  скакуны  приближались  к  той
обозначенной короткими вешками черте, за  которой  наездникам  разрешалось
применять всевозможные приемы, бесполезные  в  бою,  но  способные  помочь
соревнующимся прийти первыми к царскому шатру: сталкивать  друг  друга  на
полном скаку, набрасывать часть своей  верхней  одежды  на  глаза  скакуна
противника и тому подобное. Единственное, что запрещалось соперникам - это
касаться собственным стрекалом чужого коня - бдительные  судьи  карали  за
это строго и неукоснительно.
     Эламит первым пересек эту черту,  но,  оглянувшись,  он  увидел,  что
мидиец с каждой секундой приближается к  нему.  Конец  его  стрекала  стал
совсем невидимым, настолько часто оно поднималось и опускалось над  крупом
огненно-рыжего скакуна. Персы, которых было  большинство  среди  зрителей,
громкими криками поддерживали теряющего свое преимущество всадника. Но  их
крики  и  старания  эламита   оторваться   от   преследователя   оказались
напрасными, - мидиец настиг его. Когда они поровнялись, мидиец занес  свою
правую руку, чтобы ребром ладони ударить  что  есть  силы  по  обнаженной,
тонкой, как у мальчика, шее эламита, но  тот  вовремя  заметил  опасность,
сделал еле уловимое движение в сторону, и рука  мидийца  рассекла  воздух.
Толпа притихла в ожидании скорой развязки.
     Не встретив преграды для своей руки,  мидиец  потерял  равновесие  на
какое-то краткое мгновение и стал съезжать  с  чепрака.  Быть  может,  ему
удалось бы жадержаться, если б его жеребцу не вздумалось  схватить  зубами
левую голень эламита (боевых  скакунов  в  древности  специально  обучали,
чтобы они  во  время  битвы  хватали  зубами  и  били  копытами  вражеских
пехотинцев), и она не сделала резкое движение в бок всем корпусом.  Падая,
мидиец успел схватиться за широкий пояс эламита, и они  оба  оказались  на
земле...
     Над толпой  поплыл  гул  недовольных  голосов,  но  правила  не  были
нарушены, и даже судьям не к чему было придраться.
     А между тем  всадник  из  Бактрии,  опередивший  всадника  из  Лидии,
приближался к царскому шатру.  Забыв  о  своем  огорчении,  зрители  вновь
заорали во всю мощь своих глоток, как кричат при затмении солнца или луны,
а разгоряченный скачкой счастливый наездник, соскочив с коня, уже спешил к
царю за наградой...
     Владыка персов и мидян ничем не выдал  своего  недовольства  и  щедро
наградил победителя.
     В соревновании колесниц первой  пришла  к  финишу,  как  и  следовало
ожидать, египетская квадрига. Умелые  мастера  с  берегов  Пиравы  сделали
такую легкую, изящную, и в то же  время  прочную  колесницу,  что  ее  без
особого труда в случае необходимости мог поднять и нести на плечах один из
не поднимающий глаз.
     В стрельбе из лука судьи признали победителем молодого перса.  Юноша,
по всей видимости, совсем недавно достиг возраста,  который  позволял  ему
жениться [т.е. возраста 16 лет]. С его широких плеч свешивалась  до  самой
земли барсовая шкура. Юноша с первого  же  выстрела  сбил  стрелой  митру,
прикрепленную к концу вертикально стоявшего шеста. Не было ему равных и  в
стрельбе по куклам, установленным на расстоянии в двести  локтей.  Зрители
радостно  приветствовали  каждый  его  удачный  выстрел  и   разочарованно
вздыхали, когда камышовые стрелы летели мимо цели.
     Однако выступление этого стрелка было последним поводом для выражения
радости собравшимися зрителями. В следующем  состязании,  борьбе,  победил
иониец из Милета. Уже при жизни о нем слагали легенды, слава о нем гремела
по всей Азии и за омывающими ее морями, и вступающие с ним в  единоборство
заранее  примирялись  со  своим  поражением.  И  царедворцы   Камбиза   не
сомневались в его победе, поэтому Гобрий распорядился приготовить лавровый
венок, чтобы наградить будущего победителя по обычаям его родины и  родины
его предков.
     И тогда...
     Но лучше Губару не вспоминать об этом!
     Кулачный  бой,  вобравший  в  себя  все,  на  что  способен  человек!
Выносливость и упругость мышц, быстроту и  точность  мышления  и  реакции,
глазомер, умение обуздывать свои  эмоции,  способность  ориентироваться  в
быстроменяющихся  ситуациях,  бесстрашие  и  благородное   великодушие   к
поверженному противнику. Кулачкый бой, тренирующий не только  тело,  но  и
дух! Сколько парфироносных владык,  не  говоря  уже  о  простых  смертных,
посвящали ему часть своего досуга и с гордостью носили на челе шрамы не от
меча или копья, а от кулака  соперника,  шрамы  бестрепетного  мужества  и
отваги.
     Было время, когда Губар пытался устыдить своего брата,  убедить  его,
что увлечение  кулачным  боем  постыдно  и  недостойно  священнослужителя.
Оправдываясь, Гаумата называл ему имена египетских фараонов, царей Урарту,
Ассирии и Вавилона, тиранов греческих городов и  колоний,  которые  любому
времяпровождению предпочитали горячий поединок  с  достойным  противником.
Многие из них, поверившие в свой исключительный дар вести кулачный  бой  и
возомнившие себя непобедимыми, отправились в  страну  молчания,  пропустив
резкий,  сильный  и  точный   удар   в   висок,   нанесенный   соперником,
разгоряченным поединком.
     Доводы брата  отскакивали  от  Губара,  как  отскакивают  от  боевого
бронзового щита глиняные шары, запущенные пращой. И в конце концов он  был
вынужден отступиться от Гауматы. К  тому  же  и  вступивший  на  отцовский
перстол Камбиз, никогда не принимавший участия в подобных состязаниях, был
большим почитателем кулачного боя, любил наблюдать за искусными атлетами и
всегда щедро награждал победителей.
     ...Поединки  проходили  на  лишенной   травяного   покрова,   заранее
выровненных площадках. Первые пары составлялись по воле слепого жребия. По
мере того, как число бойцов уменьшалось, освободившиеся площадки тотчас же
занимались наседавшей толтой: при этом впереди  на  самых  лучших  местах,
оказывалась  шустрая   вездесущая   детвора.   Глаза   подростков   горели
неподдельным восторгом, - к концу  состязаний  они  были  не  способны  не
только кричать, но даже внятно говорить, и спешили выпить теплого  козьего
молока, чтобы вернуть голос.
     В  последнем,  решающем  поединке,   который   должен   был   выявить
победителя, встретились мидиец Гаумата и перс Зопир. Могучий перс к  этому
времени бросил на землю бойцов из  Кархемыша  и  Вавилона,  третий  атлет,
сириец из многолюдного Сидона, благоразумно отказался  вступать  с  ним  в
бой. В свою очередь Гаумата победил поочередно жителя далекой  Каппадокии,
атлета из Сард и могучего бойца из островного Тира,  чьи  волосатые  руки,
словно  надутые  воздухом,  свисали  ниже  колен.   После   боя   с   ним,
продолжавшегося более получаса, у Гауматы  оказались  рассеченными  нижняя
губа и правое ухо. Пока мидиец бился в последнем поединке, вкладывая в бой
весь свой опыт и умение, Зопир важно восседал рядом с  Камбизом,  ловя  на
себе восхищенные взоры многочисленных зрителей. Чтобы сохранить тепло и не
дать остыть своим мышцам, перс набросил на себя несколько чистых шерстяных
хитонов, так что только голова атлета оказалась непокрытой.
     Окончив поединок с бойцом  из  Тира,  Гаумата  подошел  к  своему  не
поднимающему глаз, который вытер его блестевшее от  пота  обнаженное  тело
куском мягкой  материи,  смазал  раны  каким-то  ароматным  снадобьем,  от
действия которого кровь мгновенно остановилась. И хоть грудь  Гауматы  еще
тяжело вздымалась, красные пятна  на  разгоряченном  теле,  следы  тяжелых
ударов,  не  успели  разойтись,  и  даже   песочные   часы,   выставленные
распорядителем соревнований на всеобщее обозрение и  отсчитывавшие  время,
положенное  атлету  для  отдыха  после  проведенного  поединка,   еще   не
опорожнились, владыка персов и мидян велел бойцам вступить  в  новый  бой,
тот который выявит  победителя.  Милостиво  и  даже  чуть-чуть  лукаво  он
подмигнул Зопиру и что-то шепнул ему при этом, отчего мясистые губы  перса
расплылись в довольной улыбке.  Только  отойдя  от  владыки  на  несколько
шагов,  позволил  себе  Зопир  обернуться  к  нему   спиной   и   сбросить
разноцветные  хитоны,  обнажив  свое   сильное,   мускулистое,   прекрасно
вылепленное тело, которому позавидовали бы боги греков. Губар, наблюдавший
во время поединков только  за  своим  братом  и  его  противниками,  и  на
остальных бойцов не обращавший ни малейшего внимания,  впервые  рассмотрел
могучего  перса.  Он  недовольно  вздрогнул,  страшась  за  своего  брата,
неуверенный в благоприятном для него исходе поединка - Зопир был на голову
выше Гауматы и гораздо шире в плечах. О силе его удара и тяжести огромного
кулака имели представления все, кто видел, как  выносили  за  задние  ряды
зрителей потерявшего сознание атлета из Вавилона,  у  которого  закатились
глаза и кровь шла горлом после одного-единственного удара могучего перса в
грудь зазевавшегося и не успевшего отскочить противника.
     Никто не сомневался в победе  любимца  Камбиза,  и  меньше  всех  сам
Зопир. То ли он рассчитывал на усталость Гауматы, то ли успел изучить  как
следует его манеру вести поединок  за  то  время,  которое  мидиец  бился,
изнемогая, с опытным бойцом из Тира, а сам перс восседал, важный, рядом  с
владыкой - как бы там ни было, но самоуверенный  перс  сразу  же  пошел  в
решительную атаку, которая, казалось, через несколько  быстротечных  минут
сокрушит мага. Прижав подбородок  к  волосатой  груди  и  выставив  вперед
шишковатый лоб, держа перед собой  кулаки-кувалды  и  опустив  локти  так,
чтобы они прикрывали живот, готовый нанести мощный удар в  любую  секунду,
Зопир напоминал собою дикого ощетинившегося  кабана,  который,  опустив  к
земле голову и выставив  вперед  страшные  клыки,  несется  на  посмевшего
нарушить его покой.
     Обнаженное  тело  мидийца  было  также  внушительно  своей  силой   и
пропорциональностью, и все же рядом  с  могучим  персом  Гаумата  выглядел
хрупким, еще не оформившимся юношей. Губару пришла на ум легенда о  Давиде
и Голиафе, слышанная им в  молодости  на  открытом  всем  ветрам  песчаном
берегу моря каспиев, от  одного  из  жрецов  племени  израилитов,  которое
поселил в эти края после опустошительного  карательного  похода  в  Ханаан
грозный  ассирийский  воитель  Саргон  Второй.  Но  если  в  том  неравном
поединке, как говорит старинная легенда, победил Давид-Гаумата, то сегодня
все шансы, несомненно, на стороне Голиафа-Зопира...
     Зрители были  довольны  началом  боя,  казалось,  он  кончится  через
несколько  минут,  когда  не   выдержавший   стремительного   натиска   их
соотечественника ошеломленный мидиец пропустит тяжелый удар Зопира и в тот
же миг окажется на земле. Обычно в подобных поединках атлеты кружили  друг
около друга, выискивая подходящий  момент  для  молниеносного  и  точного,
сокрушающего удара, и это напоминающее танец кружение  могло  продолжаться
часами. И никто, даже царь, не смел торопить бойцов или же принудить их  к
более решительным действиям. Ведь за поединком наблюдают сейчас сами боги,
падкие до всевозможных зрелищ и ув