е был согласен с рассуждениями друга, все  же  очень  пришлись  по
душе его  доводы)  начал  жаловаться  на  свое  злосчастное  пленение  и  на
несклонность друзей помогать друг другу в нужде; но больше всего, сказал он,
его терзает жестокость  красавицы.  И  он  посвятил  Уайлда  в  тайну  своих
отношений с мисс Теодозией, старшей из девиц Снэп, с которой завел интригу с
первых же дней своего заключения, а все никак не убедит ее выпустить его  на
свободу. Уайлд ответил с улыбкой, что нет ничего удивительного, если женщина
предпочитает  держать  своего  любезного  под  замком,  раз  это   ей   дает
уверенность, что так он будет принадлежать ей безраздельно, но добавил, что,
пожалуй, мог бы указать ему надежный способ выйти на  свободу.  Граф  горячо
взмолился открыть ему этот способ. Уайлд ему сказал, что нет средства вернее
подкупа, и посоветовал испытать  его  на  служанке.  Граф  поблагодарил,  но
ответил, что у него не осталось ни фартинга, кроме одной гинеи,  которую  он
дал ей разменять. На что Уайлд сказал, что можно  все  устроить  при  помощи
посулов, а дальше граф, как человек  светский,  сумеет  оттянуть  исполнение
обещанного. Граф весьма одобрил совет и выразил надежду,  что  друг  его  со
временем, склонившись на его уговоры, согласится стать великим человеком,  к
чему он так превосходно подготовлен.
     Договорившись  о  способе  действий,  два  друга  сели  за   карты,   -
обстоятельство, о котором  я  упоминаю  только  ради  того,  чтобы  показать
поразительную силу привычки, ибо граф, хоть и знал, что, сколько  бы  он  ни
выиграл, ему все  равно  не  получить  с  мастера  Уайлда  ни  шиллинга,  не
удержался и подтасовал колоду; так же и Уайлд не мог не пошарить в  карманах
друга, хоть и знал, что в них ничего нет.
     Когда служанка вернулась, граф принялся ее уговаривать: он предлагал ей
все, что имеет, и обещал золотые горы in  future;  {В  будущем  (лат.).}  но
тщетно - девушка была непоколебима в своей честности: она  сказала,  что  не
нарушит доверия хозяев "ни за какие блага на свете, ни даже за  сто  гиней".
Тут приступился к ней Уайлд и объяснил, что ей-де  нечего  бояться  потерять
место, потому что никто ничего не узнает: можно будет выбросить на улицу две
связанные простыни, чтобы подумали, будто граф вылез в окно; он, Уайлд,  сам
присягнет,  что  видел,  как  тот  спускался.  А  деньги  -  всегда  деньги;
как-никак, помимо обещаний, на которые она смело может положиться, ей  будет
дано наличными двадцать шиллингов девять пенсов (ибо три пенса из гинеи она,
как водится, удержала в свою пользу), и, наконец, помимо своей  чести,  граф
вручит ей пару очень ценных  золотых  пуговиц  (впоследствии  они  оказались
медными) как дополнительный залог.
     Служанка, однако, упорно не сдавалась, пока Уайлд не предложил другу  в
долг еще одну гинею, с тем чтобы тут же отдать ей. Это подкрепление  сломило
решимость бедной девушки, и она дала твердое обещание вечером  отпереть  для
графа дверь.
     Так наш юный герой выручил друга  не  только  своим  красноречием,  что
немногие готовы делать безвозмездно, но еще и деньгами  (суммой,  с  которой
иной порядочный человек нипочем бы не расстался и  уж  нашел  бы  для  этого
пятьдесят извинений) и тем возвратил ему свободу.
     Но образ Уайлда Великого был бы  жестоко  опорочен,  если  бы  читатель
вообразил, что эту сумму мастер Уайлд одолжил  другу  без  всяких  видов  на
выгоду для себя. И так как читатель без урона  для  репутации  нашего  героя
свободно может предположить, что наш герой  связывал  освобождение  графа  с
некоторыми корыстными видами, мы будем надеяться именно на такое  милостивое
суждение, тем более что дальнейшее течение событий  покажет,  насколько  эта
предпосылка о корыстных видах не только разумна, но и необходима.
     Тесная близость и дружба надолго  связали  графа  с  мастером  Уайлдом,
который по его совету стал носить хорошую одежду и был им  введен  в  лучшее
общество. Они постоянно появлялись вдвоем на балах, аукционах, за  карточным
столом и на спектаклях; в театре они бывали  каждый  вечер:  просмотрят  два
акта и затем удаляются, не платя, - по привилегии, которую столичные Франты,
кажется, присвоили себе с незапамятных времен. Однако Уайлду это было не  по
вкусу: такие поступки он называл плутнями и возражал против них,  утверждая,
что они не требуют никакой ловкости и доступны каждому  болвану.  Дело  это,
говорил он, сильно отдает  _медвежатиной_  {Ограблением  магазина.  (Примеч.
автора.)}, но не так хитро и не так почетно.
     Уайлд  был  теперь  заметною   фигурой   и   сходил   за   джентльмена,
располагающего большими деньгами. Светские дамы в обращении с ним  допускали
известную свободу, юные леди начинали уже пробовать на нем свои чары,  когда
одно происшествие заставило его отступить от  этого  образа  жизни,  слишком
пошлого  и  бездейственного,  не  позволявшего  развернуться  его  талантам,
которым назначено было доставить их обладателю более  значительную  в  свете
роль, чем та, что сочетается с образом франта или записного красавца.


                                 Глава VII
           Мастер Уайлд отправляется в путешествие и возвращается
         снова домой. Очень короткая глава, охватывающая неизмеримо
               больший период времени и меньший материал, чем
                     любая другая во всей нашей повести

     К сожалению, мы не  можем  удовлетворить  любопытство  нашего  читателя
полным и исчерпывающим отчетом об этом происшествии. О нем имеется несколько
различных версий, но из них может быть только  одна,  отвечающая  истине,  а
возможно, и даже очень вероятно, что такой и вовсе нет; поэтому, отступив от
обычного метода историков, которые в подобных случаях приводят ряд различных
вариантов и предоставляют вам выбирать между ними по собственному разумению,
мы обходим молчанием все версии.
     Достоверно лишь одно: в  чем  бы  ни  состояло  это  происшествие,  оно
привело отца нашего героя к решению немедленно отправить сына на семь лет за
границу, и притом -  что  может  показаться  довольно  примечательным  -  на
плантации его величества в Америке, так как, по его словам, эта часть  света
свободней  от  пороков,  чем  столицы  и  дворы  европейских  государей   и,
следовательно, менее гибельна для нравственности молодого человека.  Что  же
касается преимуществ, то они, по мнению  старого  джентльмена,  не  уступали
тем,  какие  предлагают  страны  более  мягкого  климата.  Путешествие  есть
путешествие, сказал он, что  по  одной  части  света,  что  по  другой;  оно
заключается в том, чтобы пробыть такой-то срок вдали  от  дома  и  проделать
столько-то  миль  пути;  и   он   сослался   на   опыт   большинства   наших
путешественников  по  Италии  и  Франции:  разве  по   их   возвращении   не
оказывалось, что их с такой же пользой можно было бы послать  в  Норвегию  и
Гренландию?
     Итак, согласно решению отца, юный джентльмен был посажен на корабль и в
многочисленном и приятном обществе отбыл  в  Западное  полушарие.  Срок  его
пребывания там точно не известен; всего вероятнее, он прожил там дольше, чем
предполагал. Но как  ни  долго  отсутствовал  наш  герой,  эти  годы  должны
составить пробел в настоящей повести,  так  как  вся  его  история  в  целом
содержит немало похождений, достойных занять  внимание  читателя,  и  являет
собой сплошную картину распутства, пьянства и передвижения с места на место.
     Признаться, нам стало так  стыдно  за  краткость  этой  главы,  что  мы
решились было совершить насилие над  историей  и  включить  в  нашу  хронику
два-три приключения какого-нибудь другого путешественника. С этой  целью  мы
просмотрели путевые записки  нескольких  молодых  джентльменов,  вернувшихся
недавно из поездки по Европе; но, к  нашему  большому  огорчению,  не  могли
извлечь из них ни одного происшествия, достаточно  яркого,  чтобы  оправдать
перед нашей совестью подобное воровство.
     Когда мы думаем о  том,  какой  смешной  должна  выглядеть  эта  глава,
охватывающая по  меньшей  мере  восемь  лет,  нас  утешает  лишь  одно:  что
биографии многих людей - и, может быть, людей,  которые  немало  нашумели  в
мире, -  в  сущности  представляют  собою  такой  же  сплошной  пробел,  как
путешествие нашего  героя.  Итак,  поскольку  в  дальнейшем  мы  намерены  с
преизбытком возместить этот  пропуск,  поспешим  перейти  к  делам  поистине
значительным и  беспримерно  великим.  Здесь  же  удовольствуемся  тем,  что
приведем нашего героя туда,  где  мы  с  ним  расстались;  а  читателям  уже
известно, что он уезжал, пробыл за морем семь лет и затем вернулся домой.


                                 Глава VIII
          Похождение, при котором Уайлд, производя раздел добычи,
                 являет удивительный образец в_е_л_и_ч_и_я

     В один прекрасный вечер граф с большим успехом  подвизался  за  игорным
столом, где среди присутствующих находился и Уайлд, только  что  вернувшийся
из странствий; был среди них и один молодой джентльмен по имени Боб  Бэгшот,
знакомый мистера Уайлда, о котором наш герой  был  самого  высокого  мнения.
Поэтому, отведя мистера Бэгшота в сторону, Уайлд ему  посоветовал  раздобыть
(если у него нет при себе) пару пистолетов и напасть  на  графа,  когда  тот
пойдет домой, и пообещал, что сам,  тоже  при  пистолетах,  будет  держаться
поблизости, в качестве  corps  de  reserve  {Резервного  отряда  (фр.).},  и
подоспеет в случае нужды. Замысел был соответственно приведен в  исполнение,
и графу пришлось под напором грубой силы отдать то, что он таким благородным
и учтивым способом взял за игрой.
     А так как, по мудрому замечанию философов,  беда  никогда  не  приходит
одна, граф, едва пройдя осмотр со стороны мистера Бэгшота, тут  же  попал  в
руки мистера Снэпа, который вместе с мистером Уайлдом-старшим  и  еще  двумя
джентльменами,  имея  на  то,  по-видимому,  законные  полномочия,   схватил
несчастного графа и отвел его обратно в тот самый дом, откуда при содействии
доброго друга он в свое время бежал.
     Мистер Уайлд и Бэгшот  пошли  вдвоем  в  харчевню,  где  мистер  Бэгшот
предложил (как думал он,  вполне  великодушно)  разделить  добычу:  разложив
деньги на две неравные кучки и добавив к меньшей кучке золотую табакерку, он
предложил мистеру Уайлду выбрать любую.
     Мистер Уайлд, следуя своему превосходному правилу: "сперва  закрепи  за
собой, сколько можешь, а потом дерись за остальное", немедленно  отправил  в
карман ту кучку, в которой было больше наличных денег, затем, повернувшись к
своему компаньону и сделав строгое лицо,  спросил,  уж  не  намерен  ли  тот
забрать себе все остальное. Мистер Бэгшот ответил  с  некоторым  удивлением,
что мистеру Уайлду, полагает он,  не  на  что  жаловаться:  неужели  же  это
нечестно - во всяком случае, со стороны добытчика - удовольствоваться равной
долей добычи, когда вся она взята им одним?
     - Согласен, взяли ее вы, - ответил Уайлд, - но позвольте, кто предложил
ее взять? И кто указал как? Станете ли вы отрицать, что вы просто  выполнили
мой план и больше ничего? И разве я не  мог  бы,  когда  б  захотел,  нанять
другого исполнителя? Вы же знаете, в зале не  было  ни  одного  джентльмена,
который отказался бы взять деньги, сообрази он только, как совершить это, не
подвергаясь опасности.
     - Что верно, то верно, - возразил Бэгшот, - но не я ли  привел  план  в
исполнение? И не я ли взял на себя весь риск? Разве не понес бы я  один  все
наказание, если бы меня накрыли, и разве работнику  не  причитается  никакой
платы?
     - Бесспорно, причитается, - говорит Джонатан,  -  и  я  не  отказываюсь
уплатить вам по найму, но это все, чего  вправе  требовать  и  что  получает
работник. Помню, когда я учился в школе, мне довелось услышать один  стишок,
очень поучительный, который произвел на  меня  большое  впечатление:  в  нем
говорилось, что птицы в воздухе и звери в поле трудятся не на себя.  Правда,
фермер дает корм своим быкам  и  пастбища  овцам,  но  он  это  делает  ради
собственной выгоды, а не для них. Равным образом  пахарь,  пастух,  ткач,  и
строитель, и солдат работают не на себя, а  на  других;  они  довольствуются
скудной долей (платой работника) и позволяют  нам,  _великим_,  пользоваться
плодами их труда. Аристотель, как говорили нам учителя,  ясно  доказывает  в
первой  книге  своей  "Политики",  что  низкая,   подлая,   полезная   часть
человечества - это прирожденные рабы, покорные воле высших  и  такая  же  их
собственность, как скот. Недаром про  нас,  про  смертных  высшего  порядка,
сказано, что мы рождены только поедать плоды земли; и так же можно  было  бы
сказать о людях низшего разряда, что они рождены только производить для  нас
эти плоды. Разве не потом и кровью простого солдата выигрывается  битва?  Но
честь  и  плоды  победы  не  достаются  разве  генералу,  составившему  план
кампании? Разве строится дом не трудами плотника  и  каменщика?  Но  не  для
выгоды ли архитектора строится он, и поселятся в нем жильцами не те ли,  кто
не умеет положить как надо кирпич на кирпич? Сукно и шелк вырабатываются  со
всею тонкостью и расцвечиваются во все цвета радуги не теми ли, кто вынужден
сам довольствоваться за свою работу лишь самой грубой и жалкой долей,  тогда
как выгода и радости  его  труда  достаются  в  удел  другим?  Оглядитесь  и
посмотрите, кто живет в самых великолепных домах, услаждая свой вкус  самыми
дорогими лакомствами, а зрение - красивейшими  статуями  и  самыми  изящными
картинами, кто носит самые изысканные, самые  роскошные  наряды,  и  скажите
мне: из них изо всех, овладевших этими благами, найдется ли хоть  один,  кто
участвовал бы лично в их  производстве  или  кто  обладает  для  этого  хоть
малейшим умением? Почему же для _плута_ должны быть другие правила, чем  для
всех  остальных?  Или  почему  вы,   будучи   только   наемным   работником,
исполнителем  моего  плана,  вправе  рассчитывать   на   долю   в   прибыли?
Послушайтесь совета: сдайте мне всю добычу и, положившись  на  мою  милость,
предоставьте мне вас вознаградить.
     Мистер  Бэгшот  молчал  с  минуту,  точно  громом  пораженный,   потом,
оправившись от изумления, начал так:
     - Если вы думаете, мистер Уайлд, силою ваших доводов вытянуть деньги из
моего кармана, то вы сильно ошиблись. Что  мне  весь  этот  вздор?  Я,  черт
возьми, человек чести, и, хоть и не умею говорить так красиво, как вы,  вам,
ей-богу, не сделать из меня дурака; а если вы считаете меня таковым, то  вы,
скажу я вам, негодяй!
     С этими словами он положил руку  на  пистолет.  Уайлд,  видя,  к  сколь
ничтожному успеху привела великая сила его доводов и как  горяч  нравом  его
друг, решил повременить со своим намерением и сказал Бэгшоту,  что  пошутил.
Но  холодный  тон,  каким  он  попробовал   затушить   пламень   противника,
подействовал не как вода, а скорее как масло. Бэгшот в  ярости  наскочил  на
него.
     - Такие шутки я, черт возьми, не терплю! - заявил он. - Я вижу, что  вы
подлец и негодяй.
     Уайлд с философским  спокойствием,  достойным  величайшего  восхищения,
отвечал:
     - Что касается вашей ругани, то  меня  она  не  задевает;  но  чтоб  вы
убедились, что я вас не боюсь, давайте положим всю добычу на стол,  и  пусть
она вся пойдет победителю!
     С этими словами он выдернул  сверкающий  нож,  так  ослепивший  Бэгшота
своим блеском, что тот заговорил совсем по-иному. Да нет, сказал он, с  него
довольно и того, что он уже получил; и смешно им ссориться  между  собой:  с
них предостаточно внешних врагов, против которых нужно объединить свои силы;
а если он принял Уайлда не за то, что он есть, то ему-де очень  жаль;  ну  а
шутка - что же, шутку он способен понять не  хуже  всякого  другого.  Уайлд,
обладавший  удивительным  уменьем  разбираться  в  человеческих  страстях  и
применяться к ним, глубже проник теперь в мысли и чувства своего приятеля и,
поняв, какие доводы сильнее всего подействуют на него, громогласно закричал,
что тот вынудил его вытащить нож, а раз уж дошло до  ножа,  то  он  его  "не
вложит в ножны, пока не получит удовлетворения".
     - Какого же вы хотите удовлетворения? - спросил тот.
     - Ваших денег или вашей крови, - сказал Уайлд.
     - Видите ли, мистер Уайлд, - молвил Бэгшот, - если вы хотите  призанять
немного из моей доли, то, зная вас как человека чести, я готов одолжить  вам
сколько надо; потому что, хоть я и не боюсь никого на свете, но чем порывать
мне с другом... когда к тому же вам, быть  может,  необходимы  деньги  из-за
особых каких-нибудь обстоятельств...
     Уайлд, неоднократно заявлявший, что заем представляется ему  отнюдь  не
худшим  способом  отбирать  деньги  и  является  самым,  как  он  выражался,
деликатным видом карманничества, спрятал нож и, пожав приятелю руку,  сказал
ему, что он попал в  точку:  его  в  самом  деле  прижали  обстоятельства  и
понудили пойти против собственной воли, так как завтра  он  по  долгу  чести
обязан выплатить значительную сумму. Затем, удовольствовавшись половиной  из
доли Бэгшота  и  получив,  таким  образом,  три  четверти  всей  добычи,  он
распростился со своим сообщником и пошел спать.


                                  Глава IX
         Уайлд навещает мисс Летицию Снэп. Описание этой прелестной
          молодой особы и безуспешный исход исканий мистера Уайлда

     На другое утро, когда герой наш проснулся,  ему  пришла  мысль  нанести
визит мисс Тиши Снэп, женщине больших заслуг и не меньшей  щедрости;  мистер
Уайлд, однако, полагал, что к подарку она всегда отнесется благосклонно, как
к знаку уважения со стороны поклонника, поэтому он  пошел  прямо  в  магазин
безделушек и, купив там премиленькую табакерку, отправился  с  нею  к  своей
даме, которую застал в самом прелестном и небрежном утреннем  убранстве.  Ее
чудесные волосы прихотливо свешивались на лоб, не так чтобы белый от  пудры,
но и не лишенный ее следов; под подбородком был заколот чистенький платочек,
который она проносила, по-видимому, всего лишь несколько  недель;  кое-какие
остатки того, чем женщины подправляют природу, блестели на ее щеках; стан ее
был облачен в свободную одежду, без корсета и  шнуровок,  так  что  грудь  с
нестесняемой свободой играла своими двумя очаровательными полушариями  никак
не ниже пояса; тонкий покров примятой кисейной косынки почти скрывал  их  от
взора и только в нескольких местах  милостивая  дырочка  давала  возможность
проглянуть их наготе. Капот на ней был атласный, белесого цвета, с  десятком
небольших серебряных крапинок, так искусно разбросанных по ткани на  больших
промежутках, что  казалось,  их  рассыпала  по  ней  начаянно  чья-то  рука;
разлетаясь, он открывал великолепную желтую  юбку,  красиво  отороченную  по
подолу  узкой  полоской  позолоченного  кружева,  почти  превратившегося   в
бахрому; из-под юбки  выглядывала  другая,  топорщившаяся  на  китовом  усе,
именуемом в просторечии обручем, и свисавшая из-под первой не меньше как  на
шесть дюймов; а из-под нее выглядывало еще одно исподнее одеяние того цвета,
который подразумевает  Овидий,  говоря:  "Qui  color  albus  erat  nunc  est
contrarius albo" {Цвет,  который  был  белым,  стал  теперь  противоположным
белому (лат.).}.
     Из-под всех этих юбок можно было также разглядеть  две  славные  ножки,
обтянутые шелком  и  украшенные  кружевом,  причем  правая  была  перевязана
роскошной голубою лентой, а левая,  как  менее  достойная,  полоской  желтой
материи - должно быть, лоскутом от верхней юбки.  Такова  была  милая  дама,
которую дарил своим вниманием мистер Уайлд. Она приняла его поначалу  с  тою
холодностью, которую строго добродетельные  женщины  с  похвальной,  хоть  и
мучительной  сдержанностью  проявляют   в   отношении   своих   почитателей.
Табакерка, когда он ее извлек, была сперва вежливо и очень мягко  отклонена,
но при повторном