ргеем, давая ему всякие советы, я не сразу заметил, что
Витю что-то не слышно. Я оглянулся на него. Витя сидел грустный, притихший
и покусывал поля своей огромной шляпы.

Я догадался, о чем он думает. О том, что теперь он один из всего нашего
туристического кружка не умеет плавать, и, может быть, о том, будь у него
такой друг, как Женька, он бы уже плавал.

Я мигнул Женьке и сказал:

- Виктор, а тебе Женя говорил о проверке?

- О какой еще проверке? - спросил он нехотя.

- Ну, о том, что Трофим Иванович собирается перед походом всех по плаванью
проверить.

- Врешь!

- Не веришь? Спроси Женьку.

- Ну да, - отозвался тот. - Двадцать восьмого в двенадцать ноль-ноль будет
проверка! Я вчера Трофима Ивановича встретил, и он мне сказал.

Витя посмотрел на меня, на Евгения, помолчал...

- Женька! Поможешь, а? А то меня Володька пробовал учить, да ничего как-то
не вышло.

Женя не сразу ответил. Он поковырял пальцем в песке, извлек оттуда
половинку ракушки, осмотрел ее, отбросил и, вздохнув, медленно поднялся.

- Давай! Иди, - сказал он усталым голосом. - Ты, главное, не волнуйся. Дыши
спокойно и подгребай под себя.

Витя научился быстрее Сергея: он поплыл на следующий день.



   Юрий Сотник.
   ГАДЮКА.

Мимо окна вагона проплыл одинокий фонарь. Поезд остановился. На платформе
послышались торопливые голоса:

- Ну, в час добрый! Смотри из окна не высовывайся!

- Не буду, бабушка.

- Как приедешь, обязательно телеграмму!.. Боря, слышишь? Мыслимое ли дело
такую пакость везти! Поезд тронулся.

- До свиданья, бабушка!

- Маму целуй. Носовой платок я тебе в карман... Старичок в панаме из
сурового полотна негромко заметил:

- Так-с! Сейчас, значит, сюда пожалует Боря. Дверь отворилась, и Боря
вошел. Это был мальчик лет двенадцати, упитанный, розовощекий. Серая кепка
сидела криво на его голове, черная курточка распахнулась. В одной руке он
держал бельевую корзину, в другой - веревочную сумку с большой банкой из
зеленого стекла. Он двигался по вагону медленно, осторожно, держа сумку на
почтительном расстоянии от себя и не спуская с нее глаз.

Вагон был полон. Кое-кто из пассажиров забрался даже на верхние полки.
Дойдя до середины вагона, Боря остановился.

- Мы немного потеснимся, а молодой человек сядет здесь, с краешку, - сказал
старичок в панаме.

- Спасибо! - невнятно проговорил Боря и сел, предварительно засунув свой
багаж под лавку.

Пассажиры исподтишка наблюдали за ним. Некоторое время он сидел смирно,
держась руками за колени и глубоко дыша, потом вдруг сполз со своего места,
выдвинул сумку и долго рассматривал сквозь стекло содержимое банки. Потом
негромко сказал: "Тут", убрал сумку и снова уселся.

Многие в вагоне спали. До появления Бори тишина нарушалась лишь
постукиванием колес да чьим-то размеренным храпом. Но теперь к этим
монотонным, привычным, а потому незаметным звукам примешивался странный
непрерывный шорох, который явно исходил из-под лавки.

Старичок в панаме поставил ребром на коленях большой портфель и обратился к
Боре:

- В Москву едем, молодой человек? Боря кивнул.

- На даче были?

- В деревне. У бабушки.

- Так, так!.. В деревне. Это хорошо. - Старичок немного помолчал. - Только
тяжеленько, должно быть, одному. Багаж-то у вас вон какой, не по росту.

- Корзина? Нет, она легкая. - Боря нагнулся зачем-то, потрогал корзину и
добавил вскользь: - В ней одни только земноводные.

- Как?

- Одни земноводные и пресмыкающиеся. Она легкая совсем.

На минуту воцарилось молчание. Потом плечистый рабочий с темными усами
пробасил:

- Это как понимать: земноводные и пресмыкающиеся?

- Ну, лягушки, жабы, ящерицы, ужи...

- Бррр, какая мерзость! - сказала пассажирка в углу. Старичок побарабанил
пальцами по портфелю:

- Н-да! Занятно!.. И на какой же предмет вы их, так сказать...

- Террариум для школы делаем. Двое наших ребят самый террариум строят, а я
ловлю.

- Чего делают? - спросила пожилая колхозница, лежавшая на второй полке.

- Террариум, - пояснил старичок, - это, знаете, такой ящик стеклянный,
вроде аквариума. В нем и содержат всех этих...

- Гадов-то этих?

- Н-ну да. Не гадов, а земноводных и пресмыкающихся, выражаясь научным
языком. - Старичок снова обратился к Боре: - И... и много, значит, у вас
этих земноводных?

Боря поднял глаза и стал загибать пальцы на левой руке:

- Ужей четыре штуки, жаб две, ящериц восемь и лягушек одиннадцать.

- Ужас какой! - донеслось из темного угла. Пожилая колхозница поднялась на
локте и посмотрела вниз на Борю.

- И всех в школу везешь?

- Не всех. Мы половину ужей и лягушек на тритонов сменяем в соседней школе.

- Ужотко попадет тебе от учителей...

Боря передернул плечами и снисходительно улыбнулся:

- "Попадет"! Вовсе не попадет. Наоборот, даже спасибо скажут.

- Раз для ученья, стало быть, не попадет, - согласился усатый рабочий.

Разговор заинтересовал других пассажиров: из соседнего отделения вышел
молодой загорелый лейтенант и остановился в проходе, положив локоть на
вторую полку; подошли две девушки-колхозницы, громко щелкая орехи; подошел
высокий лысый гражданин в пенсне; подошли два ремесленника. Боре, как
видно, польстило такое внимание. Он заговорил оживленнее, уже не дожидаясь
расспросов:

- Вы знаете, какую мы пользу школе приносим... Один уж в зоомагазине семь
пятьдесят стоит, да еще попробуй достань! А лягушки... Пусть хотя бы по
трешке штука, вот и тридцать три рубля... А самый террариум!.. Если такой в
магазине купить, рублей пятьсот обойдется. А вы говорите "попадет"!

Пассажиры смеялись, кивали головами.

- Молодцы!

- А что вы думаете! И в самом деле пользу приносят.

- И долго ты их ловил? - спросил лейтенант.

- Две недели целых. Утром позавтракаю - и сразу на охоту. Приду домой,
пообедаю - и опять ловить, до самого вечера. - Боря снял кепку с головы и
принялся обмахиваться ею, - С лягушками и жабами еще ничего... и ящерицы
часто попадаются, а вот с ужами... Я раз увидел одного, бросился к нему, а
он - в пруд, а я не удержался - и тоже в пруд. Думаете, не опасно?

- Опасно, конечно, - согласился лейтенант. Почти весь вагон прислушивался
теперь к разговору. Из всех отделений высовывались улыбающиеся лица. Когда
Боря говорил, наступала тишина. Когда он умолкал, отовсюду слышались
приглушенный смех и негромкие слова:

- Занятный какой мальчонка!

- Маленький, а какой сознательный!

- Н-нда-с! - заметил старичок в панаме. - Общественно полезный труд. В наше
время, граждане, таких детей не было. Не было таких детей!

- Я еще больше наловил бы, если бы не бабушка, - сказал Боря. - Она их до
смерти боится.

- Бедная твоя бабушка!

- Я и так ей ничего про гадюку не сказал.

- Про кого?

- Про гадюку. Я ее четыре часа выслеживал. Она под камень ушла, а я ее
ждал. Потом она вылезла, я ее защемил...

- Стало быть, и гадюку везешь? - перебил его рабочий.

- Ага! Она у меня в банке, отдельно. - Боря махнул рукой под скамью.

- Этого еще недоставало! - простонала пассажирка в темном углу.

Слушатели несколько притихли. Лица их стали серьезнее. Только лейтенант
продолжал улыбаться.

- А может, это и не гадюка? - спросил он.

- "Не гадюка"! - возмутился Боря. - А что же тогда, по-вашему?

- Еще один уж.

- Думаете, я ужа отличить не могу?

- А ну покажи!

- Да оставьте! - заговорили кругом. - Ну ее!

- Пусть, пусть покажет. Интересно.

- Ну что там интересного! Смотреть противно!

- А вы не смотрите.

Боря вытащил из-под лавки сумку и опустился перед ней на корточки. Стоявшие
в проходе расступились, сидевшие на скамьях приподнялись со своих мост и
вытянули шеи, глядя на зеленую банку.

- Сорок лет прожил, а гадюку от ужа не сумею отличить, - сказал гражданин в
пенсне.

- Вот! - наставительно отозвался старичок. - А будь у вас в школе
террариум, тогда смогли бы.

- Уж возле головы пятнышки такие желтые имеет, - сказал Боря, заглядывая
сбоку внутрь банки. - А у гадюки таких пятнышек... - Он вдруг умолк. Лицо
его приняло сосредоточенное выражение. - У гадюки... у гадюки таких
пятнышек... - Он опять не договорил и посмотрел на банку с другой стороны.
Потом заглянул под лавку. Потом медленно обвел глазами пол вокруг себя.

- Что, нету? - спросил кто-то.

Боря поднялся. Держась руками за колени, он все еще смотрел на банку.

- Я... я совсем недавно ее проверял... Тут была... Пассажиры
безмолвствовали. Боря опять заглянул под скамью:

- Тряпочка развязалась. Я ее очень крепко завязал, а она... видите?

Тряпочка никого не интересовала. Все опасливо смотрели на пол и переступали
с ноги на ногу.

- Черт знает что! - процедил сквозь зубы гражданин в пенсне. - Выходит, что
она здесь где-то ползает.

- Н-да! История!

- Ужалит еще в тесноте!

Пожилая колхозница села на полке и уставилась на Борю:

- Что же ты со мной сделал! Милый! Мне сходить через три остановки, а у
меня вещи под лавкой. Как я теперь за ними полезу?

Боря не ответил. Уши его окрасились в темно-красный цвет, на физиономии
выступили капельки пота. Он то нагибался и заглядывал под скамью, то стоял,
опустив руки, машинально постукивая себя пальцами по бедрам.

- Доигрались! Маленькие! - воскликнула пассажирка в темном углу.

- Тетя Маша! А, теть Маш! - крикнула одна из девушек.

- Ну? - донеслось с конца вагона.

- Поаккуратней там. Гадюка под лавками ползает.

- Что-о? Какая гадюка?

В вагоне стало очень шумно. Девушка-проводница вышла из служебного
отделения, сонно поморгала глазами и вдруг широко раскрыла их. Двое
парней-ремесленников подсаживали на вторую полку опрятную старушку:

- Давай, давай, бабуся, эвакуируйся!

На нижних скамьях, недавно переполненных, теперь было много свободных мест,
зато с каждой третьей полки свешивались по нескольку пар женских ног.
Пассажиры, оставшиеся внизу, сидели, поставив каблуки на противоположные
скамьи. В проходе топталось несколько мужчин, освещая пол карманными
фонарями и спичками.

Проводница пошла вдоль вагона, заглядывая в каждое купе:

- В чем дело? Что тут такое у ваг? Никто ей не ответил. Со всех сторон
слышались десятки голосов, и возмущенных и смеющихся:

- Из-за какою-то мальчишки людям беспокойства сколько!

- Миша! Миша, проспись, гадюка у нас!

- А? Какая станция?

Внезапно раздался истошный женский визг. Мгновенно воцарилась тишина, и в
этой тишине откуда-то сверху прозвучал ласковый украинский говорок:

- Та не боитесь! Це мий ремешок на вас упал. Боря так виновато помаргивал
светлыми ресницами, что проводница уставилась на него и сразу спросила:

- Ну?.. Чего ты здесь натворил?

                                  [Image]

- Тряпочка развязалась... Я ее завязал тряпочкой, а она...

- Интересно, какой это педагог заставляет учеников возить ядовитых змей! -
сказал гражданин в пенсне.

- Меня никто не заставлял... - пролепетал Боря. - Я... я сам придумал,
чтобы ее привезти.

- Инициативу проявил, - усмехнулся лейтенант. Проводница поняла все.

- "Сам, сам"! - закричала она плачущим голосом - Лезь вот теперь под лавку
и лови! Как хочешь, так и лови! Я за тебя, что ли, полезу? Лезь, говорю!

Боря опустился на четвереньки и полез под лавку. Проводница ухватилась за
его ботинок и закричала громче прежнего:

- Ты что? С ума сошел... Вылезай! Вылезай, тебе говорят!

Боря всхлипнул под лавкой и слегка дернул ногой:

- Сам... сам упустил... сам и... найду.

- Довольно, друг, не дури, - сказал лейтенант, извлекая охотника из-под
лавки.

Проводница постояла, повертела в растерянности головой и направилась к
выходу:

- Пойду старшему доложу.

Она долго не возвращалась. Пассажиры устали волноваться. Голоса звучали
реже, спокойнее. Лейтенант, двое ремесленников и еще несколько человек
продолжали искать гадюку, осторожно выдвигая из-под сидений чемоданы и
мешки. Остальные изредка справлялись о том, как идут у них дела, и
беседовали о ядовитых змеях вообще.

- Что вы мне рассказываете о кобрах! Они на юге живут.

- ...перевязать потуже руку, высосать кровь, потом прижечь каленым железом.

- Спасибо вам! "Каленым железом"!

Пожилая колхозница сетовала, ни к кому не обращаясь:

- Нешто я теперь за ними полезу!.. В сорок четвертом мою свояченицу такая
укусила. Две недели в больнице маялась. Старичок в панаме сидел уже на
третьей полке.

- Дешево отделалась ваша свояченица. Укус гадюки бывает смертелен, -
хладнокровно отозвался он.

- Есть! Тут она! - вскрикнул вдруг один из ремесленников.

Казалось, сам вагон облегченно вздохнул и веселее застучал колесами.

- Нашли?

- Где "тут"?

- Бейте ее скорей!

Присевшего на корточки ремесленника окружило несколько человек. Толкаясь,
мешая друг другу, они заглядывали под боковое место, куда лейтенант светил
фонариком.

                                  [Image]

- Под лавкой, говорите? - спрашивали их пассажиры.

- Ага! В самый угол заползла.

- Как же ее достать?

- Трудненько!

- Ну, что вы стоите? Уйдет!

Явился старший, и с ним девушка-проводница. Старший нагнулся и, не отрывая
глаз от темного угла под лавкой, помахал проводнице отведенной в сторону
рукой:

- Кочережку!.. Кочережку! Кочережку неси! Проводница ушла. Вагон притих в
ожидании развязки. Старичок в панаме, сидя на третьей полке, вынул часы:

- Через сорок минут Москва. Незаметно время прошло. Благодаря... гм...
благодаря молодому человеку.

Кое-кто засмеялся. Все собравшиеся вокруг ремесленника посмотрели на Борю,
словно только сейчас вспомнили о нем.

Он стоял в сторонке, печальный, усталый, и медленно тер друг о дружку
испачканные ладони.

- Что, друг, пропали твои труды? - сказал лейтенант. - Охотился, охотился,
бабушку вконец допек, а сейчас этот дядя возьмет да и ухлопает кочергой
твое наглядное пособие.

Боря поднял ладонь к самому носу и стал соскребать с нее грязь указательным
пальцем.

- Жалко, охотник, а? - спросил ремесленник.

- Думаете, нет! - прошептал Боря. Пассажиры помолчали.

- Похоже, и правда нехорошо выходит, - пробасил вдруг усатый рабочий. Он
спокойно сидел на своем месте и курил, заложив ногу за ногу, глядя на носок
испачканного глиной сапога.

- Что - нехорошо? - обернулся старший.

- Не для баловства малый ее везет. Убивать-то вроде как и неудобно.

- А что с ней прикажете делать? - спросил гражданин в пенсне.

- Поймать! "Что делать"! - ответил ремесленник. - Поймать и отдать охотнику.

Вошла проводница с кочергой. Вид у нее был воинственный.

- Тут еще? Не ушла? Посветите кто-нибудь. Лейтенант осторожно взял у псе
кочергу:

- Товарищи, может, не будем, а? Помилуем гадюку?.. Посмотрите на мальчонку:
ведь работал человек, трудился!

Озадаченные пассажиры молчали. Старший воззрился на лейтенанта и покраснел:

- Вам смех, товарищ, а нашего брата могут привлечь, если с пассажиром что
случится!

- А убьете гадюку, вас, папаша, за другое привлекут, - серьезно сказал
ремесленник.

- "Привлекут"... - протянула проводница. - За что это такое привлекут?

- За порчу школьного имущества, вот за что. Кругом дружно захохотали, потом
заспорили. Одни говорили, что в школе все равно не станут держать гадюку;
другие утверждали, что держат, но под особым надзором учителя биологии;
третьи соглашались со вторым, но считали опасным отдавать гадюку Боре:
вдруг он снова выпустит ее в трамвае или в метро!

- Не выпущу я! Вот честное пионерское, не выпущу! - сказал Боря, глядя на
взрослых такими глазами, что даже пожилая колхозница умилилась.

- Да не выпустит он! - затянула она жалостливо. - Чай, теперь ученый! Ведь
тоже сочувствие надо иметь: другие ребятишки в каникулы бегают да резвятся,
а он со своими гадами две недели мытарился.

- Н-да! Так сказать, уважение к чужому труду, - произнес старичок в панаме.

Гражданин в пенсне поднял голову:

- Вы там философствуете... А проводили бы ребенка до дому с его змеей?

- Я? Гм!.. Собственно... Лейтенант махнул рукой:

- Ну ладно! Я провожу... Где живешь?

- На улице Чернышевского живу.

- Провожу. Скажи спасибо! Крюк из-за тебя делаю.

- Ну как, охотники, убили? - спросил кто-то с другого конца вагона.

- Нет. Помиловали, - ответил ремесленник. Старший сурово обвел глазами
"охотников":

- Дети малые! - Он обернулся к проводнице: - Совок неси. Совок под нее
подсунем, а кочережкой прижмем! Неси!

- Дети малые! - повторила, удаляясь, проводница. Через десять минут гадюка
лежала в банке, а банка, на этот раз очень солидно закрытая, стояла на
коленях у лейтенанта. Рядом с лейтенантом сидел Боря, молчаливый и сияющий.

До самой Москвы пассажиры вслух вспоминали свои ученические годы, и в
вагоне было очень весело.



   Юрий Сотник.
   КАК Я БЫЛ САМОСТОЯТЕЛЬНЫМ.

День, когда я впервые почувствовал себя самостоятельным, врезался мне в
память на всю жизнь. Я до сих пор вспоминаю о нем с содроганием.

Накануне вечером мама и папа сидели на лавочке у подъезда нашего большого
нового дома и спорили.

- Парню десятый год! - сердито говорил папа. - Неужели он дня не может
прожить самостоятельно? До коих же пор ему нянька будет нужна!

- Говори что хочешь, Михаил, а я знаю одно, - твердила мама, - если мы
Лешку оставим здесь, для меня вся поездка будет испорчена. Здесь даже
соседей нет знакомых, чтобы присмотреть за ребенком. Я просто вся изведусь
от беспокойства.

Решалась моя судьба на весь завтрашний день. Папин товарищ по работе,
полковник Харитонов, пригласил родителей провести воскресенье у него на
даче, но меня туда брать было нельзя, потому что сынишка Харитонова болел
корью. Мама никогда не оставляла меня надолго одного - ей все казалось, что
я еще маленький ребенок. В новом доме мы поселились несколько дней тому
назад, ни с кем из соседей еще не познакомились, поэтому мама хотела
"подбросить" меня на воскресенье к своей приятельнице, жившей на другом
конце города. Папа возражал, говоря, что неудобно беспокоить приятельницу и
что пора приучать меня к самостоятельности.

Я стоял и слушал этот спор, от волнения выкручивая себе пальцы за спиной.
Провести хотя бы один день без присмотра взрослых и так было моей давнишней
мечтой, а теперь, когда мы переехали в новый дом, мне этого хотелось с
удвоенной силой. Причиной тому была Аглая - смуглая темноглазая девчонка,
известная как заводила среди здешних ребят. Эта Аглая мне очень нравилась,
но я чувствовал, что она относится ко мне с пренебрежением, считая меня
маленьким мальчиком, да к тому же маменькиным сынком. Мне казалось, что
день, проведенный самостоятельным человеком, позволит мне возвыситься в ее
глазах.

К моему огорчению, Аглая находилась тут же, во дворе. Она прыгала на одной
ноге, толкая перед собой камешек, слыша весь унизительный для меня разговор
папы с мамой и время от времени вставляла, ни к кому не обращаясь:

- У! Я с шести лет одна дома оставалась, и то ничего! - Или: - У! Я сколько
раз себе сама обед готовила, не то что разогревала.

Я косился на Аглаю и тихонько, но вкладывая в слова всю душу, убеждал:

- Ну мама! Ну мама же! Ну что со мной может случиться? Ну ты только
послушай, как я буду жить: вы уедете, я пойду немножко погуляю...

- Дверь захлопнешь, а ключ оставишь дома...

- И вовсе нет! Я ключ еще вечером положу в карман... Значит, пойду
погуляю...

- Тебе домашнюю работу надо делать, а не гулять. Скоро первое сентября, а
ты и половины примеров не решил.

- Ой, мама, ну ладно! Я гулять не буду. Значит, вы уезжаете, я сажусь
делать примеры, потом захотел есть - включаю газ...

- Еще с газом что-нибудь натворит, - пробормотала мама.

- У! Я давно уже газ... - начала было Аглая, но в этот момент прибежал
Антошка Дудкин с большим листом бумаги в руках.

- Готово! Куда вешать? - сказал он Аглае, и они вдвоем прикрепили к
парадному написанную чернилами афишу.

Она гласила, что завтра в пять часов вечера в клубе имени Полипы
Кожемякиной состоится спектакль пионерского драматического кружка.

Наконец нам с папой удалось уго