овольно-таки подозрительным гражданином.- Прощай, брат.
 - Прощай,- уныло сказал Ваня и побрел прочь.
 "Стало быть, я им  не показался",- с горечью подумал он. Но тотчас всем
своим сердцем почувствовал, что это неправда. Нет, нет. Сердце его  не могло
обмануться.  Сердце говорило  ему, что  он крепко полюбился  разведчикам.  А
всему  виной  командир  батареи капитан  Енакиев,  который  его даже в глаза
никогда не видел.
 И  тогда у Вани явилась  мысль  идти добиться  до какого-нибудь  самого
главного начальника и пожаловаться на капитана Енакиева.
 Таким-то  образом он  в конце  концов  и набрел  на избу,  где,  по его
предположению, помещался какой-то высокий начальник.
 Он  сидел  на мельничном жернове и,  не спуская  глаз с избы, терпеливо
ждал, не покажется ли этот начальник.
 Через  некоторое  время  на крыльцо вышел,  надевая  замшевые перчатки,
офицер и крикнул:
 - Соболев, лошадь!


9


 Судя  по той  быстроте  и  готовности, с  которой  из-за угла  выскочил
солдат, ведя на поводу двух оседланных лошадей, мальчик сразу понял, что это
начальник, если  не самый главный, то, во всяком случае, достаточно главный,
чтобы справиться с капитаном Енакиевым.
 Это же подтверждали  и  звездочки на погонах. Их  было  очень много: по
четыре штучки на каждом золотом погоне, не считая пушечек.
 "Хоть и  не  старый,  а  небось  генерал",-  решил  Ваня,  с  почтением
рассматривая тонкие,  хорошо  начищенные  сапоги со шпорами,  старенькую, но
необыкновенно  ладно  пригнанную  походную  офицерскую шинель, электрический
фонарик на второй пуговице, бинокль на шее и полевую сумку с компасом.
 Солдат  вывел  лошадей  на  улицу  через  ворота  и  поставил их  перед
калиткой.  Офицер  подошел  к лошади,  но, прежде чем  на  нее сесть, весело
потрепал ее по крепкой атласной шее и дал ей кусочек сахару.
 Судя по всему, у него было прекрасное настроение.
 Когда нынче его вызвал  к себе командир полка, то  он,  признаться, был
немного встревожен. Как бывает всегда в подобных случаях, он ожидал разноса,
хотя никаких упущений по службе за собой не чувствовал.
 Однако  строгий  командир  полка  не  только  не  сделал  ему  никакого
замечания, но даже отметил хорошую работу его батареи и приказал представить
к награждению человек десять артиллеристов, отличившихся в  последнем бою. В
особенности же было приятно то, что полковник  - человек суховатый и  скупой
на  похвалы  - высоко  оценил именно тот  внезапный, сокрушительный  огневой
налет  на  немецкий  танковый  резерв,  который  так  тщательно  продумал  и
подготовил капитан Енакиев и который в конечном счете решил дело.
 Полковник напоил  капитана  чаем  из  своего  походного  самовара,  что
считалось в полку величайшей честью. Он проводил капитана  Енакиева до сеней
и на прощание сказал еще раз:
 - В общем, хорошо воюете. Молодцом, капитан Енакиев.
 На что капитан Енакиев, смущенно покраснев, ответил:
 - Служу Советскому Союзу, товарищ полковник!
 Все  это  было необыкновенно  приятно,  и  капитан  Енакиев  предвкушал
удовольствие, с которым он передаст своим офицерам мнение командира полка об
их батарее.
 - Дяденька! - услышал он вдруг чей-то голос.
 Он повернулся и увидел Ваню, который  стоял  перед ним, вытянув руки по
швам, и не мигая смотрел синими глазами.
 -  Разрешите  обратиться,-  сказал  Ваня,  стараясь  как  можно  больше
походить на солдата.
 - Ну что ж, обратись,- сказал капитан весело.
 - Дяденька, вы начальник? -
 - Да. Командир. А что?
 - А вы над-кем командир?
 - Над  батареей  командир. Над  солдатами своими командир.  Над пушками
своими.
 - А над офицерами вы тоже командир?
 - Смотря над какими. Над своими офицерами, например, тоже командир.
 - А над капитанами вы тоже командир?
 -  Над капитанами я не командир.  Глубокое разочарование  отразилось на
лице мальчика.
 - А я думал, вы и над капитанами командир!
 - Для чего тебе это?
 - Надо.
 - Ну, все-таки?
 - Если вы над капитанами не командир, то и  толковать нечего. Мне надо,
дяденька, такого командира, чтобы он мог всем капитанам приказывать.
 - А что надо всем капитанам приказывать? Это интересно.
 - Всем капитанам не надо приказывать. Одному только надо.
 - Кому же именно?
 - Енакиеву, капитану.
 - Как, как ты сказал?! - воскликнул капитан Енакиев.
 - Енакиеву.
 - Гм... Что же это за капитан такой?
 - Он, дяденька, над разведчиками командует. Он у них самый старший. Что
он им велит, то они все исполняют.
 - Над какими разведчиками?
 - Известно,  над какими: над артиллерийскими. Которые  немецкие огневые
точки засекают. Ух, дяденька, и сердитый же их капитан! Прямо беда.
 - А ты видел когда-нибудь этого сердитого капитана?
 - То-то и беда, что не видел.
 - А он тебя видел?
 -  И  он  меня не  видел.  Он  только  приказал  меня  в тыл  отвезти и
коменданту сдать.
 Офицер прищурился и с любопытством посмотрел на мальчика:
 - Постой. Погоди... Звать-то тебя как?
 - Меня-то? Ваня.
 - Просто - Ваня? - улыбнулся офицер.
 - Ваня Солнцев,- поправился мальчик.
 - Пастушок?
 - Верно! -  с изумлением  воскликнул Ваня.- Меня  разведчики  пастушком
прозвали. А вы почем знаете?
 -  Я, брат, все знаю,  что у капитана Енакиева в  батарее  делается.  А
скажи-ка  мне, друг  любезный, каким это  манером  ты  здесь очутился,  если
капитан Енакиев приказал отвезти тебя в тыл?
 В глазах  мальчика  мигнули  синие озорные искры,  но он тотчас опустил
ресницы.
 - А я убежал,- скромно сказал он, стараясь всем своим  видом изобразить
смущение.
 - Ах, вот как! Как же ты убежал?
 - Взял да и убежал.
 - Так сразу взял да сразу и убежал?




 - Нет,  не сразу,-  сказал Ваня и почесал  нога об ногу,- я два раза от
него убегал.  Сначала я убежал, да он меня нашел. А  уж потом я  так убежал,
что он меня уж и не нашел.
 - Кто это "он"?
 - Дяденька Биденко. Ефрейтор. Разведчик ихний. Может, знаете?
 - Слыхал, слыхал,- хмурясь еще  сильнее, сказал Енакиев.- Только что-то
мне не  верится, чтобы ты убежал от Биденко. Не такой  он человек. По-моему,
голубь, ты что-то сочиняешь. А?
 - Никак нет,- сказал  Ваня, вытягиваясь.- Ничего  не  сочиняю. Истинная
правда.
 - Слыхал,  Соболев? -  обратился  капитан  к своему коневоду, который с
живейшим интересом слушал разговор своего командира с мальчишкой.
 - Так точно, слыхал.
 - И что же ты скажешь? Может это быть, чтобы мальчик убежал от Биденко?
 -  Да  никогда в  жизни!  - с  широкой,  блаженной  улыбкой  воскликнул
Соболев.- От Биденко ни один  взрослый не убежит, а не то что этот пистолет.
Это  он,  товарищ  капитан,  извините за такое выражение,  просто  мало-мало
заливает.
 Ваня даже побледнел от обиды.
 -  С места  не сойти! - твердо сказал  он и метнул на  коневода взгляд,
полный холодного презрения и достоинства.
 Потом, весь вспыхнув и залившись румянцем, он стал быстро-быстро, пятое
через десятое, рассказывать, как он обхитрил старого разведчика.
 Когда он дошел до места с веревкой, капитан не стал более сдерживаться.
Он  смахнул  перчаткой  слезы,  выступившие  на глазах,  и  захохотал  таким
громким,  басистым  смехом, что  лошади  навострили  уши  и  стали  тревожно
подтанцовывать. А Соболев,  не смея в присутствии своего командира  смеяться
слишком громко - это было не  положено,- только  крутил головой и прыскал  в
кулак и все время повторял:
 - Ай, Биденко! Ай, знаменитый разведчик! Ай, профессор!
 Когда же Ваня стал рассказывать о встрече с военным  мальчиком, капитан
Енакиев вдруг помрачнел, задумался, стал грустным.
 - Они меня, говорит, за своего сына  приняли,- возбужденно  рассказывал
Ваня про военного мальчика,- я у них теперь, говорит, сын полка. Я, говорит,
с ними один  раз даже в  рейд  ходил, на  тачанке сидел вместе  со станковым
пулеметом. Потому  что я  своим, говорит, показался.  А  ты  своим, говорит,
верно, не показался. Вот они тебя и отослали.
 Тут Ваня крупно  глотнул воздух и жалобно  посмотрел  в глаза  капитану
своими наивными прелестными глазами:
 -  Только он  это  врет, дяденька, что будто я своим не показался. Я-то
своим  показался.  Верно  говорю.  Они  меня жалели. Да  только  они  ничего
поделать не могли против капитана Енакиева.
 - Что ж, выходит дело, что ты всем "показался", только одному  капитану
Енакиеву "не показался"?
 -   Да,  дяденька,-  сказал  Ваня,   виновато  мигая  ресницами.-  Всем
показался, а капитану не показался.  А он меня даже ни  разу не видел. Разве
это можно судить  человека, не видавши? Кабы он меня разок  посмотрел, может
быть, я бы ему тоже показался. Верно, дяденька?
 -  Ты так  думаешь?  -  сказал  капитан  усмехнувшись.-  Ну,  да ладно.
Поглядим.
 Он решительно поставил ногу в стремя и сел на лошадь.
 -  В ночное с ребятами  ездил? - строго спросил он,  улыбаясь глазами и
разбирая поводья.
 - Как не ездил! Ездил, дяденька.
 - На лошади удержишься?.. А ну-ка, Соболев, бери его к себе.
 И не успел Ваня моргнуть, как  сильные  руки коневода  подхватили его с
земли и посадили впереди себя на лошади.
 -  К  разведчикам! -  скомандовал  капитан  Енакиев,  и  они  помчались
галопом.
 - От  Биденко ушел, а  от  меня, брат, не  уйдешь,-  сказал  ординарец,
крепко, но осторожно прижимая к себе мальчика.
 - А я сам не хочу,- сказал Ваня весело.
 Он  чувствовал,  что  в его  судьбе происходит  какая-то очень  важная,
счастливая перемена.
 Подъехав  к блиндажу  разведчиков, капитан спрыгнул с  лошади  и бросил
поводья коневоду.
 -  Дожидайтесь,-  сказал   он  и,  быстро  бренча  шпорами,  сбежал  по
ступенькам вниз.


10


 Все разведчики были в  сборе и как  раз  в  это  самое время  играли  в
"козла". Они  с таким  азартом  хлопали костями по  столу,  что  можно  было
подумать, будто в блиндаже палят из пистолетов.
 -  Встать,  смирно!  - крикнул  дневальный, увидав входящего  командира
батареи.
 Разведчики резко вскочили на ноги, побросав кости на стол.
 А ефрейтор Биденко, который в  этот день был дежурным по отделению, как
положено  - в головном уборе  и при оружии,- чертом  подскочил к  капитану и
отрапортовал:
 - Товарищ капитан! Команда разведчиков  взвода управления вверенной вам
батареи.  Команда находится в  резерве.  Люди отдыхают.  Во время  дежурства
никаких происшествий не случилось. Дежурный ефрейтор Биденко.
 - Здравствуйте, артиллеристы!
 - Здравия желаем, товарищ капитан! - дружно крикнули разведчики.
 После  этого  капитан Енакиев  обычно  командовал  "вольно"  и разрешал
продолжать  заниматься  каждому своим делом. Но на этот раз  он молча сел на
подставленный ему табурет  и  довольно долго рассматривал трофейную  картину
"Весна в Германии".
 Батарейцы хорошо  изучили  своего командира. Достаточно было посмотреть
на  его  нахмуренные  брови под  прямым  козырьком  артиллерийской  фуражки,
достаточно  было увидеть его  прищуренные глаза, тронутые  вокруг суховатыми
морщинками, и твердые  губы, сложенные под короткими усами в неопределенную,
холодную улыбку,  чтобы  понять,  что без  хорошего "дрозда"  нынче  дело не
обойдется.
 -  Стало быть,  никаких  происшествий  не случилось? - сказал  капитан,
помахивая по столу снятой перчаткой.
 Биденко молчал, сразу сообразив, куда гнет командир батареи.
 - Что ж вы молчите?
 - Разрешите доложить...
 - Можете  не  докладывать.  Известно.  Хорош у меня разведчик, которого
мальчишка вокруг пальца обвел! Командиру отделения докладывали?
 - Так точно. Докладывал.
 - Ну и что же?
 - Командир отделения четыре наряда не в очередь дал.
 - Сколько нарядов?
 - Четыре.
 - Мало. Доложите ему, что  я приказал от себя еще два наряда прибавить.
Итого - шесть.
 - Слушаюсь.
 Капитан Енакиев некоторое  время  не спускал глаз с вытянувшихся  перед
ним солдат.
 - Садитесь, орлы,-  наконец  сказал он, расстегивая шинель и давая этим
понять,  что  официальный разговор кончен  и теперь разрешается держать себя
по-семейному.- Отдыхайте. Слыхал  я, что вы мужички  хозяйственные,  будто у
вас завелся какой-то необыкновенный пензенский самосад. Вы бы меня угостили,
что ли!
 Не  успел он  это  сказать, как  пять  кисетов потянулись к  нему, пять
нарезанных  газетных бумажек и пять  зажигалок, готовых вспыхнуть по первому
его знаку.
 Отовсюду слышались голоса:
 - Моего возьмите, товарищ капитан. Мой будто малость послабже.
 - Моего попробуйте, мой с можжевельником.
 - Разрешите, товарищ капитан, я вам скручу. Против меня тоньше никто не
скрутит.
 - Может быть, легкого табачку желаете? У меня  сухумский, любительский,
сладкий, как финик.
 -  Богато  живете,  богато   живете,-   говорил   капитан,  неторопливо
примеряясь,  у кого  бы  взять табачку.-  А ты,  Биденко, ты зря свой  кисет
подставляешь. У тебя я все  равно  не возьму.  Накуришься твоего табачку,  а
потом, чего доброго, проспишь все на свете.
 - Верно,-  подмигнул Горбунов.-  Точно. Это он непременно  после  своей
махорки заснул в машине и пастушка нашего прошляпил.
 - Про это я и намекаю,- сказал капитан.
 - Товарищ капитан,- жалобно сказал Биден-ко,-  кабы он был обыкновенный
мальчик... А ведь это не мальчик, а настоящий чертенок. Право слово.
 -  А  что,  верно  -  хороший малый?  -  спросил  капитан,  затягиваясь
пензенским самосадом.- Как он вам, братцы, показался?
 - Паренек хоть куда,- сказал Горбунов, улыбаясь  той  широкой, свойской
улыбкой,  которой  привыкли  улыбаться  все  разведчики,  говоря   о  Ване.-
Самостоятельный  мальчик. И уж одно слово -  прирожденный солдат.  Мы  бы из
него знаменитого разведчика сделали. Да, видно, не судьба.
 - Жалко? - спросил капитан Енакиев.
 -  Да  нет,  что  же... Жалко не  жалко... Он,  конечно,  и  в тылу  не
пропадет. А сказать правду, то и жалко. У него душа настоящая, воинская. Ему
в армии самое место.
 - А не сочиняешь?
 -  Чего  же  тут  сочинять!  Это сразу  заметно. Хотя  вам,  как нашему
командиру батареи, конечно, виднее.
 - А  вы,  ребята, почему  молчите? - сказал  капитан  Енакиев,  пытливо
всматриваясь в солдатские лица.- Как вам показался мальчик?
 По  лицам разведчиков тотчас разлилась такая дружная улыбка, словно она
у  них  была  одна, большая, на всю  команду,  и они улыбались ею не  каждый
порознь, а все вместе.
 - Глядите. Думайте. Вам с ним жить, а не мне.
 - Подходящий  паренек.  Одно слово  - пастушок,  солнышко,-  заговорили
разведчики, все еще не вполне понимая, куда гнет их капитан,
 А   он  строго  посмотрел   на  них  и   после   некоторого,   довольно
продолжительного раздумья твердо сказал:
 - Ну ладно. Только знайте, что это вам не игрушка, а живая душа...  Эй,
Соболев! - крикнул он, подойдя к двери.- Давай сюда пастушка.
 И когда  на пороге, к  общему изумлению, появился Ваня, капитан сказал,
крепко взяв мальчика за плечо:
 - Получайте вашего пастушка. Пусть пока у вас живет. А там увидим.


11


 Едва капитан Енакиев вышел  из  блиндажа, как разведчики окружили Ваню.
Всем хотелось поскорее узнать, каким образом все это получилось.
 - Пастушок! Друг сердечный! - воскликнул Горбунов.
 -  Ну, парень,  докладывай! - строго сказал Биденко.- Откуда ты взялся?
Где тебя черти носили? Как тебя нашел капитан Енакиев?
 - Который капитан Енакиев? - спросил Ваня с недоумением.
 - А тот самый, кто тебя к нам привез.
 - Так нешто это был капитан Енакиев?
 - Он самый.
 - Батюшки!
 - А ты и не знал?
 -  Откуда ж!  -  воскликнул Ваня, мигая  короткими  ресницами.-  Кабы я
знал... Нет,  кабы я только догадывался... Правда, дяденька, самый это и был
капитан Енакиев?
 - Разумеется.
 - Командир батареи?
 - Точно. Самый он.
 - Ох, дяденька, неправда ваша!
 -  Погоди,  пастушок,-  сияя общей улыбкой  команды разведчиков, сказал
Горбунов.- Ты не восклицай, а лучше все по порядку рассказывай.
 Но Ваня, видимо,  был  так  взволнован, что не мог связать и двух слов.
Восхищенно сияя  глазами, он  осматривал новый  блиндаж разведчиков, который
уже казался ему знакомым  и  родным, как та  палатка, где  он  в первый  раз
ночевал с ними.
 Те же аккуратно разостланные шинели и плащ-палатки, те же вещевые мешки
в головах, те же суровые утиральники.
 Даже медный  чайник  на печке и рафинад, который Горбунов уже  поспешно
выкладывал на стол, были те же.
 Правда,  трофейная  карбидная  лампа была  другая. Она неприятно резала
глаза своим  едким  химическим  светом, который,  как и  сама лампа, казался
трофейным. И мальчик щурился  на нее,  морща  нос и  делая вид, что не может
вымолвить ни слова.
 На самом же  деле,  если говорить всю правду, он давно уже смекнул, что
офицер,  с  которым он заговорил возле избы, был капитан  Енакиев.  Только и
виду  не  показал.  Недаром солдаты  сразу разглядели  в  нем  прирожденного
разведчика. А первое правило настоящего разведчика - лучше знать да молчать,
чем знать да болтать.
 Так судьба Вани трижды волшебно обернулась за столь короткое время.


12


 Темный поздний рассвет  чуть брезжил над болотами. Среди черных, гнилых
лугов, среди  дымчатого  кустарника, среди полей, покрытых неровными  рядами
сжатого, но неубранного льна, болота светились бело и слепо, как олово.
 Озябшие  вороны, ночевавшие в кустарнике, уже  проснулись и с  голодным
карканьем  перелетали  с  места  на  место.  Они  лениво  двигали  крыльями,
отяжелевшими от ночной сырости.
 В особенно низких местах на земле лежал плотный белый туман. Призрачные
верхушки кочек с  пучками мертвой  травы,  казалось, плавали  на поверхности
тумана.
 Вокруг,  насколько  хватал глаз, все было мертво, пустынно, очень тихо.
Лишь  далеко на  востоке  туманный воздух время от  времени вздрагивал,  как
будто там мягко, но очень сильно хлопали большой дверью.
 Но если бы чей-нибудь опытный глаз особенно  внимательно присмотрелся к
кочкам, выступающим из тумана, то он бы,  возможно, и заметил, что две кочки
расположены как-то  слишком  близко  друг  к другу: Эти две  темные кочки  с
пучками  травы  были  шлемы  Биденко  и  Горбунова.  Вот  уже  три часа  они
неподвижно лежали среди трясины, покрывшись плащ-палатками с нашитыми на них
пучками почерневшей травы.
 Разведчики  лежали таким образом, что каждый видел, что делается позади
другого. Упершись  локтями  в топкую  землю и  чуть  приподняв  головы,  они
напряженно всматривались каждый в свою сторону.
 Изредка они перекидывались короткими фразами:
 - Что-нибудь просматривается?
 - Пусто.
 - И у меня пусто. Ни живой души.
 - Плохо дело.
 - Да. Неважно.
 Они  находились в  тылу  у  немцев,  километрах  в тринадцати от  линии
фронта. С каждой минутой их лица делались все серьезнее, озабоченнее.
 - Не видать?
 - Не видать.
 - Давно бы, кажется, пора.
 -  Слышь,  глянь на  часы.  Мои  стали,  черт!  Должно, обо  что-нибудь
стукнул. Сколько времени мы уже дожидаемся?
 Горбунов поднес  руку с часами к глазам. Он  сделал это так плавно, так
осторожно, что на его шлеме не шевельнулась ни одна травинка.
 - Семь тридцать две. Стало быть, ждем уже больше трех часов.
 - Ого!
 Минут пятнадцать, если не больше, они молчали.
 - Слышь, Вася.
 - Да.
 - А что, как его там захватили немцы?
 Горбунов наконец высказал то самое, что уже давно в глубине души мучило
Биденко.  Но   Биденко  сумрачно  сжал  челюсти,  отчего  темные  его  скулы
обозначились еще резче. Глаза сузились, стали злыми.
 - Не каркай! Чем зря языком трепать, наблюдай.
 - Я и так наблюдаю. Да что ж, когда пусто.
 И снова  они  надолго  замолчали, изо всех  сил напрягая зрение.  Вдруг
Горбунов шевельнулся, чуть приподнял голову.
 Это  движение было  едва  заметно.  Но  оно  выражало  крайнюю  степень
волнения.  Как у очень дальнозоркого человека, зрачки  его  глаз сразу резко
сократились, стали маленькими, как булавочные головки.
 Биденко понял, что Горбунов видит нечто очень важное.
 - Что там такое, Кузьма? - тихо, одними губами спросил Биденко.
 - Лошадь,- так же тихо ответил Горбунов.
 - Наша?
 - Кажись, наша. Погоди. Зашла в кусты - не видать. Сейчас выйдет. Машет
хвостом. Идет. Вот вышла. Так и есть: наш Серко!
 - Что ты говоришь! - по