ся вдогонку за  Хартфри,
поспешая к месту, где приказано было двум  джентльменам  преградить  ювелиру
дорогу и напасть на него. Джентльмены с благородной решительностью исполнили
задание: атаковали противника и взяли в виде трофеев всю  сумму,  полученную
им от графа.
     Сражение кончилось, и Хартфри был покинут распростертым на земле, а наш
герой,  несклонный  оставлять  добычу  в  руках  своих  товарищей,  хотя  их
честность была проверена на опыте, отправился следом за победителями.  Когда
все они укрылись в безопасном месте, Уайлд, согласно уговору, получил девять
десятых добычи: правда, младшие герои подчинились не  совсем  охотно  (менее
охотно, пожалуй, чем допускают  строгие  законы  чести),  но  Уайлд  отчасти
доводами, а больше бранью и угрозами убедил их сдержать свое слово.
     С удивительной ловкостью доведя таким образом  это  великое  и  славное
предприятие до счастливого конца, наш герой решил рассеять  свой  утомленный
ум в обществе красавицы. Он направился  к  своей  любезной  Летиции,  но  по
дороге случайно встретил одну знакомую девицу, мисс  Молли  Стрэдл,  которая
вышла подышать свежим воздухом на набережную.  Мисс  Молли,  увидев  Уайлда,
остановила его и с  развязностью,  характерной  для  утонченного  столичного
воспитания, потрепала  или,  скорее,  хлопнула  его  по  спине  и  попросила
угостить  ее  пинтой  вина  в  соседнем  кабачке.  Герой,   хоть   и   любил
целомудренную  Петицию  с  необычайной  нежностью,  не  принадлежал  к   той
низменной плаксивой породе смертных, которые, как принято говорить, держатся
за юбку женщины, - словом, к тем, кто отмечен клеймом  постоянства  -  этого
жалкого, мелкого, низкого порока, почему-то именуемого добродетелью. Поэтому
он тотчас согласился и повел  девицу  в  трактир,  славившийся  превосходным
вином и известный под названием "Кубок и подкова", где они  и  уединились  в
отдельной комнате. Уайлд был очень напорист в своих исканиях, но безуспешно:
девица заявила, что он от нее не  дождется  милостей,  пока  не  сделает  ей
подарка; условие тут же было исполнено, и любовник был так счастлив, как мог
того желать.
     Безмерная любовь Уайлда к его дорогой Летиции не позволяла ему  тратить
много времени на мисс Стрэдл. Поэтому, несмотря на все ее прелести и  ласки,
он вскоре под удобным предлогом спустился вниз, а прямо оттуда  пошел  своим
путем, не попрощавшись ни с мисс Стрэдл, ни даже  с  официантом,  с  которым
девице пришлось потом объясняться по поводу счета.
     У Снэпов Уайлд застал дома одну только мисс Доши. Юная  леди  сидела  в
одиночестве и, по примеру Пенелопы, занималась вышиванием  или  вязанием,  с
тою лишь разницей, что Пенелопа разрушала ночью  то,  что,  бывало,  свяжет,
соткет или спрядет за день, тогда как наша юная героиня то, что распустит за
день, вечерами вновь поправляла  иглой.  Короче  говоря,  она  штопала  пару
голубых чулок с красными стрелками, - обстоятельство, о котором, пожалуй, мы
могли бы и умолчать, если бы оно не доказывало, что еще  существуют  в  наше
время дамы, подражающие античной простоте.
     Уайлд сразу спросил о своей любезной и услышал  в  ответ,  что  ее  нет
дома. Он тогда справился, где ее можно найти, и объявил, что не уйдет,  пока
не увидит ее и даже пока на ней не женится, ибо его чувство к Летиции было в
самом деле  вполне  честным;  другими  словами,  он  так  необузданно  желал
овладеть ее особой, что пошел бы на все, лишь бы утолить свое  желание.  Тут
он вынул ларчик, полный,  по  его  словам,  великолепных  драгоценностей,  и
поклялся, что отдаст все это Летиции, добавив к тому и  другие  посулы.  Это
подействовало, и мисс Доши, чуждая обыкновению, по которому девица  завидует
счастью сестры и нередко старается  даже  разрушить  его,  предложила  гостю
посидеть несколько минут, пока она попробует разыскать сестру и привести  ее
к нему. Влюбленный поблагодарил и пообещал дождаться ее  возвращения.  Тогда
мисс  Доши,  предоставив  мистеру  Уайлду  предаваться  своим  размышлениям,
заперла его в кухне на засов (в  этом  доме  большинство  дверей  запиралось
снаружи), громко хлопнула дверью на улицу, не выходя, однако, за ее порог, и
затем тихонько прокралась наверх, где  мисс  Летиция  была  занята  интимным
разговором с Бэгшотом. Когда сестра шепотом передала ей, что сказал Уайлд  и
что он ей показывал, мисс Летти объяснила Бэгшоту, что внизу ее ждет гостья,
одна молодая леди, которую она постарается как можно  быстрее  спровадить  и
тут же вернется к нему; так что  она  его  просит  терпеливо  посидеть  пока
здесь, а дверь она оставит незапертой, хотя ее  отец  никогда  ей  этого  не
простит, если узнает! Бэгшот дал слово не выходить ни на шаг из  комнаты;  и
обе  девицы  тихо  сошли  вниз,  а  затем,  разыграв  предварительно,  будто
возвращаются с улицы, зашли в кухню. Но даже появление целомудренной Летиции
не восстановило в чертах  ее  поклонника  видимости  той  гармонии,  которая
владела им всецело, когда мисс Теодозия оставила его: дело  в  том,  что  за
время ее отсутствия он  обнаружил  исчезновение  кошелька  с  банкнотами  на
девятьсот фунтов стерлингов, который был отобран у мистера Хартфри и который
мисс Стрэдл в пылу любовных ласк потихоньку вытащила у него. Но так как он в
совершенстве владел собой или, вернее, мускулами  своего  лица,  -  условие,
столь же необходимое для формирования великого  характера,  как  и  для  его
воплощения на сцене, - он быстро сумел изобразить на лице  улыбку  и,  утаив
свое несчастье и  свою  печаль,  обратился  к  мисс  Летти  с  почтительными
излияниями. Эта юная дева при прочих своих приятных свойствах обладала тремя
преобладающими страстями, а именно: тщеславием, сластолюбием и корыстью. Для
удовлетворения первой ей служили  мистер  Смэрк  и  компания;  для  утоления
второй - мистер Бэгшот и компания; а наш герой имел честь и счастье на  себе
одном сосредоточить третью. С этими тремя видами поклонников  она  держалась
очень  разных  способов  обхождения.  С  первыми  она  была  вся  веселье  и
кокетство; со вторыми - вся нежность и восторг; а  с  последним  -  холод  и
сдержанность. Итак, она с самым спокойным видом сказала мистеру Уайлду,  что
ее радует, если он и впрямь раскаялся и отказывается от той манеры обращения
с нею, к какой он прибег при последнем их свидании, когда он  вел  себя  так
чудовищно, что она решила больше с  ним  никогда  не  встречаться;  что  она
чувствует себя непростительно виновной перед всем  женским  полом,  отступая
сейчас, по слабости души, от своего решения, но что сам он, конечно, никогда
не склонил бы ее к этому, если бы ее сестра, которая для того и зашла,  чтоб
подтвердить ее слова (мисс Доши тут же подтвердила, не скупясь  на  клятвы),
предательски не заманила ее сюда под ложным предлогом, будто ее хочет видеть
совсем другое лицо; однако раз он полагает нужным дать ей более убедительные
доказательства своей любви (Уайлд уже держал в руках ларец) и раз она видит,
что он не посягает больше на ее добродетель  и  намерения  его  таковы,  что
порядочная  женщина  может  благосклонно  выслушать  его,  то   она   должна
сознаться...
     Тут она сделала вид, что застыдилась, а Теодозия начала:
     - Нет, сестра, я не  позволю  тебе  больше  притворяться.  Уверяю  вас,
мистер Уайлд, она питает к вам самую пламенную страсть. И, право, Тиши,  раз
ты идешь на попятный, когда я вижу ясно, что у мистера Уайлда самые  честные
намерения, я выдам тебя и перескажу ему все, что ты говорила.
     - Как, сестрица! - воскликнула Летиция. -  Ты,  значит,  хочешь  просто
выгнать меня отсюда? Не ждала я от тебя такого предательства!
     Тут Уайлд упал на колени и, овладев ее ручкой, произнес речь, которую я
не стану приводить, так как читатель может без труда придумать ее сам. Потом
он вручил ей ларец, но она мягко его отклонила, а при  повторном  подношении
скромно и застенчиво спросила, что в нем лежит. Тогда  Уайлд  открыл  его  и
вынул (я с горечью это пишу, и с горечью это будет  прочтено)  одно  из  тех
великолепных ожерелий,  которые  на  ярмарке  в  Варфоломеев  день  украшают
прекрасно набеленные шеи царицы амазонок Фалестриды, Анны  Болейн,  королевы
Елизаветы и некоторых других высоких  принцесс  в  потешных  представлениях.
Состояло оно из стразов, которые Дердеус Магнус, изобретательный  мастер  по
части всяких безделок,  продает  второразрядным  франтам  столицы  по  очень
скромной цене. Здесь мы просим извинения у читателя, что так долго  скрывали
от него правду,  и  откроем  ее  теперь:  проницательный  граф,  справедливо
опасаясь, как бы какой-нибудь несчастный случай не помешал Уайлду вернуть  в
условленный   час   принесенные   ему   мистером   Хартфри    драгоценности,
предусмотрительно отправил их в свой собственный карман, а в  ларец  положил
вместо них искусственные камни, которые для философа представили  бы  равную
цену, - а для истинного любителя произведений искусства, может быть, даже  и
большую, - но не  имели  никакой  прелести  в  глазах  мисс  Летти,  кое-что
понимавшей в  драгоценностях,  так  как  мистер  Снэп,  вполне  основательно
полагая, что для воспитанной леди очень важно  разбираться  в  них,  устроил
мисс Летти - в том возрасте,  когда  девицы  только  еще  учатся,  как  надо
одеваться, - подручной (а на языке  черни  -  горничной)  к  одному  видному
ростовщику, ссужавшему деньги под заклад. Поэтому тот огонь, которым  должны
были бы сверкать бриллианты, вспыхнул в ее глазах, а вслед за молнией грянул
и гром: она обозвала нашего несчастного героя и мошенником, и  мерзавцем,  и
жуликом, а тот стоял и молчал, сраженный изумлением, но еще больше стыдом  и
негодованием, что его так обхитрили и провели,  Наконец  он  овладел  собой,
бросил в ярости ларчик, схватил ключ со стола и, ничего  не  ответив  дамам,
которые уже вдвоем напустились на него, даже не попрощавшись с ними, выбежал
на улицу и направился со всей поспешностью к обиталищу графа.


                                 Глава IV,
              в которой Уайлд после долгих бесплодных стараний
           разыскать друга произносит по поводу своего несчастья
       нравоучительную речь, каковая (если правильно ее понять) может
                  пригодиться кое-кому из видных ораторов

     Самый упитанный слуга самой воспитанной дамы не стучит напористей,  чем
постучал Уайлд в дверь  графа,  которую  незамедлительно  открыл  перед  ним
отлично одетый  ливрейный  лакей,  объявивший,  что  хозяина  нет  дома.  Не
успокоившись на этом, Уайлд обошел дом, однако безуспешно; тогда он  обыскал
все игорные дома в городе, но графа не нашел: джентльмен покинул свой дом  в
то  самое  мгновение,  когда  мистер  Уайлд  обернулся  к  нему  спиной,  и,
позаботившись только о сапогах и почтовой лошади, не взяв с собой ни  слуги,
ни костюмов - ничего из тех принадлежностей, какие необходимы в  путешествии
важной особе, отбыл с такой поспешностью, что теперь уже  проделал  двадцать
миль по пути к Дувру. Видя, что все напрасно, Уайлд решил оставить  на  этот
вечер поиски; он направился в свой "кабинет  для  размышлений"  -  в  ночной
погребок, где, не имея в кармане ни фартинга, заказал кружку пунша и, сев  в
одиночестве на скамью, повел про себя такой монолог:
     "Как  тщетно  _величие_  человека!  Чего  стоят  высшие   дарования   и
благородное пренебрежение теми стеснительными правилами и  оковами,  которые
покорно  принимает  чернь,  если  наши  наилучшие,  тонко  задуманные  планы
подвержены крушению! В каком бедственном положении  пребывает  _плутовство_!
Как немыслимо для человеческого благоразумия все предусмотреть и  оградиться
от обмана! Совсем как в шахматах: ладья, или  конь,  или  слон  подготовляет
великое предприятие, но тут  встревает  ничтожная  пешка  и  разрушает  весь
замысел. Лучше бы мне было соблюдать обычные законы дружбы и нравственности,
чем так вот губить своего друга на благо другим.  Я  мог  бы  располагать  в
пределах скромности его кошельком; теперь же я отнял у него возможность быть
мне полезным. Хорошо! Но ведь это не входило в мои намерения! Если я не могу
возложить вину на собственное свое поведение, зачем же мне, как женщине  или
ребенку, сидеть и сетовать на  превратность  счастья?  Впрочем,  могу  ли  я
полагать, что не допустил никакой оплошности? Не сделал  ли  я  промах,  дав
возможность  другим  перехитрить  меня?  Но  этого  нельзя  избежать.  Здесь
__плут__ несчастней  всякого  другого:  осторожный  человек  может  в  толпе
обезопасить свои карманы, засунув в них руки; но  когда  __плут__  запускает
руки в чужие карманы, как ему в это же время защитить  свои  собственные?  В
самом деле, если посмотреть под  таким  углом,  кто  может  быть  несчастней
__плута__"? Как опасен его способ приобретения!  Как  ненадежно,  неспокойно
для него обладание! Зачем же тогда человеку стремиться к тому,  чтобы  стать
_плутом_, или в чем же тогда величие __плута__! Я отвечаю:  в  его  духовной
силе. Только его  тайная  слава,  сокровенное  сознание,  что  он  совершает
великие и дивные деяния, одна и может поддержать истинно великого  человека,
будь то _завоеватель, тиран, государственный деятель_ или же  __плут__.  Это
сознание должно вознести его выше общественного порицания и  выше  проклятий
со  стороны  отдельных  личностей   и,   ненавидимого,   презираемого   всем
человечеством, преисполнить тайным довольством  собою.  Ибо  что  же,  кроме
подобного внутреннего удовлетворения, может  внушить  человеку,  обладающему
властью, здоровьем, всеми  в  мире  благами,  каких  только  может  пожелать
гордость, жадность или любострастие,  вдруг  покинуть  свой  дом,  променять
удобства и отдых и все богатства свои и удовольствия  на  труды  и  лишения,
поставить на карту все, что щедро дала ему Фортуна, и,  возглавив  множество
_плутов_,  именуемое  войском,  отправиться  уничтожать  своих   соседей   и
производить грабежи, насилия, кровопролитие среди себе подобных? Что,  кроме
такой достославной ненасытности  духа,  распаляет  в  государях,  увенчанных
величайшими  почестями,  обладающих  обширными  доходами,  злостное  желание
отбирать вольности у тех самых подданных, которые согласны трудиться в  поте
лица ради того, чтобы эти государи жили в роскоши, и преклонять колени перед
их гордыней? Что, как не она, побуждает их уничтожать  одну  половину  своих
подданных, чтобы поставить другую в полную зависимость от  произвола  самого
государя или его жестоких  приспешников?  Какие  другие  причины  соблазняют
подданного, владеющего крупной  собственностью  в  своем  обществе,  предать
интересы прочих своих соотечественников и братьев и  своего  потомства  ради
прихоти таких государей? Наконец, какое менее достойное побуждение  склоняет
__плута__ отступиться от обычных  способов  приобретения  жизненных  благ  -
вполне надежных и почетных - и, рискуя даже головой под  угрозой  того,  что
ошибочно зовется позором, открыто и смело попирать законы своей страны  ради
неверного, непостоянного  и  небезопасного  выигрыша?  Итак,  позвольте  мне
удовольствоваться этим рассуждением и сказать самому себе,  что  я  оказался
мудр, хотя и неудачлив, и что  я  _великий_,  хоть  и  несчастный  человек".
Монолог и пунш вместе пришли к концу, ибо на каждой паузе Уайлд подкреплялся
глотком. Только теперь ему пришло  на  ум,  что  уплатить  за  кружку  будет
труднее, чем опорожнить ее, - когда,  к  большому  своему  удовольствию,  он
увидел в другом углу зала того  джентльмена,  которого  он  использовал  для
нападения на Хартфри и который, как он подумал, конечно, охотно одолжит  ему
гинею или две. Но, обратившись к  нему,  Уайлд  с  огорчением  услышал,  что
игорный стол отнял у него ту долю добычи, которую оставило  в  его  владении
Уайлдово великодушие. А потому наш герой вынужден был  прибегнуть  к  своему
обычному в таких случаях методу: он грозно заломил шляпу  и  вышел  вон,  ни
перед кем не извинившись, - и никто не посмел что-либо с него спросить.


                                  Глава V,
             содержащая ряд удивительных похождений, которые с
           п_р_е_в_е_л_и_к_и_м в_е_л_и_ч_и_е_м совершил наш герой

     Дадим теперь нашему герою немного соснуть  и  вернемся  в  дом  мистера
Снэпа, где после ухода Уайлда прекрасная  Теодозия  снова  взялась  за  свой
чулок, а мисс Летти поднялась к мистеру Бэгшоту; но джентльмен этот  нарушил
слово и, притаившись внизу у двери,  воспользовался  выходом  Уайлда,  чтобы
выйти тоже. Мисс Летти, должны мы сказать, была  тем  более  удивлена,  что,
вопреки своему обещанию, она все-таки предосторожности ради повернула  ключ,
однако второпях повернула оплошно. В каком же грустном  положении  оказалась
наша юная  дева,  утратив  возлюбленного,  бесконечно  дорогого  ее  нежному
сердцу, и опасаясь  вдобавок  ярости  оскорбленного  отца,  столь  ревностно
оберегавшего свою честь: он ведь честью поручился шерифу Лондона и Мидлсекса
за сохранное содержание под стражей вышеназванного Бэгшота; а за  его  честь
поручились два благонадежных друга не только словом, но и залогом!
     Но отведем глаза от этого скорбного зрелища и поглядим на нашего героя,
который рано утром после безуспешных поисков  мисс  Стрэдл  с  поразительным
величием духа и невозмутимым выражением лица пошел  навестить  своего  друга
Хартфри при таких обстоятельствах, когда пошлая толпа друзей была бы склонна
избегать его и покинуть. Он вошел в комнату с веселым видом, который тут  же
сменил на удивление, как только увидел, что друг сидит в  ночном  халате,  с
полотняной повязкой на  раненой  голове,  очень  бледный  от  потери  крови.
Услышав от Хартфри, что с ним приключилось, Уайлд выразил сперва  величайшее
сожаление, а  потом  дал  излиться  бурной  ярости  по  адресу  разбойников,
доведшей его до конвульсий. Хартфри из  сострадания  к  другу,  так  глубоко
потрясенному  его  злоключениями,   постарался   по   возможности   ослабить
впечатление от своего рассказа, сильно притом преувеличивая свой долг  перед
Уайлдом, в чем ему вторила и жена, и завтрак  прошел  у  них  приятнее,  чем
можно было ожидать после  такого  происшествия.  Хартфри  обмолвился,  между
прочим, о том, как он рад, мол, что положил вексель графа в другой бумажник:
такая потеря, добавил он,  оказалась  бы  для  него  роковой,  "потому  что,
признаюсь вам по правде, дорогой мой друг,  -  сказал  он,  -  у  меня  были
недавно изрядные убытки, сильно пошатнувшие мои  дела;  и  хотя  мне  немало
следует самому от разных светских людей, уверяю вас, я нигде не могу  твердо
рассчитывать хоть на шиллинг". Уайлд сердечно поздравил  его  со  счастливой
случайностью, сохранившей ему вексель,  а  затем  с  большой  язвительностью
обрушился на варварство светских людей, по  вине  которых  купцы  сидят  без
денег.
     Пока они тешились такими  речами,  а  Уайлд  еще  размышлял  про  себя,
призанять ли ему у друга, или лучше украсть, или же сделать, пожалуй, и то и
другое, вошел молодой приказчик и подал своему хозяину  кредитный  билет  на
пятьсот фунтов стерлингов, который, сказал он, просит разменять  благородная
дама, покупающая у них в магазине камни. Хартфри, взглянув на номер, тут  же
припомнил, что это один из украденных у него  билетов.  Своим  открытием  он
поделился с  Уайлдом,  который,  не  теряя  присутствия  духа  и  ничуть  не
изменившись в лице - существенная черта великого характера, посоветовал  ему
повести дело осторожно и предложил  (так  как  мистер  Хартфри,  сказал  он,
слишком разгорячен, чтобы допросить женщину со всем  искусством)  пригласить
покупательницу в какую-нибудь комнату и оставить ее там одну. А потом-де  он
сам  выйдет  к  ней  под  видом  владельца   магазина,   станет   показывать
драгоценности и постарается вытянуть из нее побольше сведений, чтобы  верней
захватить разбойников, а может быть, и их добычу. Хартфри  с  благодарностью
принял предложение. Уай