о женщина.

- Старина... а вот не старье, - заметил Дудкин.

Действительно, шелковая малиновая обивка на стульях и на диване была новая,
а все деревянные завитушки блестели приятным матовым блеском.

Профессор Грабов взъерошил Антошкины волосы и сказал:

- Молодец! Продолжай в том же духе!

Никто из нас не понял, чем понравились профессору Антошкины слова, но мы
обратили на это внимание.

Нам показалось странным, что хозяева старинных вещей очень уж обыкновенные:
бледная востроносенькая женщина в джинсах и здоровенный дяденька в старой
майке.

Но вот последние вещи втащили на третий этаж, и грузовик с рабочими уехал.
Буквально через минуту во двор вкатило такси, и тут нам стало ясно, кому
принадлежит старинная мебель. Из машины вышла дородная прямая женщина, с
очень пышными седыми волосами и розовым лицом, почти без морщин. Платье на
ней было длинное.

- Во! Екатерина Вторая! - шепнул Дудкин. Аглая и Зина хихикнули. Женщина и
в самом деле походила на Екатерину Вторую, которую мы недавно видели в
кино. Вслед за женщиной появилась девочка нашего возраста.

- Мама! Мы идем! - крикнул сверху мужчина.

- Сами управимся! - ответила "Екатерина Вторая".

Она расплатилась с шофером, нагрузила девочку какими-то свертками, сама
взяла два больших чемодана и легко пошла с ними к подъезду.

- Спасибо, дорогой! - сказала она, когда Дудкин открыл перед нею дверь.

Девчонки пошли к управдому раздобывать сведения о новых жильцах и
примчались обратно с вытаращенными глазами. Оказалось, что "Екатерина
Вторая" - не кто иная, как заслуженная артистка республики Вера Федоровна
Двинская.

На следующее утро Дудкин уехал с отцом по грибы. Аглая, Зина, Васька и я
весь день слонялись по двору, ожидая, что внучка знаменитой артистки выйдет
погулять и нам удастся познакомиться с ней. Но она все не выходила.

Под вечер начались обычные мучения Сени Ласточкина и его старшего брата
Бориса. Дело в том, что они построили кордовую авиамодель и вот уже неделю
маялись, стараясь заставить ее взлететь.

Сегодня у них тоже что-то не ладилось. Модель трещала бензиновым
моторчиком, носилась большими кругами по асфальту, но отрываться от земли
не хотела.

Вот тут-то и появилась не только внучка Двинской, но и сама Двинская.
"Екатерина Вторая" сразу очень заинтересовалась моделью. Она остановилась
рядом с нами, сцепила руки перед грудью и стала смотреть во все глаза.

- Ты посмотри, как интересно! Ну просто копия самолета! Оля! Да ты только
взгляни!

А Оля, довольно хорошенькая девочка, смотрела на модель внимательно, однако
без всякого выражения на продолговатом бледном лице.

- Занятный самолетик, - согласилась она.

- Бегает, бегает, а не взлетает! - переживала Двинская. - А почему он не
взлетает? Или он не должен взлететь? Вот! Теперь совсем остановился!

Моторчик у модели заглох, и конструкторы принялись колдовать над ним. Тут
появился Дудкин с кошелкой, полной грибов.

- Рожденный ползать - летать не может, - сказал он громко и пошел дальше в
свой подъезд.

Двинскую он, кажется, не заметил, а та уставилась ему вслед.

- Ишь ты какой остряк! Оля, слышала?

- Остроумно сказано, - медленно и серьезно проговорила Оля.

Двинская посмотрела на нас.

- Молодец какой! Он здесь живет? В этом доме?

- Здесь, - ответила Зинаида. - Он еще про вашу мебель сказал... Аглая,
помнишь? Тогда еще Антона профессор похвалил!..

Аглая кивнула:

- Ага. Он про вашу мебель сказал, что она "старина, а не старье".

Это Вере Федоровне тоже очень понравилось.

- Смотри, Оля, это уже не цитата, это он уже собственную мысль выразил... И
как точно!

Тут Аглая сообщила Двинской, что Дудкин назвал ее "Екатериной Второй". И
это ей понравилось.

- Слушай, Оля! Да ведь это просто интересный человек!

- Остроумный человек, - согласилась Оля.

- Обязательно познакомьте нас с ним, - сказала Вера Федоровна, - Оля! Да
ведь с такими острословами ты просто можешь светский салон открыть!

- Интересно будет познакомиться, - без всякого выражения проговорила Оля.

На следующее утро, сидя за завтраком, я услышал, как Аглая и Зинаида
надрываются во дворе:

- Антошка! Дудкин! Антошка, выйди скорей!

Я появился во дворе в ту минуту, когда туда вышел Антон. Девчонки так и
налетели на него. Приплясывая от возбуждения, они рассказывали, какой вчера
получился разговор и как понравились Вере Федоровне и ее внучке все
Антошкины изречения.

- Она знаешь что про тебя сказала? Что ты очень интересный человек! -
сообщила Зинаида. - Во как!

- Кто сказал? - вертел головой Антон.

- Да ну Двинская! - кипятилась Аглая. - Так прямо и говорит: "Это, говорит,
наверное, исключительно интересный человек! Мне прямо, говорит, оч-чень,
оч-чень хочется с ним познакомиться!"

- С кем познакомиться?

- Тьфу! Да у тебя в голове мозги или что? С тобой ей хочется познакомиться!
С тобой!

- Кому?

- Господи!.. Ну Двинской! Артистке! Заслуженной!

- Глашк! Погоди! - перебила Зинаида. - И Оля эта... она тоже хочет с ним
познакомиться. Она так и сказала: "Это очень интересный человек!"

- Нет, Зинка, ну что ты путаешь! Она "интересный" не говорила!

- Ага! Верно, не говорила! Она сказала, что ты очень... этот... остроумный
человек, и потом говорит: "Я тоже... это... я ужасно, с большим
удовольствием с ним познакомлюсь". Они из-за тебя какой-то салон даже
открывать собираются!

- Выставку, что ли!..

- Не... какой-то другой... светский какой-то.

- Да ну вас! Дуры психованные! - вдруг обозлился Дудкин и ушел домой.

Как видно, он подумал, что его разыгрывают. После этого девчонки, наверное,
полчаса завывали у него под окном: "Анто-о-ошка! Ну на мину-у-уточку! Ну
вы-ыйди!"

Но Дудкин так и не вышел к ним.

Зато после обеда он явился ко мне. Вид у него был серьезный, озабоченный.

- Ты чего делаешь? Ты один?

- Один. А что?

- Так...

Мы прошли в комнату. Насупив брови, Антон заложил руки за спину и уставился
на меня исподлобья.

- Слушай!.. Это правда, чего девчонки говорили?

- Правда, - ответил я. Антошка еще больше насупился.

- И значит, эта Двинская так и сказала, что я... ну, это... ну...
остроумный?

- Нет, Двинская сказала, что ты интересный человек.

- Двинская?

- Ага. А Оля сказала, что ты остроумный. Антошка присел на край дивана,
подпер подбородок рукой.

- Черт! А я думал, я просто так болтаю, безо всякого остроумия... - Он
помолчал, потом взглянул на меня снизу вверх. - А по-твоему, я остроумный?
Только честно!

Я никогда над этим вопросом не задумывался, но из деликатности ответил:

- По-моему, остроумный.

- И значит, они познакомиться хотят?

- Да. Я сам слышал.

- Вот черт! - Дудкин вздохнул так сокрушенно, что я спросил, почему его это
огорчает.

- По-моему, для тебя только лестно, что с тобой хотят познакомиться
Двинская и ее внучка. Он поднялся и заходил взад-вперед.

- Тебе хорошо говорить - "лестно"! А мне... Они же познакомятся и все время
будут думать: вот, мол, интересный пришел, остроумный! Вот, мол, сейчас
чего-нибудь такое сострит! А чего я им буду острить, если я сам не знаю,
что остроумно, а что нет!

Я понял, что положение у Антошки действительно трудноватое, но ничего
дельного посоветовать не мог. Антон побыл у меня еще немного, повздыхал и
ушел в подавленном настроении. Однако минуты через две снова раздался
звонок. Это вернулся Дудкин.

- Лешк... - сказал он, стоя в дверях. - А если я им так скажу: "Вы живете
на третьем, а я как раз под этим". Это остроумно будет?

Я слегка оторопел.

- А что это такое: "Я как раз под этим"?

- Ну, в том смысле, что я на втором этаже живу. Правда, в другом
подъезде... Но ведь все равно же можно сказать, что "как раз под этим"?

- По-моему, это все-таки не очень остроумно, - деликатно ответил я.

Дудкин помолчал, вздохнул:

- Вот я тоже думаю, что не очень... Ладно! Пока!

Прошло дня три. Аглая и Зинаида познакомились с Олей, и она прыгала вместе
с ними через скакалку и играла в мяч. Антошкой Оля, как видно, не очень
интересовалась, зато Аглае с Зинкой ужасно хотелось их познакомить.

А Дудкин как раз этого и боялся. Он даже не выходил во двор, когда видел
там наших девчонок в обществе Оли. Если же родители посылали его в магазин,
он сначала затаивался в подъезде, выбирая подходящий момент, затем
выскакивал и летел к воротам с такой скоростью, что не видно было ни пяток
его, ни локтей.

Глашка с Зинкой все-таки засекали Дудкина и бросались ему наперерез. Погоня
каждый раз была упорной, большой двор оглашался воплями:

- Антошка, погоди-и-и!

- Антошка, чего скажу-у-у!

- Да ну ладно вам! - хрипел на бегу Дудкин. - Ну некогда мне! Да ну
отстаньте вы!

Однажды, когда девчонки вернулись после очередной погони, Оля тихо заметила:

- Все-таки он какой-то странный, этот Антон.

- Чего - странный? Почему? - насторожилась Зинаида.

- Дикий какой-то.

- И ничего не дикий! Просто стеснительный немножко!

- Ой, Зинка, ну что ты врешь! - возмутилась Аглая. - Вовсе он не
стеснительный, просто в нем гордости очень много!

А между собой наши девчонки решили: "Влюбился он в эту Ольку. Вот чего!"

Они были недалеки от истины. Антону очень хотелось познакомиться с Олей. Но
девчонки не знали, что он дни и ночи мучается, стараясь придумать для этого
что-нибудь остроумное. В эту Антошкину тайну был посвящен только я. По
нескольку раз в день у нас звонил телефон и в трубке слышался усталый голос:

- Лешк!.. А вот так остроумно будет: "Эх, Оля, Оля, какая у тебя тяжелая
доля"?

- А почему "тяжелая доля"?

- Ну... ну, может быть, она на что-нибудь пожалуется. Может, скажет, что,
мол, в школу, скоро идти... еще что-нибудь... Вот я ей и скажу.

- По-моему, не остроумно, - отвечал я и советовал: - Ты зря стихами начал
острить. Ведь раньше ты прозой острил, и у тебя получалось.

- Знаю, что прозой... А вот сейчас все почему-то в рифму... Ну ладно! Пока!

На четвертый день вместе с Олей во двор вышла Вера Федоровна и объявила:

- Ну-с, уважаемые!.. С устройством квартиры у нас покончено, на носу начало
учебного года, посему приглашаем вас в воскресенье к Оле на новоселье.
Шампанского не обещаем, но чай со сладким будет.

Я первым догадался сказать "спасибо". Девчонки тоже поблагодарили, сказали,
что обязательно придут, потом Аглая спросила:

- А Дудкину можно прийти?

- Это остроумцу-то вашему? Разумеется! Он будет украшением нашего раута! -
Вера Федоровна вдруг подняла указательный палец: - Но одно условие,
дорогие: все вы тут люди талантливые, театральной деятельностью
занимаетесь... Олины друзья тоже не без дарований. Так что давайте устроим
маленький концерт. Пусть каждый выступит хотя бы с одним номером, но уж с
таким, чтобы им можно было блеснуть.

Это было в четверг. С того же вечера началась подготовка к концерту. Все мы
почему-то считали, что Олины друзья должны быть такие же необыкновенные,
как мебель ее бабушки, что все они по-настоящему талантливы, не в пример
нам, грешным. Ударить в грязь лицом никому не хотелось.

Моя мама принялась разучивать со мной стихи Барто "Лешенька, Лешенька...".
Аглаина мама призвала на помощь соседку, и та стала обучать Глашку с Зинкой
танцу "летка-енка". Проходя мимо раскрытого окна Аглаи, я слышал звуки
хриплого магнитофона и видел две подпрыгивающие головы: одну - рыжую,
другую - темную.

Всех удивил Васька. Он вдруг написал стихи. Никогда в жизни стихов не
писал, а тут вдруг взял и выдал. О чем были стихи, Зина дала Ваське слово
никому не говорить, но сказала, что стихи - "мировецкие".

А вот Антошка ходил как потерянный, и с каким номером выступать в концерте,
он не знал. Девчонки ему, конечно, сказали, что он будет "украшением
раута". Он так маялся, словно ему не в гости надо было идти, а к зубному
врачу.

Я однажды ему посоветовал:

- Ну что тебе мучиться! Выучи какое-нибудь стихотворение - и все!

Он набросился на меня:

- "Выучи! Выучи"! Васька Брыкин такой лопух, а и тот собственные стихи
прочтет. А я... Они знаешь что скажут? "Тоже мне украшение! Только чужие
стихи учить умеет. Это каждый дурак сможет!"

На следующее утро, когда я еще лежал в постели, раздался звонок. Через
минуту мама заглянула в мою комнату:

- Леша! Антон к тебе!

Мама скрылась, и вошел Дудкин. Давно я не видел его таким веселым. В руке
он почему-то держал бутылку.

- Лист бумаги есть? - спросил он. - Давай скорей!

- Какой бумаги?

- Какой хочешь. Хоть газетной!

Я вырвал лист из какого-то старого журнала. Антошка положил лист на стол,
поставил на него бутылку и сказал:

- Если я дерну за эту бумажку, что будет?

- Разобьется бутылка, - сказал я.

- Ладно! Теперь гляди! Только внимательно гляди!

Заложив руки за спину, Антон стал прохаживаться перед столом, делая вид,
что разглядывает потолок моей комнаты и стены. Внезапно он схватил край
бумаги, на которой стояла бутылка, и резко дернул за него. Бумага выскочила
из-под бутылки, а сама бутылка осталась на столе, даже не шелохнулась.

- Видал! Это папин знакомый вчера к нам пришел, меня научил. Тут главное -
быстро дернуть. Если забоишься и тихо потянешь - хана! А если пошире
какую-нибудь посудину и потяжелей, так можно не то что бумагу, а салфетку
выдернуть!

С некоторой тревогой в душе я принес небольшой горшок с алоэ, стоящий на
тарелочке, подстелил под него носовой платок, и Дудкин этот платок
великолепно выдернул.

Мы показали этот фокус Зинаиде и Аглае, и они пришли от него в восторг.
Зинаида напомнила, что мы приглашены на новоселье, а новоселам полагается
делать подарки. Она предложила купить в складчину керамическую вазу для
цветов, которая продавалась неподалеку, в художественном салоне, и стоила
два рубля. Вазу тут же купили. Аглая принесла салфетку, белую
хлопчатобумажную, на которой красными нитками был вышит страховидный
котенок. Дудкин несколько раз подряд выдернул салфетку из-под вазы, и все
обошлось великолепно.

У Антошки словно гора с плеч свалилась.

- Мне теперь и острить не нужно! - радовался он, когда мы остались одни. -
Я буду молчать, вроде бы совсем дурачок, а потом как подойду и как спрошу:
"Что это за салфеточка?" Потом как дерну, и сразу все поймут: "Это он
только прикидывался дурачком! А на самом деле он - во какой!"

И весь остаток дня он тренировался. Тренировался и у меня дома и у себя.
Когда ему надоело выдергивать салфетку из-под вазы, он стал выдергивать ее
из-под стакана с водой... Он даже выдернул ее из-под круглого пенала,
поставленного на попа.

И вот настало воскресенье. В половине пятого мы уже стояли на площадке
лестницы перед квартирой Двинских. Васька держал в руках вазу, Аглая - свою
салфетку, завернутую в бумагу.

Некоторое время мы подталкивали друг друга и шепотом спорили, кому первому
входить. Наконец решилась Аглая. Она позвонила. Ей открыла нарядная и очень
хорошенькая Оля, и мы все вслед за Аглаей втянулись в переднюю. Из комнаты
вышла Вера Федоровна, а из кухни, которая виднелась в конце узкого
коридорчика, появились Олины мама и папа и еще несколько взрослых.

Вера Федоровна поклонилась нам:

- Милости просим, дорогие гости! - И повернулась ко взрослым: - Разрешите
вам представить: это - Аглая, это - Зина, это - ее брат Вася, это - Леша, а
это, если я не ошибаюсь, сам Антон Дудкин. Некоторые его мо я вам
цитировала.

При слове "мо" мы все переглянулись, а Дудкин почему-то скривил рот и часто
заморгал.

Васька и Аглая вручили Оле подарки (взрослых привел в восторг вышитый
Аглаей кот). Потом Вера Федоровна объявила:

- Ну! Пусть взрослые идут к себе в кухню и нам не мешают. Взрослые очень
скучный народ.

Из комнаты уже давно выглядывали Олины друзья. Их оказалось только двое:
толстый черномазый мальчишка в круглых очках с темной оправой и такая же
черномазая девчонка, но тощая и востроносая. Нас познакомили. Мы вошли в
комнату, куда Вера Федоровна внесла и нашу вазу.

- Куда же его поставить, ваш подарок? Пока сюда поставим.

Она поставила вазу на подоконник. Аглая подошла к ней и сказала:

- Нет, Вера Федоровна, вот так надо.

Она постелила свою салфетку на подоконник, а на нее поставила вазу...

- Понятно! - кивнула Вера Федоровна, - Салфетка, оказывается, в комплекте с
вазой.

Она пригласила нас в смежную комнату и усадила на свои старинные стулья за
овальный, накрытый для чая стол.

Сначала все, конечно, немного стеснялись, но Вера Федоровна сумела нас
расшевелить. Она стала расспрашивать о школе, в которой нам предстояло
учиться. Олины друзья стали рассказывать истории о своей школе... Словом,
минут через пятнадцать все так перезнакомились, что Аглая с Лялей
(черномазой девчонкой) принялись щипать друг друга за бока и очень при этом
хохотали, а очкарик, рассмеявшись, так фыркнул чаем на скатерть, что Вера
Федоровна похлопала наконец в ладоши и сказала:

- Леди и джентльмены! Убедительно прошу вас держаться в рамках элементарных
приличий!

Молчали только двое. Молчала Оля - просто потому, что она всегда
предпочитала слушать, а не говорить. Молчал Антон. Но молчал он не просто
так, а, я бы сказал, со значением. Он сидел на своем стуле прямой как
жердь, чай отхлебывал из ложечки и поглядывал на разговаривающих так
высокомерно, словно за столом сидели не его сверстники, а воспитанники
детского сада.

Вера Федоровна даже обратила внимание на него:

- Слушай! Что это ты такой молчаливый? Быть может, у тебя какая-нибудь
печаль на душе?

Антошка и тут ничего не сказал. Он только прикрыл глаза и молча пожал
плечами.

Вера Федоровна посмотрела на него.

- Ну, я вижу, ты у нас загадочная натура, - сказала она.

Мне показалось, что она шутит, но Дудкин принял это всерьез. Физиономия у
него сделалась довольной, щеки порозовели, а уши стали совсем красными.

Чай кончился. Вера Федоровна велела перенести стулья в первую комнату.
Затем она вышла в коридор и позвала:

- Товарищи взрослые, просим на концерт! Взрослые уселись на диване и на
трех стульях, поставленных в ряд перед ним. Мы разместились на стульях,
расставленных вдоль стен.

- Ну! - обратилась к нам Вера Федоровна. - Кто самый храбрый? Кто начнет
концерт?

Вышел очкарик, расставил пошире ноги, заложил руки за спину и объявил:

- Маяковский, отрррывок. - И, сердито уставившись на взрослых, начал: - "Я
земной шар чуть не весь обошел, и ж-ж-жизнь хор-р-роша, и жжжить
хор-р-рошо".

Взрослые сидели ко мне боком, и я видел, как они сдерживаются, чтобы не
расхохотаться, но когда очкарик кончил, они хлопали и кричали "браво".

Затем набрался храбрости Васька. Перед этим Зинаида сообщила, что он будет
читать собственное стихотворение. Он вышел, покраснел как рак и выпалил:

С новосельем поздравляю

я вас всех,

И желаю всем здоровья

и успех.

Ему хлопали не меньше, чем очкарику. Вера Федоровна спросила:

- Ну, кто следующий хочет выступить? Антоша, может быть, ты?

Антон и на этот раз ничего не сказал: только плечи приподнял и опустил.
Аглая хихикнула, покосилась на вазу и потерла ладошки.

Вера Федоровна не упрашивала Антона. Под ее аккомпанемент Аглая с Зиной
благополучно отпрыгали свою "летку-енку". Наступила моя очередь. Пока я
читал "Лешенька, Лешенька...", Ляля поднялась и куда-то вышла. Когда я
кончил, Вера Федоровна снова села к пианино.

- А теперь - кабардинская лезгинка!

Она заиграла, и в комнату влетела переодетая Ляля. На ней был красный
бешмет, красные сапожки и что-то похожее на белую папаху. На поясе болтался
маленький кинжал.

Это уж был по-настоящему хороший номер. Ляля плясала так, что редкий
мальчишка с ней сравнится. То она шла по кругу, вытянувшись в струнку, на
одних только носках, то вдруг неслась широким шагом, зыркая черными
глазищами и оскалив белые зубы. Видно, Вере Федоровне очень нравился танец.
Она играла, глядя на Лялю через плечо, и все время улыбалась. Взрослые
хлопали в такт и кричали "асса!".

И вдруг случилось такое: Ляля снова прошлась по кругу приблизилась к окну,
на котором стоял