ками за траву. Под бугром Андрей скомандовал:
  - Стоп! Заряжай!..
  Мы остановились. Только Ванька Махневич и Пашка Бочкарев все еще ползли
вниз.
  - Стой! - крикнул Андрей.
  В это время на верхушке бугра показалась лошадь. К самой ее гриве припала
казачья голова в папахе с лентами.
  Гаврик, почти не целясь, выстрелил.
  Вслед за ним выстрелил Сенька.
  Лошадь закрутилась на месте и затопала копытами. Казак сполз на край
седла, хватаясь руками за гриву.
  Тут опять ударил выстрел, - я и не заметил, кто из ребят выстрелил.
  Лошадь круто повернула и поскакала обратно, волоча за собой повисшего в
стременах казака.
  - Убили одного! - крикнул Сенька. - Ну, теперь крой, ребята, а то всех
порубят!
  В самом низу, за кустарником, остановились перевести дух. Топота не было
слышно.
  - Поди-ка, Гаврик, разведай, что там делается.
  Гаврик тихонько пополз по склону. Мы следили за ним из-за кустов. Вот он
добрался до вершины и пропал из глаз. Мы так и замерли. Прошла минута,
другая. Вдруг видим - Гаврик стоит наверху и машет нам рукой.
  Что это он?
  - Ребята, - кричит Гаврик, - сюда!
  Мы быстро взбежали в гору.
  - Смотри, вон они! - крикнул нам Гаврик, показывая рукой на дорогу в степи.
  По дороге в сторону станции скакали человек семь казаков. Они уже были
далеко от нас, но мы разглядели, что одна лошадь шла без седока.
  - А убитый где? - спросил Васька
  - Верно его кто на седло взял, - сказал Сенька.
  Мы долго смотрели казакам вслед. Вдруг Андрей будто опомнился.
  - Ребята, - сказал он, - скорее по домам бежать надо. А то они еще с
подкреплением вернутся. Подумают, тут целый партизанский отряд орудует.
  Так окончилась наша пристрелка. Мы вернулись домой как ни в чем не бывало
и даже Порфирию не рассказали о том, что случилось в балке.
  На другой день в поселке было тревожно. Белогвардейцы носились галопом со
станции в станицу, из станицы в степь, - верно, искали большевистский
отряд. Старики на базаре говорили о том, что шкуринцы перестреляли человек
двести большевиков, а оставшиеся из отряда ушли в горы и помрут с голоду.
  А в поселке среди мастеровщины шли другие разговоры.
  - Удрали белые, - говорили рабочие. - Всыпали им в Зеленой балке.
  - Ну, раз красный отряд появился, значит, дело будет!


                                  Глава XXV

  ЛЕНИН ИДЕТ!

  Каждый день к нам в поселок доходили все новые и новые слухи.
  Рассказывали, будто Богаевский, донской атаман, вместо того, чтобы
защищать Ростов от красных, набирает какие-то "дружины самообороны". Но
дать дружинникам винтовки атаман боится, потому что в дружинах много
рабочих, которые только для того и записались, чтобы получить оружие.
Рассказывали, что рабочие сами организуют боевые дружины, что Красная
Армия отрезала Украину от казачьих районов, что Деникин перебрался со
штабом и правительством из Ростова в Екатеринодар - поближе к морю.
  Все станции от Ростова до Хачмаса запружены пассажирскими, товарными,
броневыми и санитарными поездами.
  Буденный нажимает с Белой Глины. Казаки удирают.
  Вот уже Ростов занят. По Кубани и ночью и днем скрипят подводы, будто
табор за табором тянется из станицы в станицу.
  Казачки уже неприветливо встречают бесприютных донцев.
  - Пивни щипаные! Геть из наших хат!
  - Приихалы кубаньский хлиб задарма йисты!
  Рабочие уже громко говорят в депо что ждут со дня на день прихода
товарищей. Мастер слушает эти разговоры и только трусливо поддакивает.
  В станице беднота тоже зашевелилась. Когда атаман объявил о мобилизации, в
правление пришли только бородачи-богатеи. Никто из станичной бедноты и не
подумал явиться. Да и немного ее осталось в станице. Кто в горы ушел, а
кто в плавни.
  Илья Федорович и Репко по целым дням мотаются по поселку и станице,
собирают свой народ. Корнелюк достал для рабочих винтовки. Андрей сам
видел, как Порфирий с Корнелюком выгружали из ящика новые винтовки и чуть
ли не открыто раздавали рабочим.
  - Ребята, - сказал нам Андрей, - надо бы нам на разведку сходить - в
станицу да и на станцию. Говорят, скоро им придется пятки салом смазывать.
  Сам Андрей отправился с Гавриком в станицу, а меня, Сеньку и Ваську послал
на железную дорогу.
  На станции всегда можно было узнать самые свежие новости.
  В этот день на станционном заборе мы увидели объявление, напечатанное на
розовой бумаге крупным, жирным шрифтом:
  "Казаки! Меня послал сюда его величество король Англии для того, чтобы
помогать вам в вашей борьбе против врагов христианства. Не забывайте, что
с большевиками, идут китайцы, латыши и другие...
  Допустите ли вы казаки, чтобы ваши жены и дети стали посмешищем
большевиков? Я доложил его величеству, что вы все решили во чтобы то ни
стало уничтожить этих людей..."
На этих словах объявление кончалось. Нижний край был оборван. Конец
объявления мы прочли на другом заборе. Там листок был зеленого цвета.
  Вероятно, здесь шла речь о помощи белым со стороны англичан, которые и так
щедро награждали белогвардейцев снарядами, обмундированием, медикаментами,
мануфактурой, деньгами и своими советами.
  Чем только они не помогали - лишь бы нефть всю забрать, хлеб кубанский
вывезти и Россию поделить. На это они мастера были.
  Другой обрывок так начинался:
  "Но этому всему я могу помочь и буду помогать, пока только смогу,
обмундированием и снаряжением.
  Казаки! В сердце вашем помоги вам бог. Вы боретесь за славное и святое
дело. С вами генерал Деникин. Если бы таких людей, как он, было бы больше
в России, вы бы давно победили. Верьте этому, не верьте тем, кто говорит,
что Россия одно, а Кубань и Дон - другое. Со временем, когда правительство
получит возможность, оно - с помощью Англии - даст вам мануфактуру и
товар. Поэтому несмотря на то что я англичанин, мне больно видеть, как
некоторые сыны России колеблются сейчас, в момент ее опасности, и не идут
горячо и быстро на помощь обиженной матери.
  Помоги вам бог"
Подпись была такая:
  "Генерал-майор Xольман, начальник его величества английской военной
миссии, почетный казак станиц Незамаевской и Старочеркасской".
  Васька сорвал оба листка, розовый и зеленый, сунул их в карман и сказал:
  - Как бы мне с этим генерал-майором повидаться. Я бы ему дал мануфактуры
из винтовки в лоб.
  Мы пошли дальше.
  Шкуринский поезд, разукрашенный волчьими мордами, курсировал по
железнодорожным путям.
  У подъезда станции выстроилась на конях "волчья сотня", верное шкуринское
войско. У каждого шкуринца на белом башлыке болтался волчий хвост. Лошади
так и плясали, выбивая из булыжников искры. Впереди на рыжей кобыле сидел
есаул, хмурый и злой. Одной рукой он накручивал длинные усы, а в другой
держал белые поводья.
  - Смотри, какой гад сидит, будто намалеванный, - шепнул мне на ухо Сенька.
  - Чего рты разинули?.. Проваливай! - заорали на нас сразу два казака.
  Мы отошли в сторону и остановились. В это время на подъезд вышел маленький
курносый человек с короткими рыжими усиками, с воспаленными глазами. На
нем была серая черкеска с газырями. Из-под рыжей кубанки торчали клочьями
запыленные волосы. Весь он был какой-то пыльный и серый. Смотрел сердито.
Сзади у него болтался на башлыке когда-то пышный, а теперь потрепанный
волчий хвост.
  Есаул взмахнул плеткой и взял под козырек. Сотня что есть силы гаркнула:
"Ура!"
Курносый быстро оглянулся по сторонам и шагнул вперед. Казаки еще два раза
прокричали "ура" и соскочили с коней.
  Курносый остановился перед казаками и хриплым голосом сказал:
  - Казаки! Огнем и кровью мы до последних сил будем защищать нашу славную
страну, нашу кормилицу, нашу Кубань.
  Казаки как-то вразнобой крикнули: "Умрем за родину!", а курносый человек в
рыжей кубанке сразу повернулся и скрылся в дверях третьего класса.
  Это был сам Шкуро.
  - Вот бы укокошить его, - сказал я Сеньке. - За всех товарищей убитых
саданул бы!
  Мы еще поболтались по станции и пошли по домам.

  Под вечер заглянули к нам Андрей с Гавриком и рассказали, что в станице
горят амбары богачей. Ночью их кто-то поджег.
  Тюгул„вка полна арестованных. На заборе перед станичным управлением на
одной веревке двое - мужчина и женщина. Он с одной стороны, она с другой.
Они почти стоят, ноги чуть-чуть земли не касаются. В повешенных Андрей с
Гавриком опознали стрелочника Утюско и фельдшерицу Наталью Никифоровну
Вельбаум. Наталью Никифоровну Вельбаум все знали. Выступала она на
митингах в станице, на собраниях мастеровых, в депо, на похоронах
красноармейцев. И всегда она находила такие слова, которые могли заставить
красноармейцев и деповских немедленно двинуться в бой.
  Это была низенькая полная женщина, в красной косынке, в стеганой
красноармейской фуфайке, из-под которой сбоку виднелось дуло нагана.
Наталья Никифоровна появлялась всюду, и больше всего на передовых
позициях, в бою. Все знали ее, эту боевую женщину, как героиню. Но никто
даже предполагать не мог, чтобы Наталья Никифоровна осталась здесь в
подполье. А теперь ее нашли, поймали, сволочи, рассчитались.
  - Жалко! - сказал Андрей.
  - Жалко! - сказали мы.
  - Поймали!
  Был конец марта, а погода давно уже была совсем летняя. Только в последние
дни дожди начались.
  Мы и в ливень дома не сидели, собирались всем отрядом и в степи и на путях.
  Теперь уже мы никого не боялись. О большевистском отряде, который
перестреливался в Зеленой балке с казаками, станичане и поселковые давно
позабыли. С тех пор в балках появилось множество настоящих отрядов. Они
орудовали в тылу у белых, налетали на казачьи сотни и на станичные
правления.
  К этому времени конница Буденного уже прорвала фронт и держала курс на
Тихорецкою.
  Мы не знали толком, где Буденный но знали что он рубит белых, захватывает
целые штабы, окружает эшелоны, берет броневики и с каждым днем
продвигается ближе к нам.
  И мы не теряли ни одной минуты. Забирались в депо и тут же, почти на
глазах у мастера, резали патроны, начиняли их порохом и забивали в них
самодельные пули из свинца.
  Теперь мы были испытанные ребята, - ведь чего только за это время мы не
попробовали и в тюрьме сидели, и под расстрелом были, и настоящий бой с
казаками выдержали.
  Под конец даже до того дошли, что английскому генералу ответ сочинили и на
всех заборах расклеили.
  Вот какое объявление мы написали:
  "Казаки! Брешет почетный казак, английской миссии генерал-майор Хольман.
Никакой мануфактуры он вам не даст. Это он просто заманивает. А так как вы
малограмотные, то вас и дурят, как дураков.
  Казаки! Переходите на сторону красных, пока не поздно. Бейте своих
генералов! А нет, с вами, гадами, разговор будет короткий, смазывайте
салом пятки и улепетывайте подобру-поздорову.
  Буденный вам - не мешок с картошкой. Он вам покажет, а в особенности
офицерам.
  Вам даром не пройдет, что вы повесили стрелочника Утюско и фельдшерицу
Наталью Никифпровну Вельбаум, а также и за всех остальных вам попадет
здорово. Красная Армия нагрянет скоро. Ее ведет сам Ленин!
  Берегись, атаман! Мы ждем Ленина!".
  Это воззвание мы сочиняли целую ночь. Писали и черкали. Писали и черкали.
Все, казалось, не так выходит. Насчет Буденного Сенька сочинил, про
атамана - Васька, а про Ленина все разом сказали.
  А расклеивали мы это воззвание всем отрядом. Каждый написал по две штуки и
тестом приклеил к забору.
  Недолго висело это воззвание на заборах. Его сорвали какие-то юнкера.
Только на одном заборе у станции долго еще висел клочок бумаги со словами:
  "Берегись, атаман! Ленин идет!"


                                  Глава XXVI

  НАША ВЗЯЛА

  Девятого апреля на станции была полная неразбериха.
  Подавали составы, переводили их с одного пути на другой, то и дело
слышались тревожные свистки составителей поездов. Начальник станции
метался из стороны в сторону. Его окружили плотным кольцом люди с
чемоданами, корзинами, тюками - беглецы из Ростова и Батайска.
  - Когда посадка? Ведь красные уже наступают.
  - Отчего состава не подаете?
  - Большевикам служите?
  Начальник только флажком отмахивался от наседавших пассажиров и отвечал
всем одно и то же:
  - Погодите, господа! Нельзя же так! Я один, а вас много.
  Но когда сквозь толпу пассажиров протискивался к нему военный в английской
шинели, с маузером на боку, начальник растерянно опускал флажок и бормотал:
  - Сию минуту-с. Вот только бис-пять пройдет стрелки, я немедленно состав
сформирую.
  Военный хватался за маузер:
  - Я тебе покажу бис-пять, мерзавец!
  К вечеру вся платформа была запружена народом. Женщины в каракулевых
жакетах, чиновники с кокардами, священники в запыленных рясах, с крестами
на груди, офицеры с желтыми погонами, офицеры с серебряными погонами,
офицеры с черепами на рукавах, - вся эта толпа гудела и шевелилась.
  Наши станичные богачи Хаустовы приехали на станцию вместе с семьей атамана
и сидела на огромных кованых сундуках в ожидании отправки. Но начальник
станции спрятался у себя и больше не показывался. Толпа рвала дверь его
конторы, барабанила кулаками по оконным рамам, - начальник не подавал
голоса.
  По железнодорожным путям, по дороге в станицу, по всему поселку разъезжали
верховые в бурках.
  В эту ночь я не ложился. Все ждал, пока уснет мать, чтобы как-нибудь
незаметно выбраться на улицу. А мать, как назло, не засыпала, все
поднималась и поглядывала в мой угол. Видно, догадывалась, что я собираюсь
удрать.
  Только под самое утро удалось мне тихонько отодвинуть засов и выскользнуть
за дверь.
  Где-то далеко у семафора кричал паровоз.
  Теплая апрельская ночь стояла еще над поселком, но уже на горизонте серело
небо.
  Великаном среди низеньких домов нашего поселка высилась цементная
водокачка. А далеко, в стороне станицы, поднималась двумя куполами старая
церковь.
  Я пошел к вокзалу.
  На площади у подъезда фыркали оседланные лошади. Их держали за поводья
сонные казаки, сидевшие на вокзальном крыльце.
  Тут же у забора приютилась тачанка с пулеметами в брезентовом чехле.
Пулеметчики, прислонившись к колесам пулемета, громко храпели. Я хотел
было прошмыгнуть в узкий коридор вокзала, но меня не пустил часовой.
  - Куда прешь?
  Я ничего не ответил и повернул обратно. Обошел садик, заглянул в большое
мутное окно телеграфа. На телеграфе у аппарата сидели двое людей:
телеграфист и офицер. Аппарат что-то выстукивал, лента медленно сползала с
катушки на пол, а люди спали.
  Мне и самому захотелось спать. Я уже собирался было отправиться домой
досыпать, как вдруг где-то близко грохнула пушка. Снаряд кряхтя проплыл в
воздухе и разорвался за станцией. Как будто кулаком ударило по всем
вокзальным стеклам.
  За первым выстрелом грянул второй, потом третий, четвертый. "Наши
наступают! - подумал я. - Надо Андрея будить!"
Я кинулся через площадь и чуть было не сбил с ног перепуганную даму,
тащившую огромный чемодан.
  - Куда прешь? - закричал я громко, как тот часовой, который остановил меня
у вокзальной двери.
  Дама выронила из рук чемодан и забормотала:
  - Я на поезд...
  - На какой поезд? - спросил я грозно.
  - На какой-нибудь...
  В это время треснул ружейный выстрел. Дама так и присела.
  - Не будет больше поездов. Отменяются. Прячьтесь скорей, а то вас
пристрелят сейчас из-за угла.
  Дама схватила чемодан и, пригнув голову, бросилась бежать в поселок. А я
пошел к Андрею.
  Выстрелы становились все чаще и чаще.
  Навстречу мне по дороге в полный намет скакали кавалеристы, щелкая в
воздухе плетьми. У поворота к вокзалу одна из лошадей упала на колени и
кувыркнулась на бок, подминая всадника.
  Хлынула густая струя лошадиной крови. Лошадь вытянула шею, забила ногами и
уронила голову на землю.
  Казак вылез из-под лошади, с трудом высвободил ногу из стремени и,
прихрамывая, побежал к бетонному забору. Там он сел и начал стягивать с
ноги сапог.
  У Андрея я застал Ваську, Сеньку и Ивана Васильевича.
  - Айда на чердак! - сказал мне Андрей. - Порфирий уже давно там.
  - Зачем он опять на чердак пошел? - спросил я.
  - У него там пулемет, - сказал Андрей.
  - Пулемет? Откуда же пулемет?
  - Да он у него всегда был, только мы про это не знали. Когда его ранили,
он не хотел бросить пулемет, потому и остался здесь. В тупике припрятал. А
теперь эта штука пригодится.
  - А ленты к пулемету есть? - спросил я.
  - И ленты в двух коробках есть, - сказал Андрей. - Идем, ребята!
  Иван Васильевич, Сенька и Васька стянули с себя куртки и перекинули через
плечо ремни обрезов. У меня обреза с собой не было.
  - Ничего, - сказал Андрей, - по дороге захватишь.
  Когда мы вышли от Андрея, солнце уже поднялось над водокачкой. Птицы
стаями тревожно летели со стороны Курсавки к станице. Выстрелы то утихали,
то снова трещали без умолку. Мимо нас протарахтели одна за другой штук
семь тачанок. Пулеметчики-шкуринцы на ходу закладывали ленты в приемники и
хлопали крышками.
  - Разогнались, - сказал Андрей, глядя им вслед. - Бегай не бегай, все
равно вам гроб нынче будет.
  Мы остановились у нашею дома. Я открыл калитку.
  - Стой, Гришка, - сказал мне Андрей. - Захвати-ка с собой из дому ведро
воды.
  - Зачем? - спросил я.
  - А для пулемета. Порфирий велел.
  Я шмыгнул во двор. Обрез был у меня припрятан в сарае за кадушкой. Я
быстро достал его и тут же зарядил. Потом побежал в коридор нашей квартиры
и схватил ведро с водой, которое всегда стояло у нас на табуретке. Никто
из домашних меня не заметил.
  С ведром в руке и с обрезом под рубахой бросился я догонять ребят. Они уже
подходили к тупику.
  На дороге, как и год тому назад, когда наступали белые, валялись
патронташи, кожаные подсумки, катушки от бомб, гильзы, но в этот раз мы их
не стали подбирать.
  Только вошли мы в ворота тупика, как у нас над головами что-то громко и
протяжно загудело.
  - Гляди, аэроплан! - закричал Васька. - Да как низко!
  Аэроплан описал круг, спустился еще ниже и вдруг бросил что-то блестящее,
как стеклышко. Через секунду со стороны станицы донесся раскатистый удар.
  - Бомбы швыряет, - сказал Андрей. - Как бы нас тут не прикокнул!
  - А это наш или белый? - спросил Васька.
  - Ясно, наш, а все равно прикокнуть может. Почем он знает что ты, Васька,
за красных.
  Снизу, с разных сторон, захлопали винтовочные выстрелы, и часто, как
швейная машинка, застучали пулеметы.
  Аэроплан сделал еще несколько кругов, сбросил еще несколько бомб и быстро
пошел кверху.
  - На Ставрополь уходит, - сказал Васька.
  Мы добрались до кладовой с пробитой крышей. На дверях ее по-прежнему висел
ржавый замок, большой, как лошадиная подкова. Лестница на чердак шаталась
и скрипела под нами так же, как в тот день, когда мы нашли в тупике
раненого красноармейца.
  - Что же вы так долго не шли? - спросил Порфирий. - Я уже думал, вас и в
живых нет.
  Я подал Порфирию ведро.
  - Ну вот, теперь все в порядке, - сказал он.
  - А зачем тебе вода? - спросил Васька.
  - Как зачем? Пулемет напоить. А то у него ствол нагреется от стрельбы, да
и лопнет.
  - А когда ты стрелять начнешь?
  - Вот сейчас прилажу все как следует и начнем помаленьку. Слышите, вон там
пулеметчик тараторит. Он, гад, наверное, у них на колокольне примостился.
А мы его попробуем успокоить.
  Порфирий юркнул в темный угол чердака и выкатил оттуда большой пулемет.
  В приемник и под крышку набились пыль и солома.
  Мы с Порфирием разобрали пулемет, аккуратно протерли тряпкой все части -
от мушки до сошника, налили в кожух воды и опять собрали.
  - Ну, теперь зарядим автоматически, - сказал Порфирий, протягивая ленту в
окно приемника и толкая рукоятку вперед. - Вот как это у нас делается,
ребята, автоматически. А если на эту пуговку надавить пальцем - он и
начнет разговаривать.
  Мы так занялись пулеметом, что и не слышали, как вокруг нас гремели
залпами ружейные выстрелы, рвались гранаты и ручные бомбы.
  Когда мы посмотрели в окошко, то увидели, что из степи движутся зигзагами
к станции длинные цепи войск.
  - Чьи это? Чьи это? - спросил Васька, вытягивая шею, чтобы получше
разглядеть.
  - Я