е ультиматума уже обдумал, потому что продиктовал
его мне почти без запинки:

- "Уважаемая тетя Соня!

Я категорически не согласен с Вашим педагогическим методом, которым Вы меня
воспитываете. Я привык жить, как меня приучили мои родители, а Вы только и
знаете, что нарушаете мою свободу и вмешиваетесь в мои дела. Вы думаете,
что все это очень педагогично, а на самом деле Вы только потеряли для меня
всякий авторитет. И вот результат! Мне пришлось бежать из дому, потому что
лучше быть бесприютным бродягой, чем жить в Ваших невыносимых условиях.

Но для Вас еще не все потеряно. Если Вы дадите честное слово, что я получу
свободу, как при маме с папой, я готов вернуться домой.

Если вы согласны на мой ультиматум, вывесите в форточку белое полотенце.

С уважением - Леша Тучков".

Несколько минут мы только и делали что расхваливали Юру. Особенно поразила
всех великолепная фраза: "Но для Вас не все потеряно". Решено было, что
Аглая бросит ультиматум в щель для почты на двери нашей квартиры, а Юра
позвонит тете Соне по телефону и скажет измененным голосом: "Возьмите
письмо от Леши".

Я был уверен, что тетя Соня вывесит полотенце еще до наступления вечера. Я
так приободрился, что мне захотелось пофорсить перед ребятами.

- Хотите посмотреть одну забавную штучку? - сказал я небрежным голосом и
повел ребят в кабинет профессора. Увидев череп, Аглая вся передернулась:

- Ввввввв!..

Антошка Дудкин и Брыкины молча попятились. Один Юра ничуть не испугался.

- Пуля, наверное, круглую дыру бы сделала, - сказал он. - А это...
возможно, его холодным оружием убили: копьем каким-нибудь или чем-нибудь
еще.

- Ввввввв!.. - снова сказала Аглая и пошла из комнаты. - И как Лешке не
страшно с ним в одной квартире!

- Я бы ни в жизнь не осталась, - сказала Зинаида. Я промолчал. Форсить мне
что-то больше не хотелось.

Я понял, что сейчас все уйдут, а мне-то придется "с ним" остаться еще на
несколько часов.

- Мы, как увидим полотенце, сразу сообщим, - сказал на прощание Дудкин.

Я поплелся провожать своих гостей. В переднюю я за ними не пошел, а остался
за углом длинного коридора. И хорошо сделал. Когда ребята выходили на
площадку, я услышал, как распахнулась дверь квартиры Брыкиных и сердитый
мужской голос громко спросил:

- А это еще что за визитеры?

Секунды три длилась полная тишина. Потом Зинаида залепетала:

- Папа... я... мы... мы им только цветы... Я им только цветы хотела
показать...

- Они... цветы... - пропищал Васька.

- "Цветы"! Тебе ключи для того дали, чтобы ты весь двор водила? (Голос
папаши Брыкина донесся уже из передней, и я на цыпочках пустился в
спальню.) Давай сюда ключи! А с матерью я еще поговорю. Ее люди об
одолжении попросили, а она это дело соплякам перепоручила!

Я слышал, как отец Зины и Васьки обошел всю квартиру, как зашел в спальню,
постоял там немного.

- Черт их носит! - сказал он негромко и удалился.

Хлопнула входная дверь, потом чуть слышно дважды щелкнул ключ в замке.
Страшная догадка потрясла меня. Подождав немного, убедившись, что настала
полная тишина, я вылез из-под кровати и пошел в переднюю. Там я повернул
ручку английского замка и потрогал дверь. Так я и знал: папаша Брыкин запер
меня на внутренний замок.

Вернувшись в комнату, я машинально остановился перед большим зеркалом.
Тогда я не обратил внимания, как выглядит мое отражение, а сейчас
припоминаю: что-то вроде близкого к обмороку небольшого червячка с
взъерошенной челкой над белым лицом.

Прошло некоторое время, прежде чем я начал что-то соображать. Может, Зина
проследит, куда отец положил ключи, а потом утащит их?..

Я прикрыл дверь кабинета и сел подальше от нее на уголке тахты. Не знаю,
сколько времени я так просидел. Послышалось пять звонков. Я пошел в
переднюю и прошептал:

- Кто там?

Металлическая крышка над щелью для почты приподнялась, и за дверью
зашелестело:

- Лешка! Это я, Антон... Тебя на внутренний замок заперли.

- Знаю, - прошептал я.

- Лешк! Мы твой телефон разведали. Будем по-особому звонить: сначала один
звонок дадим и сразу положим трубку... А когда снова позвоним, ты подходи.
А если просто будут звонить, ты не подходи. Понял?

- Понял, - прошептал я и услышал, как Дудкин понесся по ступенькам вниз.

Минут через десять зазвонил телефон и умолк. Когда он снова зазвонил, я
взял трубку.

- Леш! Это я говорю, Аглая. Во какая ужасная вещь получилась! Зинкин отец
ключи забрал к себе и в ящик запер... А ключ от ящика всегда у него.

- А... а как же я?

- А ты... ты, Лешка, пока потерпи... Мы потом что-нибудь придумаем...
Сообразим что-нибудь...

- А... а сколько мне терпеть?

- Леша! Мы пока еще ничего не знаем. Если бы Зинкин папа на работе был, он
бы ключи матери оставил, и тогда мы уж как-нибудь... Но только Зинкин папа
отгул взял на четыре дня: стены обоями оклеивать.

- А я? Вы меня, значит, не выпустите?

- Не, Леш... выпустим. Только не сегодня.

- Завтра? - с ужасом в сердце спросил я.

- Не, Леш... не завтра и не послезавтра... - Аглая объяснила мне, что цветы
поливают через два дня на третий, а сегодня их уже поливали. Значит, только
через два дня Зинин папа отдаст Зининой маме ключи, и тогда их можно будет
попытаться стащить.

Я молчал. Я просто не знал, что мне сказать на все это.

- Леша, ты слушаешь? - спросила Аглая.

- Слушаю.

- Леш, ты только не подведи, в окна не выглядывай и свет не зажигай. А то
знаешь, что Зинке с Васькой от отца будет! Они сейчас сидят у нас в
подъезде и ревут оба... Леша, и нам всем попадет, на тебя вся надежда... Не
подведешь? Леша, пока!.. Мама из гастронома вернулась...

Послышались частые гудки.

В другой раз я лопнул бы от гордости, услышав, как Аглая сказала: "На тебя
вся надежда". Но сейчас я никакой гордости не испытывал. Я вернулся на
уголок тахты. Мне хотелось плакать, но я почему-то сдерживался и только
тихонечко кряхтел, не замечая, что у меня течет из носа.

За окном что-то стало тихо постукивать. Это пошел дождь.

Через какое-то время телефон снова зазвонил, умолк и зазвонил опять. На сей
раз это был Дудкин.

- Лешка! Твоя тетка ходит по квартирам и спрашивает, куда ты мог деваться.

- А про ультиматум она говорит?

Дудкин ответил, что про ультиматум тетя Сопя ничего не говорит, хотя он
наверняка ею получен: Аглая отнесла его, как было условлено, а Юра позвонил
и лично разговаривал с тетей Соней.

- А полотенце она вывесила?

- Не, не вывесила. Она говорит, что если до вечера тебя не найдет, в
милицию заявит. - Антошка помолчал. - Леш! А вдруг такое дело получится:
ультиматум дадут понюхать ищейке, и она Аглаю найдет... А та с перепугу и
признается...

Антошка не подозревал, как меня обрадовали эти слова. Не то чтобы я верил в
ищейку, но я верил в милицию вообще. Ее работники не такие тайны
раскрывали, уж наверное они сумеют быстро узнать, куда меня запрятали.

После разговора с Дудкиным у меня даже аппетит появился. Я съел три
котлеты, запил их водой из крана и стал ждать дальнейших сообщений.

Но телефон молчал, а на дворе быстро темнело. Скоро сделалось так темно,
что я смог подойти к окну, не боясь, что меня увидят. Уже светились окна в
двухэтажных бревенчатых домишках напротив нашего нового дома... Вот
зажглись яркие фонари в нашем большом дворе. Я придвинул к подоконнику
стул, забрался на него коленями и принялся смотреть вниз: не появится ли
там милиция. Я смотрел так внимательно, так напряженно, что даже забыл на
некоторое время про череп. Но съежившиеся фигуры, которые иногда пробегали
под дождем, на милиционеров не походили. И вот опять зазвонил телефон.

                                  [Image]

- Лешк! - почему-то встревоженно проговорил Дудкин. - Твоя тетка полотенце
вывесила. Уже часа два как висит.

- А как же в милицию?.. Не заявила? - разочарованно спросил я.

- Не... Похоже, не заявила. А чего ей заявлять? Она знает, что ты живой и
здоровый... Где-то поблизости прячешься. - Голос Антона снова зазвучал
тревожно: - Лешка, слушай! Меня и Глашку уже родители допрашивали... "По
лицам, говорят, видим, что вы в этом деле замешаны. Если, говорят, узнаем,
что это так..." Лешка, одним словом, сам понимаешь: мы из-за тебя можем все
пропасть. Ты, главное, свет не зажигай. Лешка, ну, пока! Я из автомата...
Тут очередь... - Я уже собрался положить трубку, как из нее послышалось: -
Лешка! Эй!

                                  [Image]

- Ну? - спросил я грустно.

- Лешка, Аглая велела тебе передать, чтобы ты этого не боялся... Ну,
который у профессора на полке... Чего его бояться? Ну, кость и кость... Ты
что, костей не видел? Лешка, пока! До завтра! Тут стучат...

Я остался в темноте и в тишине. Теперь я уже не мог не думать о "кости",
как назвал эту штуку Дудкин. Я потоптался возле столика, потом снова сел в
кресло и почти ощупью набрал номер нашей квартиры. Я не знал, о чем буду
говорить. Мне просто хотелось услышать человеческий голос.

- Да! Слушаю!

- Тетя Соня, это вы?

- Лешка! Ты... ты жестокий, бесчувственный мальчишка! У меня больное
сердце! Я из-за тебя "неотложку" собиралась вызывать. Где ты находишься?

Мне представилась светлая, такая уютная комната, моя полка с книгами, мой
недостроенный фрегат... Но тут же я вспомнил о Зинке с Васькой, которые
ревели от страха в подъезде у Дудкина, вспомнил слова Аглаи: "На тебя вся
надежда". И я почувствовал, что в этот момент решается вся моя судьба: или
я промолчу, или навсегда сделаюсь самым последним человеком. И я промолчал.

- Где ты находишься, тебя спрашивают!

- В одном месте, - почти плача ответил я. Тетя Соня не заметила моего
жалобного тона.

- Впрочем, мне наплевать, где ты находишься. Кончай свои глупости и
немедленно являйся домой.

- Тетя Соня... я сейчас не могу...

- Что "не могу"?

- Домой прийти не могу.

- Почему это "не могу"?

- По... по одной причине.

- По какой еще причине? Алексей! Я, кажется, полотенце вывесила. Когда ты
явишься, наконец?

- Тетя Соня... Я... явлюсь... Только не сегодня и не завтра...

- Будь я трижды проклята, что связалась с этим кретином. Алексей! Ты
понимаешь, что я отвечаю за тебя перед родителями? Ты хочешь меня до
сердечного приступа довести?

Мы разговаривали очень долго. Я был бы рад, если бы наша беседа продлилась
до утра, но голос тети Сони с каждой минутой становился спокойней. Наконец
она сказала:

- В общем, спасибо за то, что позвонил! Теперь я вижу, что с тобой ничего
не случилось, а ты попросту хулиганишь. Скорее всего, сидишь у
какого-нибудь своего дружка. Интересно, где только его родители?

Поговорив с тетей Соней, я пробрался по коридору и нащупал выключатель
рядом с дверью ванной. Уж здесь-то я мог зажечь свет. В ванной было очень
хорошо: яркая лампа, белые кафельные стены, белый ящик для белья, белая
табуретка рядом с ним. Я сел на эту табуретку, однако спокойней себя не
почувствовал. Здесь-то было хорошо, светло, но я знал, что недалеко, в
темной комнате профессора, стоит на полке череп с пробитым лбом. Я старался
не думать о нем, но у меня ничего не получалось.

И вдруг я понял, что мне поможет отвлечься. Ведь у меня в портфеле лежит
"Том Сойер"! Очень долго я собирался с духом, чтобы выйти из светлой
ванной. Наконец вышел, оставив дверь чуть приоткрытой, пробрался, весь
дрожа, в спальню, нащупал под кроватью портфель и, схватив его, сломя
голову бросился обратно, рассыпая по дороге сухари.

В ванной я запер дверь на задвижку, отдышался, извлек "Тома Сойера" из кучи
съестных припасов, открыл книгу на заложенной бумажкой странице и тут же
прочитал: "В этот момент луна выплыла из-за туч и осветила бледное лицо
мертвеца". Я захлопнул книгу, положил ее на ящик для белья и остался сидеть
почти не дыша.

Не знаю, сколько я просидел: может быть, двадцать минут, а может быть, час.
Меня била дрожь. Неожиданно я услышал, что где-то за стеной шумно льется
вода. И тут же мужской голос отчетливо произнес:

- Я тебя потом крикну. Спину потрешь.

Я понял, что моя ванная примыкает к ванной другой квартиры, дверь которой
выходит в соседний подъезд, понял, что там, совсем близко от меня, люди,
живые люди...

Меня осенила такая идея: я тоже наполню свою ванну и залезу в нее. Лежа в
теплой воде, зная, что за стеной - совсем близко от меня - человек, я
прочитаю самое страшное место в книге, а потом смогу читать "Тома Сойера"
хоть целую ночь.

Я отвернул краны как можно сильнее, чтобы моя ванна успела наполниться,
пока в соседней квартире шумит вода, и стал раздеваться.

Удивительная вещь - теплая вода! Погрузившись в нее, я почувствовал, как из
меня выгнало весь мой страх. Я даже стал "назло" думать о черепе и
нисколечко не боялся. Я встал, вытер о полотенце руки, взял книгу, раскрыл
ее на самой страшной странице и снова погрузился в воду. Я прочел всю
историю с гробокопателями и тоже ничуть не испугался.

Человек за стеной плескался, то снова пускал воду, то закрывал ее и с
кем-то громко переговаривался:

- А? Что? Да не похоже. Он, наверное, в кино пошел. Чего? В кино, говорю,
пошел.

И вдруг я услышал другой голос. Он звучал уже не за стеной, а за дверью
ванной. Это был густой спокойный бас.

- Я думаю, тут метеоспутники свою роль сыграли в прогнозировании: за это
лето было очень мало ошибок. - Человек за дверью помолчал, потом заметил: -
Интересно, какой дурак оставил свет в ванной?

Я замер. Дверь дернули снаружи. Тот же бас произнес:

- Черт! Почему-то она еще и заперта.

Женский голос сказал:

- Что заперто?

- Да дверь вот заперта. По-видимому, кто-то хлопнул ею и задвижка сама
собой закрылась.

Я встал в ванне, вода с меня полилась, и это услышали.

- Кто там? - тревожно крикнул бас, и дверь снова дернули, на этот раз очень
сильно. Я понял, что надо заговорить.

- Одну минутку... Я сейчас...

За дверью воцарилось такое молчание, словно там никого и не было. Потом
женский голос произнес, на этот раз совсем тихо:

- Ираклий!.. Что все это значит?

- Шут его знает! - так же тихо произнес Ираклий и снова повысил голос: -
Кто там?!

Я открыл дверь. Перед ней, сунув руки в карманы брюк, стоял гражданин лет
шестидесяти, в светлом костюме. Он был весь какой-то квадратный: невысокого
роста, но очень широкий в плечах. И голова его мне показалась квадратной:
широкий угловатый подбородок и седые волосы, стриженные бобриком... И
стекла очков у него были не круглые, а прямоугольной формы.

За спиной профессора (я, конечно, понял, что это он) стояла дородная
пожилая женщина. Она попятилась, сцепив руки на груди, и тихо произнесла:

- Господи ты боже мой!

- М-да! - промычал профессор. Он дал мне застегнуть последнюю пуговицу и
спросил: - Каким образом ты очутился в нашей квартире?

Я ничего не ответил.

- Ну что ж!.. Пойдемте в комнату, - сказал профессор.

Все трое мы пошли в большую комнату. Профессор включил свет, уселся в
низкое кресло, закурил. Я стал напротив него. Его жена тоже не села. Она
стояла рядом со мной и все время смотрела на меня.

- Что ты здесь делаешь? - спокойно спросил профессор.

- Живу, - ответил я.

- А почему именно здесь?

- Так... - сказал я.

- Господи! Ираклий! - воскликнула жена профессора. - Да это же из двадцать
второй квартиры. Ну, помнишь, он козла к себе в дом пустил?

- А-а! - сказал профессор и затянулся сигаретой, продолжая смотреть на
меня. - Так кто же тебя сюда поселил? Зинаида? Или Василий?

- Никто не поселил... Я сам...

- Что - сам?

- Поселился... - с трудом выдавил я.

- Так! Значит, сам. А каким образом ты попал в квартиру, кто тебе открыл
дверь?

Я хотел было сказать, что случайно увидел дверь открытой и вошел, но тут же
подумал, что Зинке с Васькой и за это может попасть.

- Я... я сам дверь открыл...

- Сам, значит. Отмычкой? Или подобрал ключи?

- Подобрал, - сказал я чуть слышно.

- Господи ты боже мой! - снова прошептала жена профессора, но сам он
остался невозмутимым.

- Так! Подобрал сразу два ключа. И где же они? Я огляделся по сторонам.

- Тут где-то... Я, кажется... кажется, я их где-то потерял.

- Так! Потерял. - Профессор придвинулся вместе с креслом поближе ко мне. -
Слушай! Но что все-таки тебя заставило обосноваться в нашей квартире да еще
принимать ванну?

Тут я заплакал.

- Ну довольно тебе его мучить! - вскрикнула профессорша. - Не видишь - он
весь трясется! Ему валерьянки надо дать!

Она ушла из комнаты. Профессор побарабанил пальцами по ручке кресла.

- Так-так, старый взломщик! Ну, а дома у тебя кто-нибудь есть?

- Есть... - ответил я.

Профессорша принесла мне рюмку с валерьяновыми каплями, заставила подобрать
рассыпанные по коридору сухари, и мы все трое пошли ко мне домой. Я сразу
юркнул к себе в комнату и не слышал толком, о чем разговаривали взрослые.

Тетя Соня говорила приглушенно, но очень взволнованно, а профессор и его
жена то и дело смеялись, причем профессор смеялся не басом, а, наоборот,
тоненьким голоском.


И ночью (я вернулся в одиннадцать), и на следующее утро тетя Соня со мной
не разговаривала. Но в конце завтрака она все-таки обратилась ко мне:

- Алексей! Так уж и быть, я о твоих художествах отцу с матерью не скажу, но
в таком случае и ты не проговорись. А то получится, будто я тебя покрываю.

Я кивнул, а сам понял: тете Соне не хочется, чтобы родители узнали о ее
педагогических "успехах".

Дождь на некоторое время перестал. Выглянув в окно, я увидел, что возле
мокрой скамейки стоят Аглая, Дудкин и оба Брыкины. Они взволнованно о
чем-то говорили, указывая то на окна профессорской квартиры, то на мои. Я
решил выйти и объяснить им, что я никого не выдал.

Когда я появился во дворе, все они повернулись в одну сторону и уставились
на меня. У Аглаи было примерно такое выражение: "Ой! Что-то он сейчас
скажет?!" У Дудкина - такое: "Сейчас я ему морду набью!" Лица Брыкиных
ничего не выражали: рты у них были полуоткрытые, а глаза мутные.

Я не чувствовал за собой никакой вины, но все-таки приближался к ним с
опаской, не торопясь. Но прежде чем я к ним подошел, все они стали смотреть
куда-то в другую сторону. Посмотрел туда же и я.

Из своего подъезда вышел профессор. Он был в плаще и в берете, с сумкой для
продуктов в руке. Он собирался пройти мимо, но вдруг увидел меня, увидел
ребят и направился к нам.

- Василий и Зинаида! - сказал он строгим голосом. - За то, что вы
добросовестно поливали цветы, вам полагается по плитке шоколада. Если
подождете с полчаса, я их принесу.

Он подмигнул мне и пошел к воротам.

Вот и все!

Тетя Соня перестала меня воспитывать, зато и утратила ко мне всякий
интерес. Наскоро приготовив обед, она исчезала до вечера, а раза два и
ночевать не пришла, сказав по телефону, что плохо себя чувствует. В такие
вечера Аглая, Брыкины, Дудкин и Юра собирались у меня и пили чай.

Дождь теперь лил почти не переставая, и папа с мамой вернулись из своей
поездки на четыре дня раньше срока.

На этот раз в квартире у меня был полный порядок.



   Юрий Сотник.
   ДУДКИН ОСТРИТ.

Аглая, Дудкин, Брыкины и я были крупными знатоками по части меблировки.
Наши семьи одними из первых вселились в новый дом, а после этого мы успели,
наверное, раз семьдесят посмотреть, как вселяются другие. Мне кажется, нам
были знакомы все фасоны диван-кроватей, шкафов и сервантов, которые
выпускает наша промышленность.

Но к осени в нашем доме достроили последнюю секцию, стали въезжать новые
жильцы, и однажды во двор приехала машина с такой мебелью, какой мы раньше
не видели.

Почти вся она была сделана из какого-то особого, очень красивого дерева;
ножки столов, мягких стульев с овальными спинками были изогнуты и все в
резьбе, а на овальной раме большого зеркала лежали два "пацаненка с
крылышками" - так Васька Брыкин назвал амуров. Только пианино да шкафы были
обыкновенные.

Не одних нас заинтересовала эта мебель. Взглянуть на нее подошли несколько
взрослых, даже профессор Грабов подошел.

- Старина! - вздохнула какая-т