приказание  и выбросить  вперед второй взвод, а  первый
оставить на месте  и  прикрывать фланги.  Он уже протянул руку  к телефонной
трубке,  но  вдруг  решительно  повернулся и, поручив ведение огня  старшему
офицеру, стал пробираться  с  двумя  телефонистами и  двумя разведчиками  на
командный пункт Ахунбаева.
 Часть пути  они  прошли  пригибаясь, а часть пришлось  ползти,  так как
местность  была  ровная и откуда-то по ним  уже  несколько раз  начинал бить
пулемет.
 Командный  пункт  Ахунбаева представлял  собою место посреди пустынного
картофельного поля - здесь всюду  были картофельные поля,- за двумя большими
кучами картофельной ботвы, почерневшей от дождей.
 Но  капитана  Ахунбаева  здесь  уже  не  было. Он  ушел вперед  с ротой
резерва, оставив на месте связного и телефониста.
 Енакиев был поражен  быстротой, с  которой  действовал Ахунбаев. Теперь
обстановка уже не казалась ему такой  трудной. Конечно,  вести встречный бой
двумя ротами против батальона было нелегко. Но такой страстный,  напористый,
храбрый  офицер, как Ахунбаев, мог обеспечить успех. Кроме  того, в точности
еще не была известна судьба тех двух рот, которые пошли во  фланг. Последние
сведения  были,  что  они  окружены. Потом  связь  прекратилась.  Но  вполне
возможно, что они вырвутся и ударят по немцам с тыла. И это решит исход боя.
 Послав разведчиков встретить взвод и провести пушки по самой короткой и
наиболее скрытой дороге в расположение пехоты, капитан  Енакиев лег за кучей
ботвы,  разложил карту и стал поджидать капитана Ахунбаева, чтобы  вместе  с
ним решить, как надо действовать.

 ...Между тем Ваня вместе со своим расчетом мчался на грузовике к месту,
назначенному  капитаном  Енакиевым.  За ними едва  поспевал грузовик второго
орудия. Оба грузовика  мчались  сломя  голову. И  все-таки сержант  Матвеев,
который,  по  своему  обыкновению,  ехал стоя,  то и  дело стучал  прикладом
автомата в кабину водителя, крича:
 - Ну что же ты, Костя! Давай нажимай! Давай, давай, давай!
 Орудие, прицепленное вместе  со  своим передком к грузовику, моталось и
подскакивало, как игрушечное.  Солдат на  поворотах  валяло.  Они  стукались
шлемами, хватались  друг за  друга руками. Но никто при этом не смеялся.  Не
слышно было также и шуток, столь обычных в подобных случаях.
 Лица у всех были  грубые,  неподвижные, словно вырубленные из дерева. А
зеленые шлемы, надвинутые глубоко на глаза, при свете темного ветреного утра
казались почти черными.
 Ваня  не знал,  куда их везут. Они так быстро снялись,  что  мальчик не
успел  ни у  кого спросить. Он только понимал, что их бросают в бой, который
уже начался, и что в этом бою они будут действовать как-то необычно, не так,
как всегда.
 Подчиняясь общему  настроению сурового  и  нетерпеливого ожидания, Ваня
сидел, крепко вцепившись одной рукой в скамейку, а другой все время ощупывая
в кармане дистанционный ключ.
 Его рот  был  плотно сжат, глаза серьезно  и вопросительно смотрели  по
сторонам, а  маленькое  лицо,  казавшееся под  большим  шлемом еще меньше  и
тоньше, так же как и у других солдат, было как бы вырезано из дерева.
 Проехав не более  двух  километров  без дороги, по  вспаханным полям  и
огородам,  машины спустились  в низину,  где  навстречу им  выбежал  высокий
солдат, еще издали делая поднятыми над головой руками какие-то знаки.
 Передний грузовик немного замедлил ход, и солдат вскочил на подножку.
 - Давай, давай! - быстро сказал он водителю, показывая громадной черной
рукой направление.- Давай полный, не останавливайся. Надо  быстро проскочить
через вон ту высотку. Видишь? Там он из миномета достает.
 Водитель резким рывком  переставил  рычаги, радиатор окутался паром,  и
машина с натужливым, ноющим звуком полезла в гору.
 -  Ну,  как  там  дело?  - спросил  сержант  Матвеев  солдата,  который
продолжал стоять на подножке и показывать дорогу.
 - У него там целый батальон против наших двух рот. Жара! Пехота огонька
просит.
 - А пехота чья?
 - Ахунбаевская.
 Сержант Матвеев с удовольствием кивнул головой:
 - Сейчас дадим.
 Ваня посмотрел на солдата и узнал в нем Биденко.
 - Дяденька  Биденко! -  радостно закричал  он.- Глядите,  я  тоже  тут.
Шестым номером стою. У меня  и ключ специальный есть,  чтобы трубки ставить.
Во, ключ!
 Мальчик  вытащил из  кармана дистанционный ключ. Но Биденко  не заметил
Ваню. Как раз в это самое время грузовик выехал на опасную высоту. Теперь он
мчался с предельной скоростью. А водитель все жал и жал, ругаясь сквозь зубы
и яростно дергая рычаги.
 Четыре мины одновременно разорвались вокруг грузовика. За стуком ящиков
с патронами,  за  воем  мотора, за громыханием орудия,  мотающегося сзади по
рытвинам и колдобинам, мальчик не услышал  ни  их полета, ни  их разрыва. Он
только  вдруг увидел черный сноп  земли, выброшенной  вверх из  картофельной
грядки. Он почувствовал, как его толкнуло воздухом.
 Все же эти четыре мины разорвались недостаточно близко, чтобы причинить
какой-нибудь  вред.  В следующую минуту  грузовик проскочил  опасное  место.
Теперь  он быстро  спускался под  гору, в то  время как позади весь  гребень
высоты уже был покрыт бурыми облаками взрывов.
 -  Ну, теперь будет  кидать по пустому месту до  вечера! - презрительно
заметил  Матвеев и потрогал свои щегольские усики  и свои  "севастопольские"
полубачки,  как  бы желая убедиться, что они  находятся на своем месте  и не
пострадали от обстрела.
 - Стоп,- сказал Биденко.
 Машина круто развернулась, так что орудие оказалось дулом к неприятелю,
и остановилась. Номера соскочили на землю и стали снимать пушку с передка. И
Биденко заметил Ваню:
 - А,  пастушок,  друг милый! И  ты здесь? Он схватил мальчика  могучими
руками, снял его с высокого грузовика и поставил на землю.
 -  Во, дядя  Биденко, глядите!  -  возбужденно  сказал Ваня,  показывая
разведчику дистанционный ключ.
 - Ишь ты, какой стал завзятый орудиец!
 Биденко смотрел  на мальчика радостно и вместе с тем несколько ревниво,
стараясь разглядеть, какие улучшения и  усовершенствования ввели орудийцы во
внешний вид его бывшего воспитанника. Усовершенствование было одно: орудийцы
надели на мальчика шлем. Это еще больше приблизило  Ваню к бывалому солдату.
В  остальном же все было по-прежнему. Правда,  обмундирование  Вани  уже  не
имело прежнего  ослепительного  вида.  Оно обмялось,  потерлось.  На сапогах
сделались толстые  складки.  Голенища осели. Рукав  шинели в одном месте был
промаслен орудийным салом.
 Биденко  в глубине  души все  это  даже  нравилось. Это  придавало  его
любимцу еще более боевой вид.
 Но все же он не удержался, чтобы не сказать ворчливо:
 - А обтрепался весь, вывалялся... Срам смотреть.
 - Я, дяденька, не виноват. Иной раз приходится не раздевамшись ночевать
возле орудия, прямо на земле.
 - Возле орудия! - с горечью сказал  Биденко.- Небось у  нас чище ходил.
Все-таки надо аккуратнее носить казенное обмундирование.
 Ваня понимал, что Биденко это говорит только так, лишь бы поворчать. Он
чувствовал, что Биденко его по-прежнему любит. Его сердце сразу согрелось, и
ему  захотелось  рассказать Биденко все радостные и важные новости,  которые
произошли  с  ним за  последнее время: что  он  уже один раз  сам выпалил из
пушки, что вчера его поставили шестым номером, что капитан Енакиев принимает
его к себе сыном и уже подал рапорт командиру дивизиона.
 Ему  хотелось  расспросить  разведчика о Горбунове, узнать, что  у  них
слышно хорошенького, какие есть новые трофеи.
 Но  ничего  этого сказать он  не успел.  Вокруг шел бой. Каждая секунда
была на вес золота. Много разговаривать не приходилось.
 Как только пушки были сняты с передков и ящики с патронами выгружены  -
а  это  сделалось  не более  чем  за полторы  минуты,- сержант Матвеев подал
новую, еще ни разу не слышанную Ваней команду:
 - На колеса!


24


 Номера тотчас окружили пушку, подняли хобот, навалились на колеса -  по
два  человека  на  каждое  колесо,-  пристегнули  лямки  к  колпакам  колес,
крякнули,  ухнули  и довольно  быстро покатили  орудие по  тому направлению,
которое показывал знаками бежавший впереди Биденко.
 Остальные  солдаты схватили  ящики  с патронами и  потащили  их волоком
следом за пушкой.
 Мальчику никто ничего не сказал. Он сам  понял, что ему надо делать. Он
взялся за  толстую веревочную ручку ящика  и попытался его сдвинуть с места.
Но ящик  был слишком  тяжел.  Тогда Ваня  недолго  думая отбил дистанционным
ключом  крышку,  положил себе на каждое  плечо по длинному, густо смазанному
салом патрону и побежал, приседая от тяжести, за остальными.
 Когда он прибежал, орудие  уже стояло возле  большой  кучи картофельной
ботвы и было готово к бою. Недалеко находилось и другое орудие.
 Капитан Енакиев тоже был здесь.
 Ваня никогда еще не видел его в таком положении. Он лежал на земле, как
простой солдат,  в шлеме,  раскинув ноги и твердо вдавив  в  землю локти. Он
смотрел в бинокль.
 Рядом  с  ним, облокотившись  на автомат, полулежал капитан  Ахунбаев в
пестрой плащ-палатке,  туго  завязанной  на  шее  тесемочками. Возле него на
земле лежала сложенная, как салфетка, карта. Ваня заметил на ней две толстые
красные стрелы, направленные в одну точку.
 Тут же лежали  еще два  человека: наводчик Ковалев и  наводчик  второго
орудия,  фамилии  которого Ваня еще  не  знал.  Они оба смотрели  в  том  же
направлении, куда смотрел и командир батареи.
 - Хорошо видите? - спросил капитан Енакиев.
 - Так точно,- ответили оба наводчика.
 - По вашему, сколько метров до цели?
 - Метров семьсот будет.
 - Правильно. Семьсот тридцать. Туда и давайте.
 - Слушаюсь.
 -  Наводить  точно. Стрелять  быстро. Темпа  не  терять.  От пехоты  не
отрываться. Особой команды не будет.
 Капитан Енакиев  говорил жестко, коротко, каждую фразу  отбивал точкой,
словно гвоздь вбивал. Ахунбаев на каждой точке одобрительно кивал  головой и
улыбался  совсем  не  веселой,  странной,  зловеще  остановившейся  улыбкой,
показывая свои тесные сверкающие зубы.
 - Открывать огонь сразу, по общему сигналу,- сказал капитан Енакиев.
 - Одна красная ракета,- нетерпеливо сказал Ахунбаев, запихивая  карту в
полевую сумку.- Я сам пущу. Следите.
 - Слушаюсь.
 Ахунбаев вставил  в металлическую петельку полевой сумки кончик ремешка
и с силой его дернул.
 - Пошел!  - решительно сказал  он и, не  попрощавшись, широкими  шагами
побежал вперед, туда, откуда слышалась все учащавшаяся ружейная стрельба.
 - Вопросов нет? - спросил капитан Енакиев наводчиков.
 - Никак нет.
 - По орудиям!
 И  оба наводчика  поползли каждый  к  своему  орудию. Тут  только  Ваня
заметил, что  все люди, которые были вокруг  -  а  их было довольно много: и
ба-тарейцы, и  пехотинцы,  и  две  девушки-санитарки  со  своими сумками,  и
несколько телефонистов  с кожаными ящиками  и железными  катушками,  и  один
раненый с  забинтованной рукой  и головой,- все  эти люди лежали на земле, а
если им нужно было передвинуться на другое место, то они ползли.
 Кроме того, Ваня заметил, что иногда в воздухе  раздается звук, похожий
на чистое, звонкое чириканье какой-то птички. Теперь же ему стало ясно,  что
это  посвистывают шальные  пули. Тогда он понял, что находится где-то совсем
близко от пехотной цепи.  И сейчас же он увидел  эту пехотную цепь. Она была
совсем рядом.
 Ваня  давно  уже  видел впереди,  посередине  картофельного  поля,  ряд
холмиков,  которые казались ему кучками картофельной ботвы.  Теперь  он ясно
увидел, что именно это и есть пехотная цепь. А за нею уже никого своих  нет,
а только немцы.
 Тогда  он,  осторожно  пригибаясь,  подошел к  своему  орудию, поставил
снаряды на землю и лег на свое место шестого номера, возле ящика.
 Ване  казалось, что  все  то,  что делалось в  этот  день вокруг  него,
делается  необыкновенно, томительно  медленно.  В  действительности  же  все
делалось со сказочной быстротой.
 Не успел Ваня подумать, что было бы очень хорошо как-нибудь обратить на
себя  внимание  капитана  Енакиева, улыбнуться  ему, показать  дистанционный
ключ,  сказать: "Здравия желаю, товарищ  капитан",- словом, дать ему понять,
что он  тоже здесь вместе  со  своим  орудием  и что он так же,  как.  и все
солдаты,  воюет,-  как  впереди  хлопнул  слабый выстрел и взлетела  красная
ракета.
 -  По наступающим немецким  цепям прямой  наводкой - огонь! -  коротко,
резко, властно крикнул капитан Енакиев, вскакивая во весь рост.
 - Огонь! - закричал сержант Матвеев. И в этот  же самый миг,  или даже,
как показалось, немного раньше, ударили обе пушки. И тотчас  они ударили еще
раз,  а потом  еще,  и еще, и  еще. Они били подряд,  без  остановки.  Звуки
выстрелов смешивались со звуками разрывов.
 Непрерывный звенящий гул стоял, как стена, вокруг орудий. Едкий, душный
запах  пороховых газов заставлял слезиться глаза,  как горчица.  Даже во рту
Ваня чувствовал его кислый металлический вкус.
 Дымящиеся гильзы одна за другой выскакивали из канала ствола, ударялись
о землю,  подпрыгивали и  переворачивались. Но их уже никто  не подбирал. Их
просто отбрасывали ногами.
 Ваня не успевал вынимать патроны из укупорки и сдирать с них колпачки.
 Ковалев  всегда  работал быстро.  Но сейчас каждое  его  движение  было
мгновенным  и неуловимым,  как  молния. Не  отрываясь  от  панорамы, Ковалев
стремительно крутил  подъемный  и  поворотный  механизмы одновременно обеими
руками, иногда в разные стороны. То и дело, закусив съеденными зубами ус, он
коротко,  злобно рвал  спусковой шнур. И тогда пушка опять и опять судорожно
дергалась и окутывалась прозрачным пороховым газом.
 А капитан Енакиев стоял рядом  с Ковалевым по другую сторону орудийного
колеса и пристально следил в бинокль  за  разрывами своих снарядов.  Иногда,
чтобы  лучше видеть,  он отходил в сторону, иногда бежал вперед и ложился на
землю. Один раз он даже с необыкновенной легкостью взобрался на кучу ботвы и
некоторое  время  стоял  во весь  рост,  несмотря на  то  что  несколько мин
разорвалось поблизости и Ваня слышал, как один осколок резко щелкнул по щиту
пушки.
 - Вот-вот.  Хорошо. Еще  разик,-  нетерпеливо  говорил капитан Енакиев,
снова возвращаясь к пушке и что-то показывая Ковалеву рукой.- А теперь
 правей два деления.  Видишь, там у них миномет. Давай туда. Три штучки.
Огонь!
 Пушка  снова судорожно дергалась.  А  капитан Енакиев,  не отрываясь от
бинокля, быстро приговаривал:
 -  Так-так-так.   Молодец,  Василий  Иванович,  угодил  в  самую  ямку.
Замолчал,  мерзавец.  А  теперь, пожалуйста,  опять  по пехоте.  Ага, черти!
Прижались к земле, не могут головы поднять. Дай им еще, Василий Иванович.
 Один   раз,  при  особенно  удачном  выстреле,   капитан  Енакиев  даже
захохотал, бросил бинокль и похлопал в ладоши.
 Никогда  еще Ваня не  видел своего капитана  таким быстрым, оживленным,
молодым. Он  всегда  им гордился, как  солдат гордится своим командиром.  Но
сейчас к этой солдатской  гордости примешивалась другая  гордость - гордость
сына за своего отца.
 Вдруг  капитан  Енакиев поднял руку,  и обе пушки замолчали. Тогда Ваня
услышал  торопливую,  захлебывающуюся скороговорку  по  крайней  мере десяти
пулеметов,  собранных  в одном  месте.  Звук был такой,  что  мальчика мороз
подрал по коже. Он не понимал, хорошо это  или плохо. Но когда  он посмотрел
на капитана Енакиева, то сразу понял, что это очень хорошо.
 Впоследствии мальчик узнал от солдат, что это были двенадцать пулеметов
Ахунбаева. Они были  спрятаны  и  молчали до  тех пор, пока немцы не подошли
совсем близко. Тогда они внезапно и все разом открыли огонь.
 - Ага,  бегут,-  сказал  капитан  Енакиев.-  А  ну-ка,  по  отступающим
немецким  цепям  -  шрапнелью! Прицел тридцать пять,  трубка тридцать  пять.
Огонь!  - закричал он, и  тогда  пушки выстрелили каждая шесть раз он снова
легким движением руки остановил огонь.
 Пулеметы  продолжали  заливаться,  но   теперь,   кроме  их  машинного,
обгоняющего друг друга звука, слышался уже знакомый звук многих человеческих
голосов, кричавших в разных концах поля: "Ура-а-а-а!.."
 - Вперед! - сказал капитан Енакиев и, не оглядываясь, побежал вперед.
 - На колеса! - крикнул сержант Матвеев, у которого по щеке текла кровь.
 И  пушки  снова покатились  вперед.  Теперь  они катились еще  быстрее.
Навстречу им выбегали разгоряченные боем пехотинцы и  с  громкими, азартными
криками помогали артиллеристам толкать спицы колес. Другие несли или волокли
ящики с патронами.
 Между тем капитан Ахунбаев продолжал гнать немцев, не давая им залечь и
окопаться.   Двенадцать   пулеметов   были   не    единственным   сюрпризом,
приготовленным Ахунбаевым. Он держал в запасе  минометную  батарею,  которая
тоже была надежно укрыта и не сделала еще ни одного выстрела.
 Теперь, пока  пушки  были на ходу и  не могли стрелять, настала очередь
минометной батареи. Она сразу  сосредоточенным  веером обрушилась на бегущих
немцев. Немцы бежали так  быстро, что преследующая их пехота, а вместе с нею
и пушки долго не могли остановиться.
 Не сделав ни одной остановки, пушки Енакиева продвинулись  до  середины
возвышенности, откуда до основных немецких позиций было  рукой подать. Здесь
немцам удалось зацепиться за длинный ров огорода.  Они стали окапываться. Но
в это время подоспели пушки. Бой разгорелся с новой силой.
 Теперь пушки стояли среди стрелковых ячеек. Справа и  слева  Ваня видел
лежащих  на  земле  стреляющих пехотинцев.  Он  видел  раздатчиков патронов,
которые быстро бежали  и  падали  позади стрелков, волоча  за собой цинковые
ящики. Ваня слышал крики офицеров, командующих залпами.
 Вся  земля  была  вокруг  изрыта дымящимися  воронками.  Всюду валялись
стреляные  пулеметные  ленты  с  железными гильзами,  раздавленные  немецкие
фляжки,  обрывки  кожаного  снаряжения   с  тяжелыми  цинковыми  крючками  и
пряжками, неразорвавшиеся  мины, порванные в  клочья немецкие  плащ-палатки,
окровавленные  тряпки,  фотокарточки,  открытки и множество  того  зловещего
мусора, который всегда покрывает поле недавнего боя.
 Несколько немецких  трупов в тесных землисто-зеленых мундирах и больших
серых резиновых сапогах валялось недалеко от пушек.
 Сначала Ване показалось, что здесь они простоят долго.
 Но,  видя,  что  атака  захлебывается, капитан  Ахунбаев  выложил  свой
третий, и  последний, козырь: это был свежий, еще  совсем не тронутый взвод,
который капитан Ахунбаев приберег  на  самый крайний  случай.  Он подвел его
скрытно, с необыкновенной  быстротой и мастерством развернул и лично повел в
атаку  мимо орудия Енакиева  - на самый  центр  немцев, не успевших  еще как
следует окопаться.
 Это была минута торжества. Но она пролетела так же  стремительно, как и
все, что делалось вокруг Вани в это утро.
 Едва орудийный  расчет взялся за лопаты, чтобы поскорее  закрепиться на
новой позиции, как  Ваня заметил, что вдруг  все вокруг изменилось  как-то к
худшему.  Что-то очень  опасное,  даже зловещее показалось  мальчику в  этой
тишине, которая наступила после грохота боя.
 Капитан  Енакиев   стоял,   прислонившись   к   орудийному   щиту,   и,
прищурившись, смотрел вдаль.  Ваня  еще никогда не видел  на его лице такого
мрачного  выражения.  Ковалев  стоял  рядом и  показывал  рукой вперед.  Они
негромко между собой переговаривались. Ваня прислушался. Ему показалось, что
они играют в какую-то игру-считалку.
 - Один, два, три,- говорил Ковалев.
 - Четыре, пять,- продолжал капитан Енакиев.
 - Шесть,- сказал Ковалев.
 Ваня  посмотрел  туда,  куда  смотрели  командир  и наводчик. Он увидел
мутный, зловещий горизонт  и над  ним несколько  высоких остроконечных крыш,
несколько  старых  деревьев  и силуэт железнодорожной  водокачки. Больше  он
ничего не увидел.
 В это  время подошел капитан Ахунбаев. Его лицо было  горячим, красным.
Оно казалось еще более широким,  чем всегда. Пот, черный от копоти, струился
по его щекам  и капал с подбородка, блестящего, как  помидор. Он  утирал его
краем плащ-палатки.
 - П