ь положение.
 Они  обсудили  его  быстро, но  основательно,  со всех  сторон,  как  и
подобало разведчикам-артиллеристам. Оставалось принять решение.
 Биденко  и Горбунов были между собой равны  по званию, по заслугам и по
сроку службы. Но  в этой разведке начальником был  назначен  Горбунов. Стало
быть, за  Горбуновым оставалось последнее  слово. И это последнее слово  был
приказ, не подлежащий обсуждению.
 Прежде чем сказать  свое решение, Горбунов крепко задумался. Биденко не
сомневался в  своем друге, он  был уверен, что решение  будет наилучшее.  Но
когда Горбунов его  сказал, Биденко опешил. Он мог ожидать всего, но  только
не этого.
 - Вот что, Василий,- сказал Горбунов твердо.- Обстановка требует, чтобы
мы с тобой рассредоточились. Понятно? Ты пойдешь обратно в часть. Собирайся.
А я останусь здесь.
 - Как? Как ты приказываешь? - переспросил Биденко.
 - Приказываю тебе ворочаться в часть. А я останусь.
 - Кузьма! - почти крикнул Биденко.
 - Кончено! - коротко сказал Горбунов, сдвинув брови.
 И Биденко понял,  что больше говорить не о чем.  Все же сделал  попытку
объясниться:
 - А как же пастушок?
 - Я здесь останусь. Буду выручать.
 - А я?
 - Ты пойдешь в часть.
 - Я, Кузьма, так располагаю: мы здесь останемся вместе.
 - Сказано! - сухо обрезал Горбунов.
 -  Да как же я  вернусь без пастушка? - взмолился  Биденко.- Нет, брат,
это  дело  не выйдет! Как хочешь,  а я паренька  не  брошу. Голову положу, а
выручу. Ведь это что же такое? Ведь он мне вроде как родной сын!..
 - Он нам всем  как родной сын. А  служба на первом  месте. Знаешь, кому
служим?  Советскому  Союзу.  Небось  знаешь.  Пойдешь  в часть.  А  я  здесь
останусь.
 - Не пойду в часть,- сказал Биденко, зло сузив глаза.
 -  Приказываю,- сказал  Горбунов.- А не  подчинишься, тогда я знаю, что
мне с  тобой делать. Понятно тебе?..  Слышь, Вася,-  сказал он вдруг мягко.-
Нешто я не понимаю? Я,  друг, понимаю. Да что  поделаешь! Батарея ждет наших
данных. Ужели ж  мы оставим ее слепой, без маршрута? Не дури, Вася.  Я здесь
останусь, а ты отправляйся в часть. Доставишь наши данные. Гляди, чтоб дошел
благополучно. Берегись, пробирайся толково, чтоб не  нарваться на немцев. На
тебя - как на каменную гору. Доложишь командиру обстановку. Понятно?
 - Понятно,- сказал Биденко, натужив скулы.
 Ему не надо  было долго  толковать. Был бы он на месте Горбунова, он бы
поступил  точно так  же. Он понимал, что один из них обязан доставить данные
разведки в часть. А то, что  Горбунов отправил с документами  его, было тоже
понятно.  Горбунов  был  командир  группы. Он  отвечает  за  каждого  своего
человека. Мог ли он вернуться в часть, не употребив всех усилий для спасения
пастушка?
 - Исполняй,- сказал Горбунов, передавая Биденко карту с отметками.
 - Счастливо, Кузьма!
 - Действуй, Василий!
 - Слушаюсь!
 И, не сказав больше ни слова, Биденко стал отползать. Наконец он пропал
из глаз, слившись с бурой землей, растаяв в тумане.
 Горбунов остался один.
 "Что  же  случилось  с   пастушком?   -  думал  он,  ломая  голову  над
неразрешенным  вопросом.-  Ну,  что  ж  такое,-  успокаивал  он  себя.-  Его
задержали немцы. Потащили в комендатуру или штаб. Ну, допросят.  А что они с
него возьмут? Ведь доказательств у немцев против Вани никаких нет. Мальчик и
мальчик. Подержат и отпустят. Надо  его, главное, не прозевать, когда он  от
них выйдет. Тогда вместе и вернемся в часть".
 Но,  утешая себя таким образом, Горбунов в глубине души чувствовал, что
дело обстоит совсем не так просто, а гораздо хуже.
 Было что-то, чего Горбунов не знал и не предвидел. Но что именно?
 И  действительно,  Горбунов  не знал одной вещи. Если бы он ее знал, он
похолодел бы от ужаса. Он не знал  характера Вани Солнцева, всей живости его
ума,  всей  силы  его  воображения  и  всей  глубины  его  чистого  детского
самолюбия, которые чуть не привели его к гибели.
 Ване  Солнцеву было мало того, что его берут в разведку проводником. Он
знал, что  быть проводником - почетное,  ответственное задание. Но ему этого
было мало. Его  слишком горячее, ненасытное  сердце требовало большего.  Ему
захотелось прославиться, удивить всех.
 Перед тем как отправиться в разведку, Ваня втайне от всех раздобыл себе
компас.  Как  выяснилось  потом,  он  его  просто-напросто  стащил у  одного
разведчика. Точнее  сказать,  он  его  потихоньку взял  с койки, рассчитывая
после разведки  положить на прежнее место. Он в том не видел ничего дурного,
так как разведчик всегда давал ему этот компас поносить и даже объяснил, как
им надо пользоваться. Карандашик у Вани уже был. А вместо записной книжки он
решил воспользоваться букварем.
 Таким  образом,  снарядившись   по  всем  правилам,   пастушок  и  стал
действовать, как настоящий разведчик.
 Во время разведки, дожидаясь  Ваню, ушедшего вперед, Горбунов и Биденко
понятия  не имели, чем без  них занимался мальчик. Они думали, что он просто
идет со своей лошадкой, изучает местность, потом возвращается и докладывает,
свободен ли путь.




 Но  Ваня  делал   не   только   это.   Подражая  разведчикам,  он   вел
самостоятельные  наблюдения.  Сопя и  прилежно наморщив  лоб,  он возился  с
компасом,  устанавливая  азимут.  На  полях  своего   букваря  он  записывал
каракулями  какие-то  одному ему ведомые ориентиры и цели. Наконец,  он даже
делал попытки снимать  план  местности. Коряво, но довольно верно он рисовал
условными знаками дороги, рощи, реки, болота.
 Именно за таким занятием и  застал его немецкий комендантский  патруль,
когда он, расположившись со своим компасом и букварем в  дубовом кустарнике,
снимал  план местности с речкой и новым  мостом, который Ваня  действительно
разведал в камышах.
 Нетрудно себе представить, что случилось потом.
 Ваня  сопротивлялся  яростно  и  отчаянно. Но что  мог поделать мальчик
против двух солдат немецкого комендантского патруля?
 Скрутив Ване за спину руки и толкая его прикладом, они повели его через
новый мост, на гору, в лес.
 Здесь они втолкнули его в глубокий, темный блиндаж и заперли.


14


 Через  некоторое  время за Ваней пришел солдат и  отвел  его  в  другой
блиндаж на допрос.
 Блиндаж  этот,  над   которым  снаружи  между   стволами  сосен  висела
растянутая   маскировочная   сеть,  был   просторный,  теплый  и   освещался
электричеством. В углу мурлыкало радио.
 Посередине,  за  длинным сосновым столом,  вбитым  в пол,  сидели рядом
мужчина и женщина.
 Мужчина  был немецкий  офицер  в  тесном френче  с  просторным отложным
воротником черного бархата, обшитым  серебряным  басоном, что придавало  ему
погребальный вид. Лица немца Ваня не видел, так как  оно было прикрыто рукой
с тонким обручальным кольцом  и грязными  ногтями. Ваня  видел  только худую
шею, красную, как у индюка, желтоватые волосы и сплющенное мясистое ухо.
 Офицер   имел   вид   человека,   крайне   утомленного  бессонницей   и
раздраженного слишком  ярким светом. Его черная суконная фуражка с широкими,
островыгнутыми  полями и большим лакированным козырьком в форме совка висела
сзади на гвозде.
 Эта фуражка,  в  особенности это старое,  заплывшее  ухо  с  волосами в
середине  произвели  на  мальчика гнетущее  впечатление  чего-то  зловещего,
неумолимого.
 Что касается  женщины, то  Ваня не  мог  понять,  кто она  такая,  хотя
почему-то сразу назвал ее про себя "учительницей".
 На ней  была  старая  кротовая  кофта с  пучком  матерчатых  цветов  на
воротнике,  вязаная, растянувшаяся на коленях юбка и серые резиновые сапоги.
Белокурые  волосы,  круто  завитые рожками, торчали над чересчур  высоким  и
узким лбом, а  на толстой переносице виднелся  кораллово-красный след очков,
которые она держала в руках и протирала кусочком замши. У нее  были выпуклые
жидко-голубые глаза с острыми зрачками.
 Ваню поставили перед столом, и он тотчас  увидел на столе свой компас и
свой  букварь, развернутый как раз на том  месте, где  он пытался нарисовать
план  местности с речкой, мостом и рощей,  той  самой  рощей, где  он теперь
находился.
 Женщина  быстро  надела  очки  -  золотые очки с  толстыми стеклами без
оправы,-  высморкалась  в маленький  кружевной  платочек и  сказала  голосом
ученого скворца на деланно правильном русском языке:
 - Поди  сюда, мальчик, и отвечай  на все мои вопросы.  Ты меня понял? Я
буду тебя спрашивать, а ты мне отвечай. Не так ли? Договорились?
 Но Ваня плохо понимал,  что  ему говорят. В голове у  него  еще  гудело
после драки с солдатами.  В глазах было темновато. Скрученные за спиной руки
набрякли и сильно болели в локтях.
 - Мальчик, ты страдаешь? Ваня молчал.
 -  Развяжите паршивцу руки,- быстро сказала она по-немецки и  прибавила
по-русски  с улыбкой, обнажившей  золотой зуб: -  Развяжите ребенку руки. Он
обещает исправиться. Он больше не будет драться с  нашими солдатами и кусать
их. Он погорячился. Не так ли, мальчик?
 Ване   развязали   руки,  но  он   молчал,   бросая  вокруг  исподлобья
быстрые,взгляды.
 - А теперь...- сказала  немка, продолжая кротко показывать золотой зуб,
- а  теперь, мальчик, подойди к  нам поближе. Не  бойся нас.  Мы только тебя
будем спрашивать, а ты только будешь нам отвечать.  Не  так  ли? Итак, скажи
нам: кто ты таков, как тебя зовут, где ты живешь,  кто твои родители и зачем
ты очутился в этом укрепленном районе?
 Ваня угрюмо опустил глаза.
 -  Я ничего не знаю. Чего  вы от меня  хотите? Я вас не трогал,- сказал
он, всхлипывая.- Я  коня своего искал. Насилу нашел. Целый день и целую ночь
мотался. Заблудился. Сел отдохнуть.
 А ваши солдаты стали меня бить. Какое право?
 - Ну-ну, мальчик. Не следует так грубо разговаривать. Солдаты исполняли
свой долг и тоже немножко погорячились, не больше. Но мы хотим знать, кто ты
таков, откуда, где твои родители - отец, матушка?
 - Я сирота.
 - О! Бедный ребенок. Твои родители умерли, не так ли?
 - Они не умерли.  Их убили. Ваши же и убили,- сказал Ваня со  страшной,
застывшей улыбкой,  смотря в толстую переносицу  немки,  на которой блестели
мелкие капельки пота.
 Немка засуетилась и стала вытирать платочком пористый нос.
 - Да, да. Такова война,- быстро сказала немка.-  Это очень печально, но
не надо огорчаться. Тут никто не виноват. Везде много сирот. Бедный мальчик!
Но ты не горюй. Мы дадим  тебе образование и воспитание. Мы  поместим тебя в
детский дом. В хороший детский дом. А потом, возможно, в учебное  заведение.
Ты получишь основательную жизненную профессию. Ты этого хочешь? Не так ли?
 -  Фрау Мюллер,- с  раздражением  сказал офицер  по-немецки  желудочным
сварливым  голосом,  нетерпеливо  барабаня пальцами  по  веснушчатому  лбу,-
перестаньте разводить  антимонию. Это никому  не интересно. Мне нужно знать,
откуда  у мерзавца компас и кто его послал снимать схему нашего укрепленного
района.
 - Сию  минуту, господин майор. Но вы не знаете души русского ребенка, а
я ее хорошо знаю. Можете  на меня положиться. Сначала я проникну в его душу,
завоюю его доверие, а потом он мне все скажет. Можете мне поверить. Я десять
лет жила среди этого народа.
 -  Хорошо, Только не  разводите  антимонию.  Мне  это  надоело.  Скорей
проникайте в  душу,  и пусть  негодяй скажет, кто ему  дал  компас  и научил
снимать схемы наших военных объектов. Действуйте!
 - Итак, мальчик,-  сказала немка  по-русски, терпеливо улыбаясь и снова
показывая золотой зуб,- ты видишь сам, что я тебя люблю  и желаю тебе блага.
Мои  родители - мой папа и моя мама -  долгое время жили в России, и  я сама
прожила  здесь  более  десяти  лет.  Ты  видишь,  как  я  говорю  по-русски?
Значительно  лучше,  чем ты.  Я  совсем,  совсем русская  женщина. Ты вполне
можешь мне доверять. Будь со мной откровенным, как со своей родной тетушкой.
Не бойся. Называй меня своей тетушкой.  Мне  это будет только приятно. Итак,
скажи нам, мальчик, откуда ты получил этот компас?
 - Нашел.
 - Ай-ай-ай!  Нехорошо обманывать свою тетушку, которая  тебя так любит.
Ты должен усвоить, что, ложь унижает достоинство человека. Итак, подумай еще
раз и скажи, откуда у тебя этот компас.
 - Нашел,- с тупым упрямством повторил Ваня.
 - Можно подумать, что здесь компасы растут на земле, как грибы.
 - Кто-нибудь потерял, а я нашел.
 - Кто же потерял?
 - Солдат какой-нибудь.
 -  Здесь  есть  только немецкие  солдаты.  У  немецких  солдат  имеются
немецкие компасы.  А этот  компас русского  образца. Что ты  на это скажешь,
мальчик?
 Ваня молчал, с досадой чувствуя, что совершил промах.
 - Ну, как же это получилось?
 - Не знаю.
 -  Ты не  знаешь?  Прекрасно. Я  понимаю.  Ты  не хочешь  выдать людей,
которые дали тебе компас. Ты умеешь молчать. Это делает тебе честь. Но люди,
которые тебе  дали компас,  нехорошие люди.  Они  очень  нехорошие люди. Они
преступники. А ты  знаешь, что обычно делают с  преступниками?  Ведь  ты  не
хочешь быть преступником, не правда ли? Скажи же нам, кто дал тебе компас?
 - Никто.
 - А как же?
 - Нашел.
 -  Хорошо. Я тебе  верю. Допустим -  ты  говоришь правду. Но,  в  таком
случае, скажи: кто тебя научил рисовать такие прекрасные рисунки?
 - Чего рисунки? Я не  понимаю, про чего вы  спрашиваете,-  сказал  Ваня
тупо, утирая рукавом нос.
 -  Подойди-ка сюда.  Поближе.  Не  бойся. Я  ведь  тебя  не  бью.  Кому
принадлежит эта книга?
 -  Чего  принадлежит?  -  сказал  Ваня  и  захныкал:  -  Чего  вы  меня
спрашиваете, не пойму!
 - Чья это книга? - теряя терпение, спросила немка.
 - Букварь-то?
 - Да. Букварь. Чей он?
 - Мой.
 - А рисовал на нем кто?
 - Чегой-то рисовал?
 - Эй, мальчик, ты не прикидывайся! Кто делал эту схему?
 - Которую схему? - снова захныкал Ваня.- Я не знаю никакой вашей схемы.
Я потерял лошадь. Днем и ночью мотался. Отпустите меня, тетенька! Что  я вам
сделал?
 - Иди сюда, говорю тебе! - крикнула немка, и ее глаза в очках сделались
резкими, как у галки.
 Она схватила мальчика за плечо пальцами, твердыми, как щипцы, рванула к
столу, ткнула носом в букварь:
 - Вот это. Кто рисовал?




 Что   мог  ответить  Ваня?  Улики  были  слишком  очевидны.  Молча,   с
побледневшим лицом  Ваня  смотрел  на  обтрепавшуюся страницу  букваря,  где
поверх  прописей и  картинок  была  неумело, но  довольно толково нарисована
химическим карандашом схема реки с новым мостом и бродами.
 Особенно  Ваня  гордился бродами. Он  их сам разведал и потом нарисовал
так  же  точно,  как  это  делали  разведчики.  Против  каждого  брода  была
поставлена  толстая  горизонтальная палочка,  над которой  была  старательно
выписана цифра 1, обозначающая  глубину - один метр, а под палочкой - буква,
обозначающая качество дна: Т - твердое.
 Ваня понял, что отпереться невозможно и он пропал.
 - Кто  это рисовал? - повторила немка голосом, задрожавшим, как  сильно
натянутая струна.
 - Не знаю,- сказал Ваня.
 - Ты не знаешь? - сказала немка, и лицо ее сначала покрылось пятнами, а
потом стало сплошь темно-розовое, как земляничное мыло.
 И  вдруг  она,  проворно  схватив  мальчика  за  уши  своими  железными
пальцами, с силой повернула его лицо вверх:
 - Открой рот. Я тебе приказываю! Сию  же минуту  открой  рот  и  покажи
язык!
 Ваня  понял  и  сжал  зубы.  Тогда  немка  стиснула  его  необыкновенно
сильными, мускулистыми коленями, всунула ему за щеки  указательные  пальцы и
стала, как крючками, раздирать ему рот.
 Ваня вскрикнул от боли и на мгновение показал язык. Немка посмотрела на
него и сказала весело:- Теперь мы знаем!
 Весь Ванин язык был в  лиловом  анилине, потому  что, рисуя  схему,  он
старательно слюнявил химический карандаш.
 - Итак, мальчик,- сказала немка, брезгливо вытирая о вязаную  юбку свои
толстые красные пальцы,- мы тебя будем  спрашивать, а ты нам отвечай. Не так
ли?  Кто тебя научил делать топографические  схемы, где они  находятся,  эти
люди, и как их найти? Ты меня понял? Ты получишь трех опытных провожатых,  и
ты покажешь им дорогу.
 - Я не знаю, про что вы меня спрашиваете,- сказал Ваня.
 Мальчик стоял  вплотную к столу. Он изо всех сил кусал губы. Его голова
была упрямо опущена. С ресниц, как горошины, сыпались слезы, падая на схему,
нарисованную  на пробеле  страницы,  между  черной  картинкой,  изображающей
топор, воткнутый  в бревно,  и красивой прописью в сетке косых линеек: "Рабы
не мы. Мы не рабы".
 - Говори,- тихо сказала немка и задышала носом.
 - Не скажу,- еще тише проговорил Ваня.
 И в тот же миг он увидел, как рука офицера с тонким обручальным кольцом
на  пальце медленно сползла вниз, открыв веснушчатое лицо нездорового цвета,
с остреньким красненьким носиком и крошечным старушечьим подбородком.
 Глаза офицера Ваня заметить не успел, так как они  вспыхнули, мелькнули
и оглушительная пощечина отбросила мальчика к стене.
 Ваня стукнулся  затылком о бревно, но упасть не успел. Его тотчас одним
рывком  бросили обратно к  столу,  и  он получил вторую  пощечину, такую  же
страшную, как и первая. И снова ему не дали упасть. Он стоял, шатаясь, перед
столом, и теперь на букварь из его носа капала кровь, заливая пропись: "Рабы
не мы. Мы не рабы".
 Перед глазами мальчика летали ослепительно белые и ослепительно  черные
значки, слипшиеся попарно. В ушах гудело,  как будто  он находился в  пустом
котле  и  по  этому  котлу  снаружи  били молотком.  И  Ваня  услыхал голос,
показавшийся ему страшно тихим и страшно далеким:
 - Теперь ты скажешь?
 - Тетенька, не бейте меня! - закричал мальчик, в ужасе  закрывая голову
руками.
 - Теперь ты скажешь? - нежно повторил далекий голос.
 - Не скажу,- еле двигая губами, прошептал мальчик.
 Новый удар отбросил его к стене, и больше уже ничего Ваня не помнил. Он
не помнил, как два солдата волокли  его из блиндажа и как немка  кричала ему
вслед:
 - Подожди, мой голубчик!  Ты у нас  еще заговоришь, после того как  три
дня не получишь воды и пищи.


15


 Ваня очнулся в полной  темноте  от страшных ударов,  трясших землю. Его
подбрасывало, швыряло от  стенки  к стенке, качало.  Сверху с сухим  шорохом
сыпался  песок.  То  он  бежал  тонкими   ручейками,  то  вдруг  обваливался
громадными массами.  Ваня  чувствовал  на  себе  тяжесть песка. Он  был  уже
полузасыпан. Он изо всех сил работал руками, пытаясь выкопаться. Он  обдирал
себе ногти. Он не знал, сколько времени был без сознания. Вероятно, довольно
долго, потому что чувствовал голод, сильный до тошноты.
 Он был насквозь прохвачен душной ледяной сыростью.
 Его зубы стучали. Пальцы окоченели, еле разгибались. Голова еще болела,
но сознание было ясное, отчетливое.
 Ваня понимал,  что  находится в том  самом блиндаже,  куда  его заперли
перед допросом, и что вокруг - бомбежка.
 С  большим  трудом,  натыкаясь  на  трясущиеся  стены,  мальчик  пополз
отыскивать  дверь. Он искал ее долго и  наконец  нашел.  Но она была заперта
снаружи, не поддавалась.
 Вдруг совсем близко,  над самой  головой, раздался  удар такой страшной
силы,  что мальчик на миг перестал слышать. Сверху, едва  не  стукнув его по
голове, упало несколько бревен.
 Дощатая  дверь,  сорванная  с   петель,  разбилась   вдребезги.  Сквозь
раскиданные бревна наката ярко ударил в глаза едкий дневной свет. Послышался
слитный   звук   множества  пулеметов,  работающих  совсем  близко,  как  бы
наперегонки.
 Бомба,  разметавшая  блиндаж,  где   сидел   Ваня,  была  последняя.  В
наступившей тишине отовсюду отчетливо слышалась  машина боя, пущенная полным
ходом.  В  ее беспощадном, механическом  шуме  возвратившийся  слух мальчика
уловил нежный, согласный  хор  человеческих голосов,  как  будто  бы  где-то
певших: "а-а-а-а-а!"
 И в  Ванином сознании  повторилась фраза,  уже  однажды слышанная им  у
разведчиков: "Пошла царица полей в атаку".
 По  осыпавшимся, заваленным  земляным  ступенькам  мальчик выбрался  из
блиндажа и припал к земле.
 Он  увидел  лес,  тот самый лес, в который  его так недавно  приволокли
фашисты.
 Тогда в этом лесу был полный порядок, спокойствие, тишина. Всюду, как в
парке,  проложены  дорожки, посыпаны  речным песком ч