различные аспекты, и желая выяснить, как видит их 
другой, я могу, кроме копии, заставить его сделать также модель увиденного или 
же указать на некую модель; даже если он совсем не догадывается, с какой целью я 
требую от него двух объяснений.
Но иное дело изменение аспекта. То, что прежде, при копировании, могло казаться 
ненужным уточнением или даже было таковым, здесь служит единственно возможным 
выражением нашего впечатления.
И уже одно это снимает вопрос о сравнении "организации" с цветом и очертанием в 
зрительном восприятии.
Так, видя З"У"голову как З, я видел эти очертания и цвета (я с точностью 
воспроизвожу их), но, кроме того, я еще видел нечто вот такое: при этом указываю 
на множество различных изображений зайцев. Это показывает разницу понятий.
"В)идение как·" не принадлежит восприятию. А потому оно похоже и вместе с тем не 
похоже на в)идение.
Я смотрю на животное; меня спрашивают: "Что ты видишь?" Я отвечаю: "Зайца". Я 
разглядываю местность; внезапно мимо пробегает заяц. Я восклицаю: "Заяц!"
Обе фразы: и сообщение [об увиденном], и восклицание выражение восприятия и 
зрительного впечатления (Seherlebniss). Но восклицание служит таким выражением в 
ином смысле, чем сообщение. Оно как бы вырывается у нас. Оно относится к 
впечатлению, подобно тому как крик к боли.
Но поскольку оно служит описанием некоего восприятия, его можно назвать и 
выражением мысли. Рассматривая предмет, не обязательно думать о нем; переживая 
же зрительное впечатление, выраженное в восклицании, вместе с тем и думают о 
том, что он видит.
И потому "уяснение аспекта" оказывается для нас наполовину визуальным опытом, 
наполовину мыслью.
Кто-то вдруг видит неизвестное ему явление (это может быть хорошо знакомый 
предмет, но в необычном ракурсе или освещении); неузнавание предмета, возможно, 
длится лишь секунды. Правомерно ли утверждать, что у этого человека было другое 
зрительное переживание, чем у того, кто сразу же узнал предмет?
Разве тот, перед кем внезапно возник неизвестный ему предмет, столь же точно 
описать его вид, как и я, знакомый с ним? А разве это не ответ? Вообще, это, 
конечно, не будет ответом. И его описание и звучать будет совершенно иначе. (Я, 
например, скажу "У животного были длинные уши" он: "Там было два длинных 
отростка" и затем нарисует их.)
Я встречаю кого-то, кого не видел годы; я ясно вижу его, но не узнаю. Внезапно 
узнав его, я вижу в изменившемся лице его прежние черты. Полагаю, умей я 
рисовать, я сейчас сделал бы его портрет иначе, чем прежде.
Ну, а если я узнаю в толпе моего знакомого, возможно, после того как долго 
смотрел в его сторону, сталкиваюсь ли я здесь со случаем особого видения? 
Видения и мышления? Или же со сплавом обоих, как я почти готов сказать?
Вопрос в том, почему хотят сказать именно это?
То же самое выражение, которое было сообщением об увиденном, становится теперь 
возгласом узнавания.
Что служит критерием зрительного переживания? Что должно быть критерием?
Изображение того, что "увидели".
Понятие изображения увиденного, равно как копии, а вместе с ним и понятие 
увиденного очень растяжимо. Оба они внутренне связаны друг с другом. (Но это не 
значит, что они аналогичны.)
Как замечают, что люди видят объемно? Я спрашиваю кого-то о характере той 
местности, которую он обозревает. Она простирается туда? (Я показываю рукой.) 
"Да". "А откуда ты это знаешь?" "Сейчас нет тумана, я вижу ее отчетливо". Это не 
может служить основанием для подобного предположения. Единственное, что для нас 
естественно, это пространственно представлять себе увиденное, тогда как для 
двумерного изображения, на рисунке или на словах, требуется особая тренировка, 
специальное обучение. (Своеобразие детских рисунков.)
Допустим, кто-то видит улыбку, не воспринимая ее как улыбку, принимая ее за 
что-то другое. Видит ли он ее иначе, чем человек, понимающий, что это улыбка? 
Например, он ее иначе копирует.
Переверни изображение лица, и ты не сможешь узнать его выражение. Пожалуй, ты 
сможешь увидеть, что оно улыбается, но не в состоянии будешь определить, как оно 
улыбается. Ты не сможешь воспроизвести эту улыбку или более точно описать ее 
характер.
И вместе с тем перевернутое изображение лица человека можно представлять себе 
достаточно точно.
Фигура a)      это перевернутая фигура b) 
Как и запись c)         перевернутая запись d) 
Но я бы сказал, что различие моих впечатлений от c и d имеет иной характер, чем 
различие впечатлений от a и b. Скажем, d выглядит более упорядоченным, чем c. 
(Смотри замечание Льюиса Кэрролла.) Фигуру d копировать легче, c труднее.
Представь себе, что З"У"голова спрятана в пучке линий. Внезапно я замечаю в этом 
пучке изображение, причем просто как голову зайца. Чуть позже я рассматриваю то 
же изображение, те же линии, но вижу утку, при этом не обязательно понимать, что 
оба раза это были те же самые линии. Пусть в дальнейшем я все же замечу 
изменение аспекта смогу ли я утверждать, что аспект З и аспект У выглядят теперь 
совершенно иначе, чем когда я узнавал их порознь в хаосе линий? Нет.
Но смена аспектов вызывает удивление, которое не возникает при узнавании.
Кто в фигуре (1) ищет другую фигуру (2) и затем находит ее, тот в результате 
видит (1) по"новому. Он не только может дать новый вид ее описания, но то, что 
он заметил другую фигуру, было новым визуальным переживанием.
Но вовсе не обязательно у него возникло бы желание сказать: "Фигура (1) выглядит 
совершенно иначе; у нее нет ничего общего с первой, хотя она с ней и 
конгруэнтна!"
Здесь существует бесконечное множество родственных друг другу явлений и 
возможных понятий.
Стало быть, копия фигуры неполное описание моего визуального переживания? Нет. В 
зависимости от обстоятельств решается, необходимы ли, и если да, то какие 
именно, дополнительные уточнения. Копия может быть неполным описанием, если 
какой-то вопрос оставлен без внимания.
Конечно, можно сказать: Имеются определенные вещи, равным образом подпадающие 
как под понятие "изображение зайца", так и под понятие "изображение утки". И 
одной из таких вещей является картинка, рисунок. Впечатление же не является 
одновременно впечатлением и от изображения утки, и от изображения зайца.
"Но то, что я собственно вижу, должно быть тем, что возникает во мне как 
результат воздействия объекта". Значит, то, что во мне возникает, своего рода 
отображение, нечто такое, что человек может вновь рассматривать, может иметь 
перед собой; что-то едва ли не равноценное материализации.
Причем эта материализация нечто пространственное и позволяет себя полностью 
описать в пространственных терминах. Она (если она лицо) может, например, 
улыбаться, однако понятие приветливости не принадлежит изображению лица, оно ему 
чуждо (при том, что оно может ему подходить).
Если ты спросишь меня, что я увидел, то я, пожалуй, смогу набросать некий эскиз, 
который это покажет; но обо всех блужданиях моего взгляда я по большей части 
вообще не вспомню.
Понятие "видеть" представляется смутным. Да оно такое и есть. Я всматриваюсь в 
ландшафт. Мой взгляд скользит по нему, я вижу разного рода отчетливое и 
неотчетливое движение. Это запечатлевается мною четко, то лишь совершенно 
расплывчато. Сколь разрозненным может казаться нам то, что мы видим! А теперь 
рассмотри то, что называют "описание увиденного"! Но это и есть то, что называют 
описанием увиденного. Не существует одного подлинного, правильного случая такого 
описания так чтоб остальные были неточными, такими, что ждут прояснения или же 
могут быть просто отброшены как отходы.
Здесь нас поджидает чудовищная опасность: стремление провести тонкие 
разграничения. Аналогично обстоит дело, когда пытаются определить понятие 
физического тела в терминах -того, что действительно увидели". Куда 
предпочтительнее принять повседневную языковую игру, пометив связанные с этим 
ложные представления как ложные. Примитивная языковая игра, которой обучены 
дети, не требует оправдания; следует оставить все попытки ее оправдания.
Рассмотрим в качестве примера аспекты треугольника. Треугольник может 
рассматриваться в качестве треугольного отверстия, как тело, как геометрическая 
фигура, как стоящий на основании, как подвешенный за вершину, как гора, или 
клин, как жало, или указатель, как перевернутое тело, которому (например) 
следовало бы стоять на меньшем катете, как половина параллелограмма и многими 
другими способами.
"Причем ты можешь думать то об этом, то о том, рассматривать его то в качестве 
одного, то в качестве другого, видеть его то так, то этак". Как именно? 
Какого-то дополнительного предписания не существует.
Но как возможно, что человек видит вещь сообразно некоторой интерпретации? В 
свете данного вопроса это предстает как весьма странный факт; словно бы нечто 
насильственно втискивали в форму, совершенно не соответствующую ему. Однако 
здесь не наблюдается никакого давления или принуждения.
Если нам кажется, что для некоторой формы нет места среди других форм, то это 
место нужно искать в другом измерении. Коли тут для нее места нет, оно есть в 
каком-то ином измерении.
(В этом смысле в ряду действительных чисел нет места для мнимых чисел. И это 
означает, что применение понятия мнимого числа отличается от применения понятия 
действительного числа в большей мере, чем явствует из облика исчислений. Нужно 
обратиться к применению, и тогда данное понятие обретает, скажем так, свое иное, 
неожиданное место.)
Как понимать такое разъяснение: "Нечто можно рассматривать как то, по отношению 
к чему оно способно быть картиной"?
Это означает следующее: некоторые из меняющихся аспектов таковы, что при 
соответствующих обстоятельствах могли бы стать постоянной принадлежностью фигуры 
в той или иной картине.
Треугольник действительно может стоять в одной картине, представляться стоящим, 
в другой быть подвешенным, в третьей откуда-то упавшим. Причем представляться 
так реально, что, глядя на картину, не скажешь "Здесь, пожалуй, изображено 
что-то упавшее", а заявишь "Стекло упало и разбилось вдребезги". Так мы 
реагируем на картину.
Можно ли сказать, какой должна быть картина, чтобы вызывать такое впечатление? 
Нет. Существуют, например, стили живописи, которые мне непосредственным образом 
ни о чем не говорят, на других же людей оказывают прямое воздействие. Я думаю, 
что в этом сказываются привычки и воспитание.
Ну что значит видеть на картине "парящий в воздухе" шар?
Не в том ли дело, что такое описание представляется мне самым легким, самым 
очевидным? Нет, здесь могут быть весьма различные основания. Например, подобное 
описание может быть просто общепринятым.
А в чем выражается то, что я, скажем, не только определенным образом понимаю 
картину (знаю, что она должна изображать), но и вижу ее таким образом? Это 
находит выражение в словах: "Сфера кажется парящей", "Видно, что она парит" или 
же в их особой тональности: "Она парит!"
Так и выражаются в тех случаях, когда что-то одно принимают за другое. А не 
применяют само по себе как таковое.
Мы здесь не задаемся вопросом, каковы причины этого явления и что в данном 
конкретном случае породило это впечатление.
А является ли это особым впечатлением? "Но я же действительно вижу нечто иное, 
когда воспринимаю шар парящим, а не просто лежащим на земле". Это, собственно, и 
означает: данное выражение оправданно! (Ибо в буквальном смысле это только 
повторение сказанного.)
(И тем не менее мое впечатление не является впечатлением от реально парящего 
шара. Существуют различные формы "пространственного видения". Объемность 
фотографии и трехмерность того, что мы видим через стереоскоп.)
"А это в самом деле иное впечатление?" Чтобы на это ответить, я бы спросил себя, 
действительно ли во мне происходит нечто другое. Но как можно убедиться в этом? 
Я по"иному описываю то, что вижу.
Некоторые рисунки всегда видятся как плоские фигуры, другие иногда или же всегда 
трехмерно.
Здесь можно было бы сказать: визуальное впечатление объемно увиденного 
изображения объемно; скажем, для схемы кубика это кубик. (Ибо описание 
впечатления это описание кубика.)
И тогда кажется странным, что многие рисунки производят впечатление плоскостных, 
многие же кажутся нам трехмерными. Задаешься вопросом: "Где этому конец?"
Разве видя картину скачущей лошади я просто"напросто знаю, что здесь 
подразумевается этот вид движения? Не предрассудок ли считать, будто на картине 
я вижу лошадь скачущей? А мое визуальное впечатление тоже скачет?
Что мне сообщает человек, говоря "Я вижу это теперь как·"? Какие последствия 
имеет это сообщение? Что мне можно с ним делать?
Люди часто ассоциируют цвета с гласными звуками. Вполне возможно, что для многих 
гласный звук, часто повторяясь, меняет свой цвет. Так, например, видится а -то 
синим, то красным".
Высказывание "Я вижу это теперь как·" может означать для нас всего лишь: "Звук а 
сейчас для меня красный".
(В сочетании с физиологическими наблюдениями и это изменение могло бы обрести 
для нас некоторую значимость.)
В связи с этим мне приходит на ум, что в разговорах на эстетические темы 
употребляются такие выражения: "Ты должен смотреть на это так, ибо так это было 
задумано"; "Видя это таким образом, ты замечаешь, в чем заключается ошибка"; "В 
этих тактах ты должен слышать прелюдию"; "Тебе нужно вслушаться в эту 
тональность"; "Ты должен выразить это так" (и это может относиться как к 
прослушиванию, так и к исполнению произведения).
Рисунок должен изображать выпуклую ступень и применяться для демонстрации 
определенных пространственных явлений. С этой целью мы проводим прямую линию а 
через геометрические центры обеих плоскостей. Ну, а если бы кто-то лишь в 
какой-то момент видел данную фигуру как объемную и при этом воспринимал ее то 
как вогнутую, то как выпуклую ступень, ему было бы довольно трудно следить за 
нашей демонстрацией. И поскольку для него плоский аспект чередовался бы с 
объемным, то как бы получалось, будто я по ходу опыта показываю ему совершенно 
разные предметы.
Рассматривая чертеж в начертательной геометрии, я говорю: "Я знаю, что здесь 
опять обнаруживается эта линия, но я не могу ее видеть таким образом". Что это 
означает? Всего лишь отсутствие у меня навыков работы с чертежами, недостаточное 
умение разбираться в них? Да, такой навык, конечно, служит одним из наших 
критериев. Что убеждает нас в пространственном видении чертежей так это 
известная способность к быстрой ориентировке. Например, определенные жесты, 
указывающие на пространственные отношения: тонкие оттенки поведения.



Я вижу, что на картине стрела пронзает животное. Она прошла через горло и торчит 
из затылка. Картина силуэт. Видишь ли ты стрелу или же ты просто знаешь, что обе 
видимые части должны представлять стрелу?
(Представь себе для сравнения рисунок Келера с изображением взаимопроникающих 
шестиугольников.)
"Но это же вовсе не видение!" "И все"таки это некое в)идение!" Оба высказывания 
должны допускать концептуальное обоснование.
И тем не менее это видение! Но в какой мере это в)идение?
"Данное явление на первый взгляд удивительно, но, конечно, будет найдено его 
физиологическое объяснение".
Наша проблема не каузального, а понятийного характера.
Если бы мне лишь на одно мгновение показали изображение животного, пронзенного 
стрелой, или проникающих друг в друга шестиугольников, и после этого я должен 
был бы их описать, то это и было бы моим описанием; если бы я должен был их 
нарисовать, то, несомненно, это была бы очень плохая копия, но она изображала бы 
животное, пронзенное стрелой, или два взаимопроникающих шестиугольника. То есть 
некоторых ошибок я бы не сделал.
Первое, что в этом изображении мне бросается в глаза: здесь два шестиугольника.
Вот я начинаю их рассматривать и спрашиваю себя: "Действительно ли я вижу их как 
шестиугольники?" и происходит ли это в течение всего того времени, что они 
находятся у меня перед глазами? (Предполагается, что их аспект при этом не 
менялся.) Я был бы склонен ответить: "Я не все это время думал о них как о 
шестиугольниках".
Кто-то говорит мне: "Я тотчас же увидел в них два шестиугольника. И это было 
все, что я увидел". Но как мне понять это? Полагаю, на вопрос "Что ты видишь?" 
он, не задумываясь, дал бы это описание, не относясь к нему лишь как к одному из 
многих возможных. И в этом его описание сходно с ответом "Лицо", который бы он 
тотчас дал мне, покажи я ему фигуру и спроси: "Что это такое?"
Лучшее описание, которое я могу дать тому, что мне было показано лишь на миг, 
таково: ·
"Это впечатление было впечатлением от вставшего на дыбы животного". Так 
возникает вполне определенное описание. Было ли оно видением или же мыслью?
Не пытайся анализировать это переживание всебе самом!
Конечно же, я мог бы сначала увидеть в этом рисунке и нечто совсем иное, а затем 
сказать себе: "Да ведь это два шестиугольника!" Так изменился бы аспект. А 
доказывает ли это, что я действительно видел это как нечто определенное?
"Является ли это настоящим зрительным переживанием?" Вопрос вот в чем: в каком 
смысле оно является одним?
Здесь трудно увидеть, что проблема состоит в определении понятия.
Понятие оказывает на нас свое действие (Об этом не следует забывать.)
В каком случае я бы назвал это просто знанием, а не видением? Пожалуй, в том 
случае, когда с изображением обращаются как с техническим чертежом, читают его, 
как светокопию. (Тонкие оттенки поведения. Почему они важны? Они имеют важные 
последствия.)
"Для меня это животное, пронзенное стрелой". Так я это толкую; такова моя точка 
зрения на эту фигуру. Это одно из значений того, что мы называем "в)идением".
Но можно ли в том же (или пусть не в том же, а в сходном) смысле сказать: "Это 
для меня два шестиугольника"?
Ты должен думать о той роли, какую играют в нашей жизни изображения, носящие 
характер живописных полотен (в отличие от технических чертежей). Здесь вовсе нет 
никакого однообразия.
Для сравнения: стены иногда украшают изречениями, но не теоремами механики. 
(Наше отношение к тем и к другим.)
От того, кто видит в этом рисунке [такое] животное, я буду ожидать совсем иного, 
чем от того, кто просто знает, что оно должно изображать.
Пожалуй, удачнее здесь было бы такое выражение: мы рассматриваем фотографию, 
картину у нас на стене, как сам изображенный на ней объект (человека, пейзаж и 
т.д.).
Но это не обязательно. Мы легко можем себе представить людей, у которых нет 
такого отношения к изображениям. Людей, например, которых фотографии 
отталкивают, так как лица, лишенные красок, да к тому же воспроизведенные в 
уменьшенном масштабе, представляются им нечеловеческими.
Говорят: "Мы воспринимаем портрет как человека", когда и как долго мы это 
делаем? Всегда ли, когда мы вообще видим его (а, скажем, не видим его как что-то 
другое)?
Я мог бы это подтвердить, определив тем самым понятие рассматривания. В этой 
связи возникает вопрос о важности для нас и другого родственного понятия, а 
именно так"видения приемлемого лишь в тех случаях, когда в картине меня занимает 
предмет (на ней изображенный).
Я мог бы сказать: картина, пока я смотрю на нее, не все время является для меня 
живой.
"Ее портрет улыбается мне со стены". Но это не обязательно происходит всякий 
раз, как только мой взор упадет на картину.
З"У"голова. Спрашивается: как получается, что глаз, эта точка, смотрит в том или 
ином направлении? Погляди, как он смотрит! (А "смотрит" при этом сам человек.) 
Но человек не говорит и не делает этого все время, пока рассматривает картину. 
Так что же значат слова "Погляди, как он смотрит!" разве это не выражение 
впечатления?
(Приводя эти примеры, я не стремлюсь представить проблему во всей полноте, равно 
как и не пытаюсь дать классификацию психологических понятий. Моя цель помочь 
читателю ориентироваться в концептуальных неясностях.)
Слова "Вот сейчас я вижу это как·" близки по смыслу сл