сываю его словами или пытаюсь 
изобразить.
Ну, а что ты чувствуешь, когда твой палец находится в этом положении? "Как 
возможно объяснять то или иное чувство? Это нечто необъяснимое, особое". Но 
должно же быть возможным обучать употреблению словам!
Я ищу здесь грамматическое различие.
Отвлечемся на минуту от кинестетических ощущений! Я хочу описать кому-то некое 
чувство и говорю ему: "Сделай так, и тогда ты это почувствуешь", при этом я 
держу свою руку или голову в определенном положении. Является ли это описанием 
ощущения, и когда я смогу сказать, что он понял, какое чувство я имел в виду? 
Вслед за этим ему придется дать дальнейшее описание ощущения. А какого типа 
должно быть оно?
Я говорю "Сделай так, и тогда ты это почувствуешь". А не возможно ли здесь 
сомнение? Не должно ли оно присутствовать, коли имеют в виду некое чувство?
Это выглядит так, это имеет такой-то вкус, это ощущается так. "Это" и "так" 
должны объясняться различным образом.
"Ощущение" представляет для нас совершенно особый интерес. Он может относиться, 
например, к "степени остроты ощущения", его "месту", возможному поглощению 
одного чувства другим. (Если движение очень болезненно, так что боль заглушает 
взятое иное, менее сильное, ощущение в этом месте, то не становится ли 
сомнительным, действительно ли ты сделал это движение? Могло бы тебя убедить в 
этом то, что ты видел его [свое движение] собственными глазами?)



IX
Допустим, кто-то наблюдает собственное горе; какими органами чувств он его 
наблюдает? Каким-то особым органом, тем, которым чувствуют горе? Значит ли это, 
что, наблюдая его, он переживает его иначе? И какое горе наблюдает он, только 
то, которое существует в момент наблюдения?
"Наблюдение" не порождает наблюдаемого. (Это концептуальное утверждение 
(Feststellung).)
Иначе говоря, я "наблюдаю" не то, что только и возникает через наблюдение. 
Объект наблюдения нечто иное.
Прикосновение, которое еще вчера было болезненно, сегодня не приносит боли.
Сегодня я еще ощущаю боль, лишь когда о ней думаю. (То есть при определенных 
обстоятельствах.)
Мое горе уже несколько утихло; воспоминание, год назад казавшееся непереносимым, 
теперь утратило свою остроту.
Это результат наблюдения.
При каких обстоятельствах говорят, что кто-то наблюдает? Ну хотя бы в том 
случае, когда кто-то принимает удобное положение для получения определенных 
впечатлений, для описания (например) того, о чем они свидетельствуют.
Если бы кто-то был обучен при виде чего-то красного издавать определенный звук, 
при виде желтого другой и т.д. для каждого цвета, то это еще не было бы 
описанием предметов по их окраске, хотя и могло бы помочь такому описанию. 
Описание это изображение того или иного распределения (Verteilung) в некоем 
"пространстве" (скажем, в определенном времени).
Мой взгляд блуждает по комнате, внезапно он наталкивается на предмет 
ярко"красного цвета, и я говорю: "Красный!" Этим я еще не даю описания.
Являются ли слова "Я боюсь" описанием душевного состояния?
Я говорю "Я боюсь", другой спрашивает меня: "Что это было? Крик испуга? Или же 
ты хочешь сообщить мне, что у тебя на душе, или же это наблюдение за твоим 
нынешним состоянием?" Всегда ли я мог бы дать ему вполне ясный ответ? Или же мне 
никогда этого не сделать?
Представлять себе при этом можно весьма разные случаи. Например: "Нет, нет! Я 
боюсь!"
"Я боюсь. К сожалению, я должен признать это".
"Я все еще немного боюсь, хотя уже не так сильно, как раньше".
"В глубине души я все еще боюсь, хотя и не хотел бы признаваться себе в этом".
"Я терзаю себя самого разными страшными мыслями".
"Я боюсь и это теперь, когда я должен бы быть бесстрашным".
Каждому такому выражению присуща собственная тональность, каждому разный 
контекст.
Можно представить себе людей, которые бы думали значительно определеннее, чем 
мы, и употребляли бы разные слова там, где мы используем одно.
Мы задаем себе вопрос: "Что, собственно, означает "я боюсь", к чему относятся 
эти слова?" И конечно, не находим никакого ответа или только такой, который нас 
не удовлетворяет.
Вопрос должен быть таким: "В каком контексте встречаются эти слова?"
Воспроизводя выражение страха и концентрируя внимание на самом себе, как бы 
наблюдая краем глаза свою душу, я не получу ответа на вопросы "К чему относятся 
эти слова?", "О чем я думаю при этом?". Но в каком-то конкретном случае можно 
реально задаться вопросом: "Почему я это сказал, чего я хотел достичь этими 
словами?" а на этот вопрос я мог бы и ответить, но ответить не путем наблюдения 
того, что сопутствует речи. При этом мой ответ дополнял бы мое прежнее 
высказывание, был бы его парафразом.
Что такое страх? Что значит "бояться"? Пожелай я объяснить это путем лишь 
показа, я просто сыграл бы в страх.
Мог бы я представить таким же образом надежду? Едва ли. А веру?
Описание моего душевного состояния (страха, например) это действие, 
осуществляемое мною в каком-то особом контексте. (Как определенное действие лишь 
в определенном контексте представляет собой некий эксперимент.)
Так ли уж удивительно тогда, что я применяю одно и то же выражение в различных 
играх? А иногда и как бы между играми?
И всегда ли я при этом говорю с совершенно определенным намерением? А если нет, 
то всегда ли в таких случаях мои слова бессмысленны?
Когда мы, прощаясь с покойным, говорим: "Мы глубоко скорбим о нашем·" то эти 
слова должны служить выражением скорби, а не сообщать что-то присутствующим. А в 
заупокойной молитве те же слова были бы своего рода сообщением.
Но вот проблема: крик, который никак не назовешь описанием, ибо он примитивнее 
любого описания, служит все же как бы неким описанием душевной жизни.
Крик это не описание. Но здесь имеются переходы. И слова "я боюсь" могут быть то 
ближе, то дальше от крика. Они могут быть совсем близки к нему и быть от него 
совсем далеки.
О том, кто сообщает о своих болях, мы не всегда говорим, что он жалуется. 
Следовательно, слова "я чувствую боль" могут быть и жалобой, и чем-то другим.
Но если слова "я боюсь" не всегда, а лишь иногда напоминают жалобу, то почему 
они всегда должны быть описанием некоего душевного состояния?
X
Каким образом человек когда-то пришел к употреблению выражения "Я верю·"? 
Обратил ли он в какой-то момент внимание на сам феномен (веры)?
Наблюдал ли человек себя и других и таким образом обрел веру?
Парадокс Мура можно передать таким образом: выражение "Я верю, что дело обстоит 
именно так" употребляется аналогично утверждению "Дело обстоит именно так"; и 
все же предположение я верю, что дело обстоит именно так, не аналогично 
предположению, что дело обстоит именно так.
Представляется, что утверждение "я верю" не утверждает здесь того, что 
предполагается в допущении "я верю"!
Таким же образом высказывание "Я верю, будет дождь" имеет аналогичный смысл, то 
есть аналогичное употребление, что и "Будет дождь", однако "Я верил тогда, что 
будет дождь" не аналогично утверждению -тогда был дождь".
"Но ведь выражение "Я верил" в прошедшем времени должно говорить как раз то же, 
что и выражение "Я верю" в настоящем!" В самом деле, "`"`1 должен обозначать для 
"1 то же, что "`1 обозначает для 1! А это вообще лишено смысла.
"В принципе словами "Я верю·" я описываю свое душевное состояние, но косвенно 
это описание выступает как утверждение самого факта, в который я верю". Так же 
как в некоторых случаях я описываю фотографию с целью описать то, снимком чего 
она является.
Я должен был бы еще добавить, что это хорошая фотография. Так и тут: "Я верю, 
что идет дождь, а на мою веру можно положиться, и я полагаюсь на нее". В этом 
случае моя вера была бы разновидностью чувственного впечатления.
Можно не доверять собственным чувствам, но не собственной вере.
Если бы существовал глагол со значением "ложно верить", он бы не имел 
осмысленного употребления от первого лица настоящего времени изъявительного 
наклонения.
Не считай самоочевидным, но принимай как нечто весьма странное, что глаголы 
"верить", "желать", "стремиться" обнаруживают все те же самые грамматические 
формы, что и глаголы "резать", "жевать", "бежать".
Языковую игру доклада можно повернуть так, что сообщение расскажет слушателю не 
о своем предмете, а о докладывающем.
Так происходит, например, когда учитель экзаменует ученика. (Можно измерять для 
того, чтобы проверить масштаб.)
Предположим, я ввожу выражение скажем, "Я верю" таким образом: оно должно 
предварять сообщение, призванное информировать о самом сообщающем. (То есть в 
этом выражении не должно быть и тени сомнения. Подумай о том, что неуверенность 
утверждения может быть выражена безличностно: "Он мог бы сегодня прийти".) "Я 
верю· а это не так" было бы противоречием.
"Я верю·" проливает свет на мое состояние. Из этого высказывания можно сделать 
выводы о моем поведении. Следовательно, здесь есть аналогия с выражениями 
эмоций, настроений и т.д.
Но если "Я верю, что это так" освещает мое состояние, то и утверждение "Это так" 
делает то же самое. Ибо знак "Я верю" этого не в состоянии сделать, в лучшем 
случае он способен намекнуть на него.
Пусть имеется некий язык, в котором характер выражения "Я верю, что это так" 
передается только тональностью утверждения "Это так". Вместо "Он верит" там 
говорят "Он склонен утверждать·"; используется и фраза"допущение (сослагательная 
форма) "Предположим, я был бы склонен и т.д.", но нет высказывания: "Я склонен 
утверждать".
Парадокс Мура не возник бы в таком языке. Но вместо этого имелся бы некий 
глагол, утративший одну из форм.
Но этому не следует удивляться. Вспомни о том, что свои собственные будущие 
поступки могут быть предсказаны выражением намерения.
Я говорю о ком-то другом "Он, кажется, верит·", а другие говорят это обо мне. Но 
почему я никогда не говорю этого о себе, даже тогда, когда обо мне это по праву 
говорят другие? Выходит, я не вижу и не слышу себя самого? Это можно сказать.
"Убежденность человек чувствует в самом себе, ее не выводят из собственных слов 
или их тональности". Здесь истинно вот что: на основании собственных слов нельзя 
судить о своей убежденности или же о поступках, которые из нее вытекают.
"Причем даже кажется, что утверждение "Я верю" как бы не является утверждением 
того, что предполагается в допущении". Выходит, я склонен искать тное 
продолжение для этого глагола в индикативе 1"го лица настоящего времени.
Я думаю так: вера состояние души. Оно обладает длительностью независимо, 
например, от процесса его выражения в предложении. То есть это род 
предрасположенности верующего. Ее открывают для меня в другом человеке его 
поведение, его слова. В том числе и выражение "Я верю·" просто в качестве его 
утверждения. А как же обстоит дело со мной самим, как я сам узнаю свою 
собственную предрасположенность? Здесь я должен был бы обратить внимание на 
самого себя, как на другого, прислушаться к своим словам, уметь извлечь из них 
выводы!
К моим собственным словам у меня совсем иное отношение, чем у других.
Стоит лишь допустить, что возможно сказать: "Кажется, я верю", и я бы смог найти 
это [иное] продолжение [данной фразы].
Прислушайся я к речам, произносимым моим ртом, я мог бы сказать, что кто-то 
другой говорит моими устами.
"Судя по тому, что я говорю, я верю в это". Дело лишь за тем, чтобы измыслить 
обстоятельства, в которых эти слова имели бы смысл.
А тогда кто-то мог бы сказать и такое: "Идет дождь, а я в это не верю" или же 
"Мне кажется, что мое Я (Ego) верит в это, но это не так". Здесь нам 
потребовалась бы некая картина поведения, подтверждающая, что моими устами 
говорят два разных существа.
Уже в самом этом предположении заключена иная конфигурация, чем ты думаешь.
В словах "Предположим, я верю·" уже заложена вся грамматика слова "верить", то 
повседневное его употребление, которым ты владеешь. Ты не предполагаешь 
какого-то положения вещей, которое бы, так сказать, однозначно, в виде некой 
картины представало твоему взору; вот почему в данном случае ты можешь 
присоединить к своему предположению и сколь угодно привычное утверждени. Не 
будучи уже знакомым в общих чертах с употреблением слова "верить", ты мог бы 
даже и не знать, что в данном случае предполагаешь (то есть что, например, 
следует из такого твоего предположения).
Представь себе выражение типа "Я говорю·", например "Я говорю, что сегодня будет 
дождь", которое просто"напросто эквивалентно утверждению "Будет дождь". "Он 
говорит, что будет·" означает почти то же, что и "Он верит, что будет·", тогда 
как "Предположим, я говорю·" вовсе не означает: "Предположим, сегодня будет·"
Здесь соприкасаются и вместе пробегают часть пути различные понятия. Только не 
надо полагать, будто все пути являются кругами.
Рассмотри еще такое невнятное предложение: "Может пойти дождь; но он не идет".
Здесь также следует поостеречься утверждать, будто предложение "Может пойти 
дождь", по сути, означает: "Я допускаю, что будет дождь". Почему же в таком 
случае одно не обязательно означает другое в обратном порядке?
Не считай неуверенное утверждение утверждением неуверенности.
XI
Два способа употребления слова "видеть".
Первое: "Что ты видишь там?" "Я вижу это" (затем следует описание, рисунок, 
копия). Второе: "Я вижу сходство этих двух лиц", причем тот, кому предназначено 
мое сообщение, может видеть эти лица столь ясно, как и я сам.
Здесь важно категориальное разграничение двух "предметов" видения.
Один человек мог бы с точностью срисовать оба этих лица; другой же может 
заметить в этом рисунке сходство, не обнаруженное в первом случае.
Я смотрю на лицо, затем вдруг замечаю его сходство с другим. Я вижу, что лицо не 
изменилось, и все же вижу его иначе, чем прежде. Этот опыт я называю "заметить 
аспект".
Причины этого феномена интересуют психологов.
Нас же интересует это понятие и его положение среди других понятий опыта.
Допустим, что во многих местах книги, например учебника, имеется одна и та же 
иллюстрация.
Однако в сопровождающем ее тексте всякий раз говорится о чем-то другом: то о 
стеклянном кубе, то о перевернутом открытом ящике, то о проволочной конструкции 
данной формы либо же о трех досках, образующих прямой угол. Текст всякий раз 
поясняет эту иллюстрацию.
Но в такой иллюстрации мы можем видеть один раз одно, а другой раз другое. То 
есть мы ее интерпретируем и видим ее так, как интерпретируем.
Тут, вероятно, можно бы возразить. Описание непосредственного восприятия, 
визуального переживания путем интерпретации суть косвенное описание. "Эта фигура 
мне видится как ящик" означает, что у меня есть определенное зрительное 
переживание, которое всегда сопровождает мою интерпретацию фигуры как ящика или 
восприятие какого-нибудь ящика. Но будь это так, я должен был бы знать об этом. 
Я должен был бы уметь опираться на свое переживание прямо, а не только косвенно. 
(О красном мне не обязательно говорить как о цвете крови.)
Следующую фигуру я позаимствовал у Ястрова19 и в своих заметках назвал ее 
З"У"головой. В ней можно видеть и голову зайца, и голову утки.
 
При этом нужно разграничивать "устойчивое видение" того или иного аспекта и как 
бы "вспышку" аспекта.
Мне могли бы показывать эту картину, а я никогда не увидел бы в ней ничего 
другого, кроме зайца.
Здесь полезно ввести понятие предмета"картины (Bildgegenstand). Скажем, 
"лицо"картина" ("Bildgesicht") изображалось бы так:
 
Во многих отношениях я воспринимаю его как человеческое лицо. Я могу изучать его 
выражение, реагировать на него как на выражение человеческого лица. Ребенок 
может разговаривать с человеком"картиной или животным"картиной, обращаться с 
ними как с куклами.
З"У"голову можно сначала воспринимать просто как зайца"картинку. Так, если бы 
меня спросили "Что это такое?", "Что ты здесь видишь?", я бы ответил: 
"Изображение зайца". Если бы меня продолжали спрашивать: что это такое, то в 
качестве пояснения я сослался бы на многочисленные изображения зайцев, возможно, 
указал бы на настоящих зайцев, привел бы известные мне сведения о жизни этих 
зверей либо же воспроизвел какого-нибудь зайца.
На вопрос "Что ты здесь видишь?" я не ответил бы "Сейчас вижу это как 
зайца"картинку".
Я просто описал бы свое восприятие; точно так же, как если бы я сказал: "Я вижу 
там красный круг".
Тем не менее кто-то другой мог бы обо мне сказать: "Эта фигура ему видится как 
заяц"картинка".
Сказать "Я вижу это сейчас как·" имело бы для меня столь же мало смысла, как 
сказать, глядя на нож и вилку: "Я вижу это сейчас как нож и вилку". Это 
высказывание было бы столь же непонятно, как и такое: "Это теперь для меня 
вилка" или же "Это может быть и вилкой".
То, что известно как столовый прибор, человек не "принимает" за столовый прибор, 
так же как за едой не прилагает обычно особых усилий к тому, чтобы двигать ртом 
и не наблюдает за его движением.
Человека, заявляющего "Теперь это для меня лицо", можно спросить: "На какое 
изменение ты здесь намекаешь?"
Я вижу две картины. На одной из них З"У"голова в окружении зайцев, на другой 
уток. Я не замечаю, что это одна и та же картина. Следует ли из этого, что в 
этих двух случаях я вижу нечто разное? Есть некоторое основание употребить здесь 
это выражение.
"Я видел это совсем иначе, я бы никогда не узнал этого!" Ну, это всего лишь 
восклицание. И для него тоже есть свое оправдание.
Мне бы никогда не пришло в голову вот так наложить эти фигуры друг на друга, 
сравнить их таким образом. Ибо они внушают нам другой способ сравнения.
Голова, увиденная так, не имеет ведь ни малейшего сходства с головой, увиденной 
этак, хотя они и совпадают.
Мне показывают зайца"картинку и спрашивают, что это такое. Я говорю "Это З", а 
не "Теперь это З". Я сообщаю о своем восприятии. Мне показывают З"У"голову и 
спрашивают, что это такое. Здесь я могу сказать "Это З"У"голова". Но я могу 
реагировать на вопрос и совсем иначе. Ответ: это З"У"голова опять"таки сообщение 
о восприятии; ответ же "Теперь это З" таковым не является. Скажи я "Это заяц", я 
избежал бы всякой двойственности и просто сообщил бы о своем восприятии.
Изменение аспекта. "Но ты бы все же сказал, что картина теперь совершенно иная!"
А что изменилось: мое впечатление, моя точка зрения? Можно ли так сказать? Я 
описываю изменение как некое восприятие, как если бы предмет изменился у меня на 
глазах.
"Да, теперь я вижу это", мог бы я сказать (показывая, например, на другое 
изображение). Это форма сообщения о каком-то новом восприятии.
Выражение смены аспекта это одновременное выражение нового восприятия вместе с 
неизменным восприятием.



Внезапно я вижу решение картины"загадки. Там, где раньше были ветви дерева, 
теперь проступила человеческая фигура. Мое визуальное впечатление изменилось, и 
я знаю теперь, что оно охватывает не только цвет и форму, но и вполне 
определенную "организацию". Изменилось мое визуальное восприятие; а каким оно 
было ранее и каково оно теперь? Если я представлю его в виде точной копии а 
разве это нельзя назвать хорошим представлением? то я не смогу обнаружить 
никаких изменений.
И все же не говори: "Мое визуальное впечатление вовсе не рисунок; оно есть то, 
что я никому не могу показать". Конечно, оно не рисунок, но оно не принадлежит и 
к категории лишь того, что я ношу в себе.
Понятие "внутренней картины" вводит в заблуждение, ибо моделью этого понятия 
является "внешняя картина"; и все же употребления этих слов"понятий не ближе 
друг другу, чем употребления слов "цифра" и "число". (И пожелай кто-либо назвать 
число "идеальной цифрой", он пришел бы тем самым к аналогичному заблуждению.)
Тот, кто ставит "организацию" зрительного впечатления в один ряд с цветом и 
формой, движим представлением о зрительном впечатлении как некоем внутреннем 
объекте. Конечно, тем самым объект становится просто химерой, странным, 
неустойчивым образованием. Ибо сходство с картиной теперь расшатано.
Зная, что схема кубика имеет