подношении принята. Гостя пригласили скоро к чайному столу,
где между молодою любящей четой произошел разговор, который, если  бы  точно
его воспроизвести, был  бы  для  читателя  очень  поучителен,  равно  как  и
занятен; довольно сказать, что остроумие молодой  особы  в  сочетании  с  ее
красотой так распалило чувства мистера Уайлда - крайне бурные, хоть и самого
честного свойства, -  что,  увлеченный  ими,  он  позволил  себе  вольности,
слишком  оскорбительные  для  благородного  целомудрия   Летиции,   которая,
признаться, сохранением своей добродетели была на этот  раз  обязана  больше
собственной силе, чем благоговейному почтению или воздержанию поклонника; он
оказался, по правде говоря, так настойчив в своих  исканиях,  что,  если  бы
много раз клятвенно не обещал ей жениться, мы едва ли вправе были бы назвать
его чувства честными; но он  был  так  необычайно  привержен  приличию,  что
никогда не применял насилия ни к одной девице без самых серьезных  обещаний:
обещания жениться, говорил он, дань, подобающая женской  скромности,  и  так
мало стоят, так легко произносятся, что уклоняться от уплаты этой дани можно
только из пустого каприза или же по грубости. Прелестная Летиция, то  ли  из
благоразумия, то ли,  может  быть,  по  набожности,  о  которой  так  любила
поговорить, оставалась глуха ко всем его посулам и, к счастью, непобедима  и
для силы.
     Хоть она и не была обучена искусству хорошо сжимать кулак, природа  все
же не оставила ее беззащитной: на концах своих пальцев  она  носила  оружие,
которым пользовалась с такой  поразительной  ловкостью,  что  горячая  кровь
мистера Уайлда вскоре проступила мелкими  крапинками  на  его  лице,  а  его
распухшие щеки стали похожи на другую часть тела (ту, которую скромность  не
позволяет мальчикам обнажать нигде, кроме  как  в  школе),  после  того  как
тяжелый на руку педагог поупражнял на ней свои  таланты.  Уайлд  отступил  с
поля битвы, а победительница Летиция с  законным  торжеством  и  благородным
воодушевлением прокричала:
     - Бесстыжие твои глаза! Если это  у  тебя  называется  доказывать  свою
любовь, я, будь покоен, так тебе наподдам, что только держись!
     Затем она перешла  на  разговор  о  своей  добродетели,  которую  Уайлд
попросил ее прихватить с собой и  идти  к  черту,  и  на  этом  нежная  чета
рассталась.


                                  Глава X
         Раскрытие некоторых обстоятельств касательно целомудренной
          Летиции, которые сильно удивят, а возможно, и расстроят
                              нашего читателя

     Едва мистер  Уайлд  удалился,  как  прекрасная  победительница  открыла
дверцу чулана и выпустила на волю молодого  джентльмена,  которого  она  там
заперла, почуяв приближение другого. Звали этого рыцаря Том Смэрк. Он служил
писарем у одного стряпчего и был поистине первым франтом и  первым  любимцем
дам в том конце города, где  он  жил.  Так  как  мы  признаем  одежду  самым
характерным  или  самым  важным  отличием  франта,  мы  не   станем   давать
характеристики этого молодого джентльмена, а только опишем  нашим  читателям
его костюм. Итак, на ногах у него были белые чулки и легкие башмаки;  пряжки
на этих башмаках представляли собой кусок посеребренной латуни,  закрывавшей
почти всю стопу. Штаны на нем были из красного плюша и едва достигали колен;
жилет - из белого канифаса, богато расшитого желтым шелком,  а  поверх  него
ярко-синего   плюша   кафтан   с   металлическими    пуговицами,    рукавами
необыкновенного покроя и воротником, спускавшимся до середины  спины.  Парик
был у него коричневого цвета и покрывал почти половину головы, а  на  голове
висела с одного бока маленькая треуголка с галуном, очень изящно  изогнутая.
Таков был в своем совершенстве Смэрк,  которого,  как  только  он  вышел  из
чулана, прелестная Летиция приняла в свои объятия. Она  обратилась  к  нему,
назвав нежным  именем,  и  сказала,  что  выпроводила  противного  человека,
которого ее отец прочит ей в мужья, и теперь ничто не помешает ее счастью  с
"дорогим Томми".
     Здесь, читатель, ты нас должен извинить, если мы на минуту остановимся,
чтобы  посетовать  на   своенравие   природы,   проявленное   при   создании
очаровательной половины творения, предназначенной дополнить счастье  мужчины
-  своею  нежной  невинностью  смягчить  его  жестокость,  своей  веселостью
скрасить для него  заботы  и  неизменной  дружбой  облегчить  ему  возможные
тревоги и разочарования. И вот, зная, что именно эти блага  главным  образом
ищет и обычно находит в жене мужчина, можем ли мы не жаловаться на  странную
особенность милых  созданий,  склоняющую  их  дарить  своими  милостями  тех
представителей сильного пола, которые отнюдь не отмечены природой как  венец
ее мастерства! Ибо, сколь бы ни были полезны в мироздании франты (нас  учат,
что блоха и та не создана зря), бесспорно, все они,  включая  даже  наиболее
блистательный и уважаемый отряд их - тех, кого на нашем острове природа  для
отличия облачила в красное, - отнюдь не являются, как полагают  иные,  самым
благородным произведением творца. Я, со  своей  стороны,  пусть  кто  другой
изберет себе для образца двух франтов, пусть хоть капитанов или полковников,
одетых так изящно, как никто и никогда, - я осмелюсь противопоставить одного
сэра Исаака Ньютона, одного Шекспира, одного Мильтона - или, может быть, еще
кого-нибудь - обоим этим франтам, вместе взятым; и я сильно подозреваю,  что
если бы из них обоих ни один не родился на свет, то мир в целом пострадал бы
от этого  меньше,  чем  лишившись  тех  великих  благ,  какими  его  одарила
деятельность любой из названных личностей.
     Если это верно, то как печально сознавать, что один какой-нибудь франт,
особенно если есть у него на шляпе хоть пол-ярда ленты,  больше  потянет  на
весах женской нежности, чем двадцать сэров Исааков Ньютонов! Как должен  наш
читатель,  быть  может  благопристойно  объяснивший   тот   отпор,   который
целомудренная  Летиция  оказала   бурным   исканиям   распаленного   Уайлда,
неприступной добродетелью этой дамы, - как он  должен,  говорю  я,  залиться
краской, увидев, что  она  отбрасывает  всю  строгость  своего  поведения  и
предается вольностям со Смэрком! Но увы! Когда мы все раскроем, как  требует
того правдивость  нашей  повести,  когда  мы  расскажем,  что  они  отринули
стеснение и что прекрасная Летиция (здесь, в единственном  этом  случае,  мы
должны пойти по  стопам  Вергилия,  опустившего  кое-где  plus  и  pater,  и
опустить наш излюбленный эпитет "целомудренная"), - что  прекрасная,  говорю
я, Летиция, подарила Смэрку то счастье, которого добивался  Уайлд,  -  какое
смущение должно будет тогда охватить читателя! Поэтому, следуя свойственному
нам уважению к женщине, мы опустим занавес над  этой  сценой  и  перейдем  к
делам, которые не только не  бесчестят  род  человеческий,  но  придают  ему
величие и благородство.


                                 Глава XI,
          содержащая замечательный образец величия, не уступающий
         тем, какие дает нам древняя и новая история. Заканчивается
                некоторыми здравыми указаниями веселым людям

     Едва расставшись с целомудренной Летицией, Уайлд вспомнил, что друг его
граф Ла Рюз снова водворился в прежней своей квартире в этом доме,  и  решил
его навестить; он не  принадлежал  к  тем  полувоспитанным  людям,  которые,
ограбив или предав друзей, стыдятся с ними встретиться; обладая низменной  и
жалкой натурой, эти  люди  способны  на  чудовищные  жестокости  и  в  своей
стыдливости доходят порой до того, что убивают или  вконец  разоряют  друга,
когда совесть им  подсказывает,  что  они  виновны  перед  ним  в  небольшом
проступке - в совращении жены или дочери друга, в клевете на него самого,  в
предательстве или ином подобном пустяке. В нашем герое не было  ничего,  что
чуждо подлинному величию: он мог без тени замешательства распить  бутылку  с
человеком, которому только что  залез  в  карман  и  который  это  знает;  а
обобрав, никогда не стремился и дальше  чинить  ему  зло,  ибо  его  доброта
достигала такой удивительной и необычайной высоты, что он никогда не наносил
обиды ближнему, если не рассчитывал получить от этого какую-либо пользу  для
себя. Он говаривал не раз, что, действуя наоборот, человек часто вступает  в
невыгодную сделку с чертом и работает даром.
     Наш  герой  застал  узника  не  сетующим  недостойно  на  судьбу  и  не
предающимся отчаянию  -  о  нет,  разумно  покорившись  своей  участи,  граф
занимался делом: подготовлял карточные колоды для  своих  будущих  подвигов.
Нимало не подозревая, что Уайлд был единственным  виновником  постигшей  его
беды, он встал и радостно обнял его, а Уайлд отвечал  на  объятие  с  равной
теплотой. Потом, как только они оба сели, Уайлд, заметив лежавшие  на  столе
колоды, воспользовался случаем обрушиться на карточную игру. С обычной своей
достохвальной непринужденностью он сперва преувеличенно  расписал  печальное
положение, в каком очутился граф, а затем обвинил  во  всех  его  несчастьях
этот проклятый зуд к игре, который один, сказал  он,  навлек,  очевидно,  на
графа этот арест и в дальнейшем неизбежно погубит  его.  Ла  Рюз  с  большим
жаром защищал свою любимую забаву  (или,  скорее,  профессию)  и,  рассказав
Уайлду, как он успешно вел игру  после  его  столь  несвоевременного  ухода,
поведал о приключившемся с ним  далее  несчастье,  о  котором  тому,  как  и
читателю, было уже кое-что известно; он добавил только одно  обстоятельство,
прежде не упоминавшееся, а именно: что он защищал свои деньги с чрезвычайной
храбростью  и  опасно  ранил  не  менее  двух  из  троих  напавших  на  него
грабителей. Уайлд, отлично зная, с какой готовностью отдана  была  добыча  и
как всегда прохладна отвага графа, похвалил такой образ действий  и  выразил
сожаление, что не присутствовал при грабеже и  не  мог  помочь  другу.  Граф
отвел душу в жалобах на то, как  беспечна  стража  и  какой  это  позор  для
властей, что честный человек не может безопасно  ходить  по  улицам;  затем,
отдав этому предмету достаточную дань, он спросил мистера Уайлда,  видел  ли
он когда-нибудь такое неимоверное везение (так ему угодно было назвать  свой
выигрыш, хотя для Уайлда, как он знал, не было секретом,  что  он  держит  в
кармане  кости  со  свинцом).  Уайлд  отвечал,  что  это  везение   поистине
неимоверно - почти  настолько,  что  человек,  недостаточно  знающий  графа,
вправе был бы заподозрить его в нечестной игре.
     - Об  этом,  -  возразил  граф,  -  никто,  я  полагаю,  не  посмел  бы
заикнуться.
     - О, конечно, - сказал Уайлд, - вас слишком хорошо знают  как  человека
чести. Но простите, сэр, - продолжал он, - негодяи отобрали у вас все?
     - До последнего шиллинга! - вскричал тот и крепко выругался. - На  одну
бы ставку - нет, и того не оставили!
     Пока они так  беседовали,  мистер  Снэп  вместе  с  сопровождавшим  его
джентльменом представили почтенному обществу мистера  Бэгшота.  По-видимому,
мистер Бэгшот, расставшись с мистером Уайлдом, тотчас же вернулся к игорному
столу. Но когда он доверил Фортуне  добытое  с  трудом  сокровище,  коварная
богиня предательски обманула его и выпустила из-за стола  с  такими  пустыми
карманами, какие только можно найти в расшитом кафтане у нас в  королевстве.
И вот когда наш джентльмен шел в один  небезызвестный  дом,  или  сарай,  на
Ковент-Гарденском рынке, ему посчастливилось встретиться с мистером  Снэпом,
который успел отвести графа  в  свое  жилище  и  теперь  прохаживался  перед
дверьми игорного дома; ибо если вы, мой любезный читатель, не принадлежите к
городским повесам, то надо вам объяснить: подобно тому как прожорливая  щука
залегает в камышах перед устьем какой-нибудь речушки,  впадающей  в  большую
реку, и подкарауливает малую плотицу, которую  несет  поток,  -  так  часами
перед дверью или устьем игорных домов мистер Снэп или другой джентльмен  его
профессии  поджидает  появления  какой-нибудь  мелкой  рыбешки  -   молодого
джентльмена - и,  дождавшись,  вручает  ему  клочок  пергамента,  содержащий
приглашение оного молодого джентльмена к ним в дом вместе  с  некиим  Имярек
{Вымышленное имя, вставляемое в каждый документ; в каких целях - юристы  это
знают лучше. (Примеч. автора.)} - личностью, без которой никак не  обойтись.
Среди прочих таких пригласительных билетов у мистера Снэпа был случайно один
на имя мистера Бэгшота - иск, или  ходатайство,  некоей  миссис  Энн  Сэмпл,
пожилой девицы, у которой оный Бэгшот прожил на квартире несколько месяцев и
затем без предупреждения съехал, не попрощавшись по всем правилам, в связи с
чем миссис Энн и решила договориться с ним таким путем.
     Мистеру Снэпу, поскольку дом его был полон хорошего общества,  пришлось
провести мистера Бэгшота в комнату графа - единственную, по его словам,  где
он мог "замкнуть"  человека.  Едва  увидев  Бэгшота,  мистер  Уайлд  кинулся
обнимать друга и тотчас представил его  графу,  который  раскланялся  с  ним
очень учтиво.


                                 Глава XII
           Новые подробности касательно мисс Тиши, которые после
           прежних едва ли сильно удивят читателя. Описание очень
           изящного джентльмена. И диалог между Уайлдом и графом
           со ссылками на гражданскую добродетель и т. д. и т. д.

     Едва мистер Снэп повернул ключ в замке,  как  служанка  Снэпов  вызвала
мистера Бэгшота из комнаты и сказала, что его ждет внизу одна особа, которой
желательно с ним поговорить; особа эта оказалась не  кем  другим,  как  мисс
Летицией Снэп, в чьих поклонниках мистер Бэгшот издавна  состоял  и  в  чьей
нежной груди его страсть пробудила более пламенный отклик, чем искания  всех
его соперников. В самом деле, она не раз открывалась наперсницам в  любви  к
этому юноше и  даже  говорила,  что  если  бы  могла  помыслить  о  жизни  с
каким-нибудь одним мужчиной, то этим одним был бы мистер Бэгшот. И она  была
не одинока в своей склонности - многие другие  молодые  дамы,  соперничая  с
нею, домогались этого любовника, обладавшего всеми высокими  и  благородными
достоинствами, которые необходимы  истинному  кавалеру  и  которые  природа,
расщедрившись, не часто дарит одному лицу. Постараемся, однако,  описать  их
со всею возможной точностью. Ростом он был шести футов,  отличался  толстыми
икрами, широкими плечами, румяным лицом  при  каштановых  вьющихся  волосах,
скромной уверенностью осанки и чистым бельем. Правда,  нельзя  не  признать,
что,  в  противовес  этим  героическим  достоинствам,  ему  присущи  были  и
некоторые маленькие недостатки: он был самым тупым человеком  на  свете,  не
умел ни писать, ни читать и во всем его существе  не  было  ни  крупицы,  ни
проблеска чести, честности или доброты.
     Как только мистер Бэгшот вышел из комнаты, граф взял Уайлда за  руку  и
сказал, что должен сообщить ему нечто очень важное.
     - Я твердо уверен, - промолвил он, - что этот Бэгшот - то  самое  лицо,
которое меня ограбило.
     Уайлд вскочил, изумленный этим открытием, и ответил с  самым  серьезным
видом:
     - Советую вам поосторожней бросать подобные замечания о человеке  столь
высокой чести, как Бэгшот; я уверен, что он этого не потерпит.
     - Черта мне в его чести! - проговорил взбешенный граф. - Я  терпеть  не
могу, когда меня грабят; я подам в суд.
     В высоком негодовании Уайлд объявил:
     - Раз вы позволяете себе выдвигать такое подозрение против моего друга,
я порываю с вами всякое знакомство. Мистер Бэгшот  -  человек  чести  и  мой
друг, а следовательно, не может быть повинен в дурном поступке.
     Он еще многое говорил на ту же тему, что, однако, не произвело на графа
ожидаемого действия: тот по-прежнему оставался  уверен  в  своей  догадке  и
тверд в решимости обратиться в суд, почитая это своим долгом, сказал он, как
перед самим собой, так и перед обществом. Тогда Уайлд сменил гневный вид  на
нечто вроде усмешки и заговорил следующим образом:
     -  Предположим,  мистер  Бэгшот  в  самом  деле  шутки  ради  (иначе  я
выразиться не могу) прибег к такому способу  займа,  -  чего  вы  добьетесь,
отдав его под суд? Только не возврата своих денег, так как вы  уже  слышали,
что его обобрали за игорным столом (о чем Бэгшот  успел  им  сообщить  в  их
недолгом собеседовании); значит, это вам даст возможность еще  крепче  сесть
на мель, поскольку вам придется оплатить вдобавок судебные издержки.  Вторая
выгода, какой вы можете ждать для себя, это взбучка в  каждом  игорном  доме
Лондона, каковую я вам гарантирую; и после этого большую пользу вы получите,
конечно, если будете сидеть и думать с удовлетворением, что  исполнили  свой
долг перед обществом! Я стыжусь своей близорукости: как я мог принимать  вас
за великого человека! Не лучше ли будет для вас частично  (а  то  и  сполна)
получить  назад  ваши  деньги,  разумно  умолчав  обо  всем?  Ибо,  как   ни
_пор_о_жен_ {Беден. (Примеч. автора.)} сейчас мистер Бэгшот, если он в самом
деле разыграл с вами эту шутку, то,  будьте  уверены,  он  сыграет  ее  и  с
другими; а когда он будет при деньгах,  вы  можете  твердо  рассчитывать  на
возмещение; преследование законом  от  вас  никуда  не  уйдет,  но  к  этому
средству  порядочный  и  умный  человек  прибегает  в   последнюю   очередь.
Предоставьте же все дело мне; я расспрошу Бэгшота, и, если  увижу,  что  эту
шутку сыграл с вами он, моя собственная честь вам порукой: в  убытке  вы  не
останетесь.
     Граф ответил:
     - Если я могу быть уверен, что не останусь в убытке, мистер  Уайлд,  то
вы, надеюсь, не столь уж дурного мнения обо мне и не вообразите, что я стану
преследовать  джентльмена   только   ради   общественных   интересов.   Это,
безусловно, лишь пустые слова, произносимые нами по дурацкой привычке, и  мы
часто роняем их непреднамеренно и неосознанно. Уверяю  вас,  я  хочу  только
одного - вернуть свои деньги; и если  при  вашем  посредстве  я  могу  этого
достичь, то общество может...
     Он заключил фразу выражением  слишком  грубым,  чтобы  привести  его  в
такого рода хронике.
     Тут их известили, что обед готов  и  вся  компания  собралась  внизу  в
столовой, куда читатель,  если  ему  угодно,  может  последовать  за  нашими
джентльменами.
     За столом сидели мистер Снэп и две  девицы  Снэп,  его  дочери,  мистер
Уайлд-старший, мистер Уайлд-младший, граф, мистер Бэгшот  и  один  степенный
джентльмен, раньше имевший честь служить в пехотном полку, а теперь  занятый
делом, быть может еще  более  полезным:  он  помогал,  или,  как  говорится,
"сопутствовал", мистеру Снэпу при вершении законов страны.
     За обедом не произошло  ничего  особо  примечательного.  Разговор  (как
принято в учтивом обществе) шел главным образом о том, что они кушали сейчас
и что  им  доводилось  кушать  недавно.  При  этом  джентльмен  из  военных,
служивший когда-то в Ирландии, дал им весьма  обстоятельный  отчет  о  новом
способе жарить картошку, а прочие собеседники -  о  других  блюдах.  Словом,
беспристрастный наблюдатель заключил бы из их разговора, что все они рождены
на свет для одного лишь назначения - набивать себе животы; и в  самом  деле,
это было если не главной, то самой невинной целью, какую могла  преследовать
природа, сотворяя их.
     Как  только  убрали  со  стола  и  дамы   удалились,   граф   предложил
перекинуться в кости; и когда  вся  компания  согласилась  и  кости  тут  же
принесли, граф взял ящик и спросил, кто пойдет  против  него.  Но  никто  не
откликнулся, так как все, наверно, полагали, что у графа  в  карманах  более
пусто, чем было на деле, ибо этот джентльмен (вопреки тому, в чем он с таким
жаром поклялся мистеру Уайлду) со времени своего прибытия  к  мистеру  Снэпу
отправил в заклад кое-какое серебро и теперь имел в  наличии  десять  гиней.
Поэтому граф, видя замешательство своих друзей и,  веро