.
  - Ну, молодец караульщик. Благодарность от отряда получишь. А сейчас,
ребята, пойдем за Семеном. Его надо к Порфирию сводить.
  - Давно пора, - сказал Васька.
  Мы двинулись к Сенькиному бараку.
  В конце улицы, около вокзала, мы встретили верховых. Они ехали в две
шеренги по краям дороги, а между ними шагали грязные, разутые,
сгорбившиеся от холода мастеровые.
  - Смотри, Гришка! - сказал Андрей. - И старика Дюбина ведут. Все за Сыча
проклятого.
  Я толкнул Ваську в бок:
  - Вот если будем перетаскивать с места на место винтовки - и нас с тобой
так поведут.
  - Боялся я их!
  Казаки и мастеровые свернули направо, а мы пошли дальше.
  Семен сидел на подоконнике и смотрел на улицу. Завидев нас, он в чем был,
без шапки, без полушубка, выбежал за ворота.
  - Чучела! Раньше не могли прийти! Сижу-сижу, жду-жду, думал, вас уже
казаки постреляли. Видели, сколько они мастеровых повели?
  - Видели, - сказал Андрей. - В первый раз это, что ли? Каждый день водят.
А ты собирайся, Сенька, да живее. К Порфирию, к нашему красноармейцу,
пойдем.
  Сенька вбежал в дом и сейчас же вернулся, натягивая на себя куртку из
красноармейской шинели.
  Мы побежали в железнодорожный тупик.
  У самых ворот тупика - казачий разъезд.
  - Катай назад, а то Порфирия выдадим, - чуть слышно сказал Андрей.
  Мы кинулись бежать вдоль высокой серой ограды.
  За углом, у старых цементных труб, мы остановились.
  Эти трубы лежали тут на земле без толку уже четвертый год.
  - Васька... - сказал Андрей.
  - Что?
  - Ты меньше всех, тебя не заметят. Стой здесь и поглядывай за угол. А как
уедут казаки, дай знать. Мы в трубах запрячемся.
  У Васьки затряслись губы, но он не промолвил ни слова и остался на углу,
прижавшись к ограде.
  А мы забрались в цементную трубу и просидели там, не разговаривая и почти
не шевелясь, с полчаса. Только изредка мы подносили ко рту сложенные
лодочкой руки и тихонько дули на покрасневшие, застывшие пальцы.
  Наконец мы увидели Васькины ноги. Васька остановился перед трубой, в
которой мы сидели, и отрапортовал шепотом:
  - Разъезд отступил на Голопузовку... Раненых и убитых нет...
  - Ай да Васька! Ай да боевой разведчик! - смеялись мы, выбираясь из трубы.
  - Ну, пошли скорее, - сказал Семен.
  Мы побежали вдоль ограды к воротам. Казаков как не было. Только на том
месте, где стоял их разъезд, осталась свежая куча навоза.
  Мы шмыгнули в тупик
- Вот под этим вагоном мы и нашли Порфирия, - говорил Васька Семену,
задыхаясь от бега. - А теперь Порфирий живет вон там, на чердаке.
  Мы взобрались по лестнице, заваленной снегом, и остановились на трухлявой
площадке.
  Чердак мы едва узнали. Из всех щелей торчали пучки соломы Как будто она
росла на двери и на стенах.
  Андрей легонько толкнул коленкой дощатую дверь. Дверь скрипнула.
  - Товарищ Порфирий... - шепотом позвал Андрей.
  - Это вы, ребята? - отозвался хриплый голос из дальнего угла.
  - Красноармеец? - спросил меня Сенька.
  - Он.
  Сенька шагнул было вперед, но Васька дернул его за куртку.
  - Постой, Сенька, я пойду первый, а то он испугается, если чужого увидит.
  И Васька первым вошел на чердак.
  За ним двинулся Андрей, потом я, а сзади всех Сенька.
  Порфирий сидел в углу чердака, съежившись, нахлобучив капюшон на голову.
  - Что за парень? - тихо спросил он, мотнув головой в сторону Сеньки.
  - Это тоже красноармеец, - сказал Васька. - Это Сенька, тот самый, про
которого мы тебе говорили. Ты его еще в отряд записал. "Семен В." -
помнишь?
  - Сенька? Ну, здорово, ежели ты Сенька. Да ты в самом деле красноармеец
хоть куда - в сапогах! Ого, брат, какой ты!
  - Он и фуфайку получил, - сказал Васька. - А махорки ему по две пачки в
день выдавали.
  - Ну? Неужели по две? - с завистью спросил Порфирий.
  - Ей-богу, - забожился Васька. - Ему и шаровары выдали. Ватные. Смотри. -
И Васька ухватился за Сенькины штаны.
  - Да отстань ты! - толкнул его Сенька.
  - Так, - усмехнувшись, сказал Порфирий. - Ну, докладывай, где ты побывал?
  - На фронте.
  - Во как! На фронте! Ну, садись, рассказывай нам, как там товарищи
справляются.
  - Ой и тяжело нашим, товарищ красноармеец, ой и тяжело! Снарядов никаких
нет. В "Победу" последние четыре влепили. Саббутин - командир батареи -
говорил: больше двух ни за что нельзя на нее тратить, а то, мол, запасов
нет. Ну, а командир взвода не удержался. "На удар, - кричит, - трубка
ноль!" Отчаянный парень! Да снаряды - это еще не все... А вот тиф там...
Сыпняк. Больные в окопах лежат, на станциях вповалку валяются, в вагонах,
кругом...
  - А нам чего же ты про тиф не рассказывал? - спросил Васька.
  - Не мешай, Васька, не суйся, - толкнул его Андрей.
  - Народу видимо-невидимо помирает... - сказал Сенька, промолчав. - В
прошлый вторник человек сорок хоронили. Я тоже ходил копать братскую.
Страшно! Теперь отступать решили. Говорят, за Куму-реку отступят.
Держаться нечем. Снаряды доставать неоткуда. А главное, сыпняк косит
людей...
  Я слушал Сеньку и думал: как же так? Сколько красноармейцев было. Ведь сам
же я видел, когда эшелоны отправляли... И теплушки набиты были, и на
лошадях, и на автомобилях ехали, и пешие шли... А он говорит - людей нет.
  И мне представилось вдруг, что там, за семафором, в стороне Курсавки, одни
мертвецы лежат. И среди мертвецов ходит дядя Саббутин, высокий, в
полушубке, с тяжелой артиллерийской шашкой на боку.
  Я посмотрел на ребят. Они сидели насупившись.
  На чердаке было тихо, неуютно, сыро.
  - А ты что ж про Сорокина не говоришь? - сказал наконец Васька.
  - А что Сорокин? - насторожился Порфирий.
  - Изменил нашим. Продал Красную Армию. Сволочь, офицер белогвардейский вот
он кто оказался.
  - Изменил? - переспросил Порфирий. - Так и надо было ожидать.
Красноармейцы давно про него говорили, будто он снаряды с флангов белым
передает.
  - Кто же теперь командовать будет? - спросил Васька и вздохнул.
  - Тебе, видно, придется. Больше некому, - сказал Андрей.
  - Да ты брось шутить, не до шуток теперь, - огрызнулся Васька. - Вы лучше
нам, товарищ красноармеец, скажите, - обратился он к Порфирию, - что мы
теперь делать будем?
  - Воевать будем, - сказал Порфирий.
  - А чем же воевать, когда патронов у наших нет?
  - Ни к чему, выходит, мы отряд свой строили, - тихо сказал Андрей. - Все
равно - пропадать теперь.
  Мы совсем опустили головы. Уж если Андрей говорит "пропадать", - значит,
верно, пропадать. Не придут красные к нам. Всегда у нас шкуринцы стоять
будут. Заберут всех по одному деповских и в станице постреляют...
  - Ребята, - вдруг громко сказал Порфирий.
  Мы все повернулись к нему.
  - Расскажу я вам такой случай. Товарищ у меня был, первый друг. Степаном
его звали. Вот лежим мы раз в окопе под Беломечеткой. Окружили нас
шкуринцы со всех сторон. Прорваться нет возможности. А дело это летом
было. Ветром так и колышет траву. Впереди орешник. Неприятелю из-за кустов
хорошо видать нас, а нам ничего не видно. Послали мы троих в разведку.
Ползут они по траве вперед. Только до леска добрались - затрещали
пулеметы. Так они и не воротились Послали еще троих - вправо, дорогу
искать. Тихо было, вот как сейчас. Ждали мы их, ждали, и тоже не
дождались, хоть выстрелов и не было. Видно, их живьем захватили. Послали
мы троих влево. Только они отползли шагов сорок, как их пулями на месте
уложили.
  Тогда мы решили послать шесть человек зараз. И все равно никто из них
назад не пришел.
  Напирали на нас белые в три цепи. Такого огня никогда я не видал. Кругом
нас землю глыбами поднимало и сыпало мелким дождем.
  "Ну как, прорвемся или сдаваться будем? - спрашивает у меня Степан.
  "А ты думаешь - живым тебя оставят, если сдашься? - говорю я ему. - Все
равно - конец".
  "Ну тогда, значит, прорываться надо. Вставай!"
Поднялся Степан - в одной руке граната, а в другой винтовка.
  Идет во весь рост, не пригибаясь...
  - Дядя Порфирий, он один пошел? - спросил Васька.
  - В том-то и дело, Вася, что один. Все лежали в окопах. Ждали чего-то.
Даже обозлились на Степку, когда он пошел на верную смерть: "Вот, -
говорят, - и сам пропадет, и нам теперь конец - откроют всех и перебьют".
  Вдруг, глядим, Степка наш упал на левую ногу. Потом поднялся, повернулся к
нам и махнул бомбой. "Вылезай!" - кричит. И выкинул бомбу вперед. А сам
будто споткнулся, сел. Тут у нас на правом фланге как закричат: "Бей
шкуринцев! Забегай с левого фланга!"
И побежали мы все. Добежал я до Степана, а он еще дергается, головой
мотает.
  Больше его я не видал. Сбили мы у опушки огневые точки противника, а
потом, не давая осесть, гнали шкуринцев до самой реки. Назад ворочаться,
конечно, смысла не было. Так я и не знаю, кто подобрал моего товарища и
где его зарыли. Ясно только - в живых его нет, а то бы где-нибудь
объявился.
  - Дядя Порфирий, - сказал Васька, - а он, товарищ ваш, который первый
поднялся, он здоровый, наверно, высокий такой был, да?
  - Нет, не высокий - сказал Порфирий, - а совсем коротенький, такой вот,
как ты, Вася, только пошире в плечах... Так вот видите, ребята, нам уж
совсем казалось тогда, что конец пришел, а смотрите - вылезли. Значит, и
теперь вылезем. Только духом не падай да помни, что ты не один...
  - Дядя Порфирий, - сказал опять Васька, - отчего же он один пошел?
  - Кто он?
  - Да товарищ ваш, Степка.
  - А потому, что мы вначале, как тебе сказать... струсили малость. Если бы
все пошли разом, то пожалуй, и он бы живой остался, и с неприятелем бы мы
скорее покончили. В бою ведь каждая минута дорога. Вот и теперь дремать не
надо. Ничего, что армия отступает. Она вернется еще да так погонит белых,
как мы их гнали под Беломечеткой. А нам здесь надо встречу готовить,
деповских да станичных собирать в одну шеренгу.
  Я сразу представил себе, как мы идем длинной-длинной шеренгой, потом
строимся по два, по четыре. Мы уже не ребята, а боевые красноармейцы.
Большевики. Плечо мое режет тяжелая винтовка. Я поправляю ее и подтягиваю
ремень.
  Мы идем по дороге на Кубань.
  Земля ухает под ровным шагом крепких сапог. Звякают котелки, привязанные к
нашим поясам.
  Подходим к реке. Летний ветер несет сырой запах камышника. Летний!.. Какой
черт - летний!.. Снег по-прежнему тарахтит сухими крупинками по крыше
чердака и залетает мелкой пылью во все щели. Наш красноармеец сидит
согнувшись, засунув озябшие руки в рукава, а перед ним Сенька, Андрей,
Васька и я.


                                  Глава XX

  БУЛЫЖНЫЙ ЭКСПРЕСС

  Зима пришла настоящая - с ветром, с метелью. Как идешь через выгон в
станичную школу, ветер дерет на тебе полушубок, вырывает из рук сумку.
Идешь-идешь и обернешься назад, чтобы дух перевести.
  Правда, в школу мы не часто ходили - в две недели раз, а то и реже.
  Да и какое могло быть ученье, когда напротив школы, рядом со станичной
церковью и атаманским правлением, болтались между черными, вымазанными
дегтем столбами покойники - иной раз один, а то и пятеро.
  Из окон моего класса хорошо была видна виселица. Когда дул сильный ветер,
покойников раскачивало, как на качелях. Страшно было смотреть на них. А
один раз, во время урока арифметики, мы видели самую казнь. Бородатые
казаки пригнали с атаманского двора человек десять иногородних и одного за
другим стали раздевать догола. Мы все, не слушая окриков Александра
Ивановича, нашего учителя, полезли на широкие подоконники и оттуда
смотрели, как ловко и проворно вешали, снимали и клали на подводы людей.
  Дома мы рассказали все родителям. Мать даже не дослушала, только с того
дня перестала посылать меня в школу.
  Мне, конечно, это было только на руку. Мы с Васькой целыми днями
околачивались во дворе, били из рогаток ворон или съезжали на санках с
крыши погреба до самой бани.
  Как-то раз лепили мы снежную бабу. Сперва сваляли из снега огромный
бугристый шар - туловище. К туловищу пристроили плоскую голову. На голову
надели рваную черную папаху - в мусорной яме нашли. Из-под папахи свисала
на лоб белая лента. Вместо глаз торчали угольки. На плечах погоны из
дощечек. Во рту - цигарка.
  Словом, белогвардеец вышел настоящий, вроде того толстого есаула, который
часто проезжал по нашей улице. Когда есаул был готов, Васька сразу решил
его расстрелять, но я не дал.
  - Он еще мягкий, - сказал я. - Не тронь. Успеем расстрелять. Пусть
промерзнет как следует.
  На следующий день, когда наш есаул сделался от мороза твердым и звонким,
мы натаскали камней и приступили к делу.
  - Вот я его сейчас по носу! - крикнул Васька.
  Он отступил, прищурив глаз, и, замахнувшись, пустил кирпичину есаулу в
голову.
  - Перелет, - сказал он. - Не так замахнулся. Ну, давай я еще три камня
кину, потом ты три камня, потом я три... потом ты три...
  Первыми двумя камнями Васька поцарапал плечо и сбил папиросу. Я сбил погон
и обе руки. Только голова никак не падала. Крепко примерзла к туловищу.
  Сначала мы с Васькой соблюдали очередь, а потом в такой раж вошли, что
открыли по есаулу беглый огонь: били оба по чему попало. Есаул звенел, как
чугунок.
  В самый разгар артиллерийского боя во двор зашли Сенька и Андрей.
  - Эй, вы, своих не заденьте! - закричал Андрей, увертываясь от Васькиного
булыжника. - Будет вам зря камешки кидать! У меня есть дело поважнее. Идем
за погреб!
  Мы оставили есаула и пошли за Андреем. По дороге Васька все-таки не
утерпел, размахнулся и сбил есаулу голову.
  - Ну, в чем дело, говори, - сказал я Андрею, когда мы присели на покатую
крышу погреба.
  - Вот в чем, - сказал Андрей. - Я на вокзале был, слышал - "Победа" из
ремонта выходит. Догонять красных отправляется.
  - Ну и что? - спросил Васька.
  - А то, что наши и так отступают, а тут еще броневик им вдогонку посылают.
  - Бежим к Порфирию, - сказал Васька. - Может, он что придумает...
  - Да что он придумает? - перебил его Сенька. - Что у него - снаряды есть
или броневики? Ведь "Победу" голыми руками не возьмешь.
  В это время калитка хлопнула, и к нам во двор вбежал токарь Корнелюк. Он
огляделся по сторонам, сунулся было к сараю, а потом повернул налево, к
Васькиной квартире.
  - Ой, чего это с ним? - зашептал Сенька. - В мазуте весь. Без шапки...
Может, случилось что...
  - Опять в депо, верно, кого-нибудь застукали... - сказал Андрей.
  Следом за Корнелюком во двор вошли Репко и Илья Федорович. На ходу они
разговаривали. Илья Федорович говорил тихо, одними губами, а Репко каждое
слово выкрикивал. Только слов его нельзя было понять.
  - Пойдем узнаем, что там случилось, - сказал Андрей.
  У Васьки в коридоре было темно. Мы приоткрыли дверь и осторожно, один за
другим, пролезли в комнату. Корнелюк стоял около стола и разматывал
толстую проволоку. Репко, примостившись у подоконника, разворачивал
какой-то чертеж.
  - Гляди сюда, - сказал он Илье Федоровичу. - Вот Бондаренкова будка, а тут
откос...
  - Вижу, - сказал Илья Федорович. - Только погоди. Зачем это ребята сюда
набились?
  Мы все попятились к дверям. Только Андрей вышел вперед и сказал:
  - Дядя Илья, а ты знаешь, что "Победа" на Курсавку выходит?
  - Вот черти! - засмеялся Илья Федорович. - Прежде нас все узнают... Ну
ладно, оставайтесь. Все равно от вас никуда не скроешься. А ты, Гришка,
слетай за отцом. Чего он там в канаве копается?
  - В какой канаве?
  - А в депо.
  Я пулей понесся в мастерскую. Отец сидел, скрючившись, под вагоном и
колотил по рессоре молотком.
  Я полез к нему под колеса.
  - Отец, - зашептал я, - тебя Илья Федорович зовет, иди скорее.
  Отец стукнул еще несколько раз молотком и осторожно вылез из-под вагона.
  - И чего суматоху подымают? Все экстренности...
  Он неторопливо собрал инструмент и пошел за мной. Когда мы вошли во двор,
Илья Федорович выносил из сарая десяток болтов.
  - Долго ждать себя заставляешь, - сказал он моему отцу.
  - Скорее не мог, - ответил отец угрюмо. - Надо было непременно рессору
переменить. Да нескладная попалась, не отвинчивается. Я и так и этак... И
молотком пробовал, и зубилом. Не идет окаянная!
  - А ты бросил бы. Чего ради старался?
  - Я и бросил, - сказал отец.
  В комнате у Ильи Федоровича было навалено всякого инструмента: разводные
ключи, ломы, болты, гайки.
  Васька сидел на корточках и отвинчивал гайки от болтов.
  - А где Андрей и Сенька? - спросил я.
  - За Порфирием пошли, - шепнул Васька. - Сейчас приведут его. Ну и дела
тут делаются! Взрывать дорогу хотят...
  - А чем взрывать будут?
  - Чем-нибудь да взорвут, - сказал Васька.
  - А инструмент зачем?
  - Подкоп делать.
  - Подкоп? - спросил я. - А к чему же тогда болты?
  Васька ничего не ответил. В эго время дверь отворилась и вошли Порфирий с
Андреем и Сенькой.
  - Здравствуй, дядя Порфирий, - обрадовался Васька.
  - И ты тут? - спросил мимоходом Порфирий.
  Сразу же Порфирия обступили Илья Федорович, Репко, Корнелюк, мой отец.
Заговорили вполголоса. Репко держал перед собой развернутый планчик и
тыкал в него пальцем.
  - Вот тут подъем, - говорил он. - Значит, надо решить, в каком месте
разбирать.
  - Ясно, у Бондаренковой будки, - сказал Корнелюк. - Сегодня же ночью и
пойдем.
  - У Бондаренковой будки ничего не выйдет, - сказал Репко. - Смотри, какой
тут большой подъем. Паровоз только ткнется носом и сразу же остановится. А
если и залезет на щебень бегунками, так долго ли рабочих вызвать из
Невинки? Поднимут его домкратами, дернут сзади - и все в порядке.
  - Ну, а если пониже - вот тут разобрать?
  - Ниже - уклон мал. Скорости не наберет. Нужен такой угол вниз, чтобы он
летел ко всем чертям верст семьдесят без передыху.
  - А ниже еще хуже, - сказал Корнелюк.
  - Ты думаешь? - спросил Илья Федорович. - Понял, видать! А еще
железнодорожник! Ну, смотри сюда. Вот станция Киан, а вот семнадцатая
верста. Что - есть тут уклон или нет? Ну, то-то ж... Вот здесь и разбирать
надо.
  - Верно, - обрадовался Репко. - Здесь совсем просто его под откос
спустить. Только один рельс вывернуть.
  - Значит, порешили? - спросил Порфирий. - На семнадцатой. Ну что ж, так и
сделаем...
  В это время в коридоре хлопнула дверь.
  Все насторожились. Репко сунул планчик в карман.
  Дверь хлопнула еще раз.
  - Это ветром, - сказал Илья Федорович.
  Репко вынул планчик из кармана.
  - Ну, кто же на семнадцатую идет? - спросил Порфирий.
  - Я, - вызвался Репко. - Да и все пойдут.
  - Нет, - сказал Порфирий. - Всем нельзя. За вами, деповскими, тут в четыре
глаза глядят.
  - Во все восемь, - сказал Корнелюк. - Меня каждый день от водокачки до
самой квартиры провожают. Одного лохматого я в лицо знаю. Даже здороваюсь,
когда встречаемся.
  - Ну вот, значит, тебе идти нельзя. А другие как?
  - Другие? - переспросил мой отец. - Да и за другими смотрят. Тем более
если деповские по путям с инструментом шататься будут. Каждый сторож
поинтересуется: чего, мол, деповских по путям черти носят? Там ведь свои
рабочие есть, путейские.
  - Так, - сказал Илья Федорович, - значит, как до дела дошло, так, выходит,
и идти некому...
  - Да черт их дери! - крикнул сорвавшимся голосом Репко. - Пусть следят,
все равно путь разберем. Я хоть сейчас готов... Да и ты, Илья Федорович,
дома не усидишь.
  - Не торопись, - перебил его Порфирий. - Ты-то уж первый у них на заметке.
Все дело только провалишь. А мы сделаем вот что. Я пойду один. Меня тут ни
одна собака не знает. Это раз. Пропадать мне все одно, что на чердаке, что
на путях, - это два. А вернее всего, мне к пропадать не придется.
  - А ежели тебя на путях кто зацепит, ты что скажешь? - спросил Корнелюк.
  - Инструмент покажу - вот и все. Путейский, мол, чернорабочий, из Калуги
нонче приехал.
  - Да тебе одному разве справиться? - сказал Репко. - Ты и инструмента не
донесешь. А ведь тебе и лом нужен, и ключ разводной, и кувалда, и болты с
гайками. А нести все это целых семнадцать верст с горы на гору. Да и на
месте помощь нужна - то отвинтить, то придержать, то ломом поддеть, то
кувалдой ударить...
  - Товарищ Порфирий, - сказал Андрей.
  Все обернулись к нему. Андрей стоял вместе с нами около две