вни, где  мать Гейнриха сильно встревоженная его  долгим отсутствием,
радостно встретила их.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
      Людям, рожденным для  деятельной жизни,  нужно  очень рано  все  самим
постигать и оживлять. Им необходимо приложить всюду самим руку, закалить дух
против впечатлений нового положения,  против рассеивающего влияния многих  и
разнообразных  предметов,  и они  должны  приучиться  идти  к цели  даже под
напором  великих  событий и  умело  проводить ее  через них.  Они не  должны
уступать соблазну тихого созерцания.  Душа их не должна быть сосредоточенной
в  себе  зрительницей; она должна неустанно проявляться  и быть  ревностной,
решительной  служанкой  разума. Они герои,  и  вокруг них теснятся  события,
которые требуют управления и разрешения. Все случайности становятся историей
под  их влиянием,  и  жизнь  их  непрерывная цепь замечательных и блестящих,
запутанных и своеобразных событий.
     Иначе  обстоит  дело  со  спокойными  неведомыми  людьми,  мир  которых
составляет их  дух, деятельность  которых  -  созерцание,  жизнь  которых  -
медленное  нарастание внутренних  сил. Никакое  беспокойство  не влечет их в
открытую жизнь. Тихое обладание удовлетворяет их и необозримое зрелище того,
что происходит вне их, не вызывает в них желания принимать самим участие  во
всем, а  кажется достаточно значительным, достаточно изумительным  для того,
чтобы отдать весь  свой досуг созерцанию.  Потребность познать смысл событий
заставляет их держаться вдали, и  это предназначает их для таинственной роли
души  мира, в  то  время,  как люди деятельные являются  членами  окружающей
среды, органами ее чувства, наглядно выступающими силами ее.
     Большие и многообразные события помешали бы им. Их назначение - простая
жизнь, и лишь из  рассказов и писаний знакомятся они с богатым содержанием и
бесчисленными  явлениями мира. Лишь  редко в  течение их  жизни какое-нибудь
событие  может  на некоторое  время втянуть их в свой  быстрый вихрь,  чтобы
точнее ознакомить их путем опыта с положением и характером людей деятельных.
Но  зато  их  тонкое  чутье  достаточно  занято   близкими   незначительными
явлениями, которые представляют им великий мир помолодевшим, и они делают на
каждом  шагу удивительнейшие  открытия в  самих себе относительно сущности и
значения этих явлений. Таковы  поэты,  эти редкостные  залетные птицы  среди
нас; они проходят иногда по нашим селениям и всюду  обновляют старый великий
культ  человечества  и  первых  его  богов,  звезд,  весны, любви,  счастья,
плодородия, здоровья и радости. Они, которые уже обрели небесный покой, и не
подвластны никаким суетным желаниям,  вдыхают  лишь аромат земных плодов, не
поедая их, и потому не прикованы безнадежно к низменному миру. Они свободные
гости; их  золотая  нога  легко ступает и в присутствии их  у всех  невольно
распускаются крылья.  Поэта,  как доброго  короля,  можно  узнать  по  ясным
веселым лицам окружающих, и он один вправе назваться мудрецом. Если сравнить
его  с  героем, то  окажется,  что песни  поэта нередко рождают геройство  в
молодых сердцах, но геройские поступки никогда  еще ни в  ком не  пробуждали
духа поэзии.
     Гейнрих   был  рожден   поэтом.   Самые  разнообразные   обстоятельства
соединились  для   его  развития,   и  ничто  не   нарушало  его  внутренней
отзывчивости.  Все, что он  видел  и слышал,  как бы отодвигало в нем  новые
засовы  и раскрывало  новые  окна.  Мир  лежал  перед  ним  в  своих великих
меняющихся судьбах. Но он еще был для него немым;  душа мира,  слово, еще не
проснулось. Уже близился поэт,  держа за руку  милую девушку,  чтобы звуками
родного  языка  и  прикосновением  нежных  губ  раскрыть неискусные  уста  и
претворить простое созвучие в беспредельные мелодии.
     Путь кончился. Под вечер наши путники благополучно и радостно въехали в
знаменитый город Аугсбург. Окрыленные ожиданием, они направились  по высоким
улицам к почтенному дому старого Шванинга.
     Гейнриху уже  самая местность показалась очаровательной. Оживленный шум
города и большие каменные дома приятно  поразили его. Он искренно восхищался
своим будущим местопребыванием. Его мать радовалась тому, что после долгого,
трудного пути она прибыла в любимый родной город, с  надеждой  вскоре обнять
отца и своих старых друзей, представить им Гейдриха и на время забыть о всех
домашних   заботах  среди  отрадных  воспоминаний  юности.  Купцы  надеялись
вознаградить  себя  городскими  удовольствиями  за  тяжелый  путь,  а  также
преуспеть в делах.
     Дом старого Шванинга был освещен, и оттуда доносилась веселая музыка.
     - Вот увидите, - сказали купцы, -  что у вашего дедушки сегодня веселый
пир. Мы попали как  раз во время. Как он изумится незванным гостям. Ему и не
снится, что настоящий пир еще впереди.  Гейнрих был несколько смущен, а мать
его  была  озабочена  только  своей  одеждой. Они  подъехали к  дому;  купцы
остались  при лошадях, а Гейнрих с матерью вступили в пышный  дом. Внизу  не
оказалось  никого  из  слуг.  Им  пришлось  подняться  по  широкой  винтовой
лестнице.  Мимо них прошли несколько  слуг,  которых  они попросили доложить
старому Шванингу о  прибытии незнакомцев, желающих с  ним  поговорить. Слуги
сначала колебались,  так как вид путешественников был не очень внушительный,
но все же пошли доложить хозяину. Старый Шванинг вышел к ним. Он не узнал их
сразу и спросил, кто они и что им нужно. Мать Гейнриха заплакала и бросилась
ему на шею.
     - Неужели вы не узнали вашу дочь? - спросила она в слезах. - Я привезла
вам моего сына.
     Старик был крайне  растроган.  Он  долго  прижимал ее к груди;  Гейнрих
опустился на колени и нежно поцеловал его руку. Он обнял мать и сына.
     - Войдемте скорее, - сказал Шванинг.  - У меня  собрались  все друзья и
знакомые, которые разделят мою радость.
     Мать Гейнриха сначала колебалась,  но у нее  не было времени одуматься.
Отец провел обоих в высокую освещенную залу.
     - Вот  моя дочь и мой  внук  из  Эйзенаха, -  объявил Шванинг веселому,
нарядному собранию.
     Все  взоры обратились  к дверям;  все  сбежались,  музыка  замолкла,  и
путники стояли ослепленные и смущенные в своих пыльных одеждах среди пестрой
толпы.  Тысячи  радостных восклицаний  переходили  из  уст  в  уста.  Старые
знакомые  обступили  мать.  Начались  бесчисленные  распросы.  Каждый  хотел
поздороваться  первым. В то  время как  старшие члены общества  были  заняты
матерью,  внимание  молодежи обращено было  на  незнакомого  юношу,  который
стоял, опустив глаза, и  не решался  взглянуть на  незнакомые  лица. Дедушка
познакомил  его  с  обществом  и  осведомился об  его  отце и о впечатлениях
путешествия.
     Мать вспомнила о  купцах,  которые  из любезности остались при лошадях.
Она  сказала  об этом  отцу, который тотчас  же  послал  пригласить путников
наверх. Лошадей отвели в конюшню, и купцы вошли в залу.
     Шванинг сердечно  поблагодарил  их за их заботы о  дочери.  У них  было
много знакомых среди присутствовавших, и  они дружески поздоровались с ними.
Матери  хотелось почиститься и переодеться. Шванинг повел ее к себе. Гейнрих
последовал  за  ними.  Среди  гостей  Гейнриху  бросился  в  глаза  человек,
которого, как ему казалось, он много раз видел в книге с изображениями около
себя. Его  благородная  внешность  выделяла его среди всех других. Лицо  его
было   серьезное   и   ясное;   открытый   широкий  лоб,   большие,  черные,
проницательные глаза, лукавая складка у веселого рта и мужественная фигура -
все это делало его значительным и привлекательным. Он был сильного сложения,
движения его были спокойны и выразительны, и ему точно хотелось вечно стоять
там, где он стоял. Гейнрих спросил дедушку про него.
     -  Я  рад, -  сказал  старик,  - что ты его сейчас же  заметил. Это мой
добрый друг Клингсор; он поэт. Его знакомством  и близостью ты можешь больше
гордиться, чем  дружбой короля.  Но как  насчет  твоего сердца?  У Клингсора
красивая дочь; быть может, она затмит в твоих глазах своего отца. Неужели ты
ее не заметил в зале?
     Гейнрих покраснел.
     - Я не успел внимательно осмотреть  гостей, милый дедушка, - сказал он.
- Общество слишком многочисленное, и я смотрел только на вашего друга.
     -  Видно, что  ты  приехал с  севера,  -  ответил  Шванинг.  - У нас ты
оттаешь. Мы научим тебя замечать красивые глаза.
     Гейнрих и  его мать переоделись  и  вернулись в  залу, где тем временем
сделаны были  приготовления  к  ужину.  Старый  Шванинг  подвел  Гейнриха  к
Клингсору  и  сказал  ему, что  юноша его сразу  заметил и  выразил  желание
познакомиться с ним.
     Гейнрих смутился, Клингсор ласково заговорил с ним о его родине и о его
путешествии.  Его  голос был  такой  ласковый, что Гейнрих скоро оправился и
заговорил с ним совершенно свободно.  Через несколько времени  к ним подошел
Шванинг с красавицей Матильдой.
     - Займитесь моим робким внуком, - сказал он, -  и простите ему, что  он
заметил вашего отца раньше,  чем вас. Блеск ваших глаз пробудит в нем спящую
юность. На его родине весна приходит поздно.
     Гейнрих и  Матильда  покраснели.  Они  с  удивлением взглянули  друг на
друга. Она едва слышно спросила его, любит ли он танцы. Как раз в ту минуту,
когда он ответил утвердительно,  раздались  звуки веселой музыки для танцев.
Гейнрих молча протянул  руку Матильде, она дала  ему свою и они вмешались  в
ряды  пар,  кружившихся  в  вальсе.  Шванинг  и  Клингсор  следили  за  ними
взглядами.  Мать  и  купцы  восхищались  ловкостью  Гейнриха,  а  также  его
очаровательной  дамой. Мать неустанно говорила  с подругами  юности, которые
поздравляли ее с таким красивым и многообещающим сыном.
     Клингсор сказал  Шванингу:  - У вашего внука  привлекательное лицо. Оно
свидетельствует о ясной, отзывчивой душе, и голос его звучит сердечно.
     - Я надеюсь, - ответил  Шванинг, - что  он  сделается вашим  учеником и
многому от вас научится. Мне кажется, он  рожден  стать поэтом. Да снизойдет
на него ваш дух. Он похож на своего отца, но, кажется, не так вспыльчив и не
так упрям.
     Отец его был в молодости очень одарен, но  ему недоставало широты духа.
А то бы из него вышло нечто большее, чем прилежный и умелый работник.
     Гейнриху хотелось,  чтобы  танец  никогда  не кончался. Он  с искренной
радостью глядел на  зарумянившееся  лицо своей  дамы.  Ее  невинный  взор не
избегал  его.  Она  казалась  как  бы  духом  своего  отца  в очаровательном
преображении.  В  ее больших спокойных главах светилась вечная молодость. На
светло-голубом фоне  мягко  блестели звезды карих зрачков. Лоб  и нос  нежно
сочетались с ними. Лицо ее казалось лилией, обращенной к восходящему солнцу,
и от белой стройной  шеи поднимались голубые жилки по нежным щекам. Голос ее
был точно далекое эхо, и  темная  кудрявая головка как бы  парила над легким
станом.
     Стали вносить  блюда, и танцы  кончились.  Старшие сели с одной стороны
стола, а молодежь - с другой.
     Гейнрих  сел  рядом с Матильдой. Одна молодая родственница  села с  его
левой  стороны, а Клингсор сел напротив. Насколько молчалива была  Матильда,
настолько словоохотливой оказалась другая  его  соседка, Вероника. Она сразу
вошла с ним в дружбу и рассказала ему о всех присутствующих. Гейнрих многого
не слышал. Он  занят был Матильдой и ему хотелось почаще обращаться направо.
Клингсор положил конец  болтовне  Вероники.  Он спросил Гейнриха о  ленте со
странными фигурами,  которую  юноша прикрепил к сюртуку. Гейнрих рассказал о
восточной  женщине  так  трогательно, что Матильда заплакала,  и Гейнрих сам
тоже едва сдерживался от слез. Благодаря этому, он вступил  с  ней в беседу.
Все разговорились; Вероника смеялась и шутила со своими  знакомыми. Матильда
рассказала  о Венгрии, куда часто ездил ее отец, и о жизни в Аугсбурге. Всем
было весело.  Музыка  рассеяла  стеснение  и  вовлекла всех в  веселую игру.
Пышные корвины  цветов  благоухали на столе, и  вино порхало между блюдами и
цветами;   потряхивая  своими   золотыми   крыльями,  оно  ставило   пестрые
перегородки между внешним миром и  пирующими.  Теперь  только Гейнрих понял,
что такое пир. Ему казалось, что тысяча веселых духов резвится вокруг стола,
радуется радостями  людей  и  опьяняется  их  наслаждениями.  Радость  жизни
возникла перед ним точно звучащее  дерево, отягченное золотыми  плодами. Зла
не было  видно; ему казалось невозможным,  чтобы  когда-либо  людям хотелось
обратиться от этого золотого дерева к опасным плодам  познания, древу войны.
Теперь  он  стал  понимать,  что  такое  вино  и  яства.  Все  казалось  ему
необыкновенно  вкусным.  Небесный  елей  приправлял  ему  пищу,  а  в бокале
сверкала дивная прелесть земной  жизни.  Несколько девушек принесли  старому
Шванингу  свежий венок. Он надел его,  поцеловал девушек и  сказал: - Нашему
другу Клингсору принесите  тоже венок;  в  благодарность мы оба  научим  вас
нескольким новым песням.  Мою  песню я вам сейчас спою. Он дал знак музыке и
запел громким голосом:
     "Наш ли жребий да не жалок?
     Нам ли бедным не роптать?
     Выростая из-под палок,
     В прятки учимся играть.
     Да и жаловаться тоже
     Часто - упаси нас Боже!
     Нет, с родительским уроком
     Нам не сжиться никогда,
     Жаждем мы упиться соком
     Запрещенного плода.
     Милых мальчиков так сладко
     К сердцу прижимать украдкой!
     Как? И мысли даже грешны?
     И на мысли есть налог?
     У малютки безутешной
     Даже грезы отнял рок?
     Нет, вам цели не достигнуть,
     И из сердца грез не выгнать!
     За молитвою вечерней
     Мы боимся пустоты.
     Все страстнее, все безмерней
     И тоскливее мечты.
     Ах, легко ль сопротивляться?
     И не слаще ль вдруг отдаться!
     Мать дает нам предписанье
     Прятать прелести - но вот,
     Не поможет и желанье,-
     Сами просятся вперед!
     От тоски, от страстной жажды
     Узел разорвется каждый.
     Быть глухой ко всяким ласкам,
     Каменной и ледяной,
     Не мигнуть красивым глазкам,
     Быть прилежной, быть одной,
     Отвечать на вздох презреньем: -
     Это ль не назвать мученьем?
     Отняли у нас отраду,
     Мука девушку гнетет,
     И ее за все в награду
     Поцелует блеклый рот.
     Век блаженный, возвращайся!
     Царство стариков, кончайся!"
     Старики  и  юноши смеялись. Девушки  покраснели и  улыбались,  глядя  в
сторону. Среди тысячи  шуток  принесли второй венок  и надели его  на голову
Клингсору. Его  попросили  спеть менее легкомысленную  песню. -  Конечно,  -
сказал Клингсор, - я ни  за что не решусь дерзостно говорить о ваших тайнах.
Скажите  сами, какую песню вы хотите. -  Только не про любовь, - воскликнули
девушки. - Лучше всего застольную песню, если можно.
     Клингсор начал:
     "Где блещет зелень по вершинам,
     Там чудотворный бог рожден.
     Его избрало солнце сыном,
     Он пламенем его пронзен.
     Зачатый радостью и маем
     В нежнейших недрах он затих.
     Когда плоды мы собираем,
     Он, новорожденный, меж них.
     И в колыбели заповедной,
     В подземном трепетном ядре,
     Во сне он видит пир победный
     И замки в легком серебре.
     Не подойдет никто к затворам,
     Где он кипит, и юн и дик,
     Под молодым его напором
     Оковы разорвутся в миг.
     И много стражей сокровенных
     Лелеют детище свое,
     И всех, кто до дверей священных
     Дотронется, пронзит копье.
     Свои сияющие вежды,
     Как крылья, он раскрыть готов,
     Исполнить пастырей надежды,
     И выйти на умильный зов
     Из колыбели - в свет и росы,
     В хрустальной ткани и в венке;
     И символ единенья - розы
     Качаются в его руке.
     И вкруг него повсюду в сборе
     Все, в ком кипит живая кровь.
     К нему летят в веселом хоре
     И благодарность, и любовь.
     И брызжет жизнью, как лучами,
     Он в мир оцепенелый наш,
     И медленными пьет глотками
     Любовь из заповедных чаш.
     И чтоб железный век расплавить,
     Поэту он вручает власть,
     Кто в пьяных песнях будет славить
     Его веселье, смех и страсть.
     Он право на уста прекрасной
     В награду передал певцам.
     Так знайте все, что вы не властны
     Противиться его устам".
     -  Прекрасный  пророк!  -  воскликнули  девушки.   Шванинг  имел  очень
довольный вид.  Они стали  было возражать, но это им не помогло. Им пришлось
протянуть ему прелестные губы. Гейнриху было совестно перед своей  серьезной
соседкой, а не то он бы радовался, что у певцов такие права. Вероника была в
числе принесших  венок. Она радостно вернулась и сказала Гейнриху: - Правда,
хорошо быть поэтом? - Гейнрих не решался воспользоваться этим вопросом.
     Избыток  радости  и  смущение  первой  любви  боролись  в  его  сердце.
Прелестная  Вероника стала шутить с другими,  и он выиграл, благодаря этому,
время для того, чтобы побороть свою чрезмерную  радость. Матильда рассказала
ему, что играет на гитаре:
     - Ах,  - сказал  Гейнрих, -  как  бы я хотел поучиться  у вас  игре  на
гитаре. Я уже давно питаю это желание.
     -  Меня учил отец;  он играет с неподражаемым совершенством, - ответила
она, покраснев.
     - А все-таки я полагаю, - возразил Гейнрих, что я  скорее бы научился у
вас. Мне так хочется услышать ваше пение.
     - Не ждите слишком многого.
     - О, - сказал Гейнрих - чего  только я не  мог  бы  ожидать, когда одна
речь ваша - уже пение, и вид ваш возвещает небесную музыку.
     Матильда  ничего  не ответила.  Отец ее вступил с  ним  в  разговор,  и
Гейнрих  говорил  с  необычайным воодушевлением.  Сидевшие рядом  изумлялись
разговорчивости юноши  и  образности его речи. Матильда  смотрела на него  с
тихим   вниманием.   Она,  видимо,  наслаждалась  его   речами,   еще  более
красноречивыми,  благодаря  выразительности  его  лица. Глаза  его  сверкали
необычным  блеском.  Он часто  оглядывался  на Матильду, которая  изумлялась
выражению его лица. В пылу разговора  он незаметно  схватил ее  руку, и  она
невольно  подтверждала  многое из его слов легким пожатием. Клингсор искусно
поддерживал в нем его  увлечение и  постепенно вызвал всю его душу  на уста.
Наконец, все  встали и  поднялся общий гул. Гейнрих остался  подле Матильды.
Они  стояли  в  стороне  никем  не замеченные.  Он  держал  ее руку и  нежно
поцеловал  ее.  Она  не  отняла  руки  и  взглянула  на  него с  неописуемой
ласковостью.  Он не  мог сдержать  себя,  наклонился  к ней и поцеловал ее в
губы. Она, захваченная врасплох, невольно ответила горячим поцелуем. - Милая
Матильда! - Милый Гейнрих! - Вот все, что они были в  состоянии сказать друг
другу. Она пожала его руку и  пошла к другим.  Гейнрих чувствовал себя точно
на  небе.  К  нему подошла мать, и он излил  на нее всю  свою нежность.  Она
сказала:  -  Правда, хорошо,  что мы поехали  в Аугсбург? Тебе, ведь, здесь,
кажется,  нравится? - Милая мать,  - сказал  Гейнрих, -  таким я все  же  не
представлял себе Аугсбург. Тут дивно хорошо.
     Остальная  часть  вечера  прошла среди нескончаемого  веселья.  Старики
играли, болтали и  смотрели на танцующих.  Музыка вздымалась морем радости и
поднимала упоенную молодежь.
     Гейнрих ощущал радостные пророчества и первой  радости, и первой любви.
Матильда  тоже охотно отдавалась  власти  обаятельных  волн и скрывала  свою
нежную доверчивость, свою распускающуюся любовь к  юноше лишь под прозрачным
покрывалом. Старый  Шванинг  заметил  их близящееся  согласие и  дразнил  их
обоих.
     Клингсору Гейнрих понравился, и его радовала нежность юноши к Матильде.
Другие юноши и девушки вскоре заметили, что с ними, стали дразнить серьезную
Матильду  и молодого тюрингенца и открыто радовались, что не  придется более
опасаться Матильды в их собственных сердечных делах.
     Была уже глубокая ночь, когда гости стали расходиться.
     - Вот  первое и единственное празднество в моей  жизни, -  говорил с