аконец добрались до него, стало заметно светлее.

Первыми вышли из леса две девушки-колхозницы и пионервожатый Дима. Потом в
другой стороне появился курчавый парнишка лет восемнадцати. Он вел под
уздцы неоседланную лошадь, на которой сидела Маша, одетая в пальто.

Все окружили Лодю, что-то говорили, перебивая друг друга, а Маша, не слезая
с лошади, тараторила о том, что просека оказалась не та и что она лишь в
одиннадцать ночи попала в лагерь.

Курчавый парнишка оказался колхозным зоотехником. Он подошел к поднявшемуся
с земли Берендею, и тот потянулся губами к карману его пиджака, из которого
торчал кусок хлеба. Угощая хлебом Берендея, зоотехник обернулся к Лоде:

- Это ты его привязал?

- А кто же еще? - пожал плечами Лодя.

- Храбрый ты, однако!

Девушки удивленно заохали, а Маша замотала головой:

- Нет, Лодька, нет! Я всегда говорила, что ты сумасшедший! Ты не знаешь,
какой ты сумасшедший!

Зоотехник отвязал быка и потащил его за собой.

- Нет, - восклицала Маша, - нет, Лодька, ты только скажи: что ты
чувствовал, когда привязывал Берендея. Неужели ну вот ни капельки, ни
капельки не было страшно?

Лодя с минуту молча шагал рядом с конем, потом поднял голову, посмотрел на
Машу и медленно ответил:

- Что чувствовал? Чувствовал, как все поджилки трясутся. Вот что чувствовал!

                                                                     1950 г.



   Юрий Сотник.
   КИНОХРОНИКА.

В ту субботу, придя из школы и пообедав, я вынул из шкафа самодельный
киносъемочный аппарат и приступил к своему обычному занятию: я завел
пружину аппарата, наставил пустой, без пленки, аппарат на кошку,
умывавшуюся посреди комнаты, и нажал на спуск. Аппарат затрещал; кошка
посмотрела на меня долгим взглядом, зевнула, потянулась и ушла под кровать.

Я побрел на кухню и наставил рамку видоискателя на маму, которая мыла
посуду. Кинокамера снова затрещала. Мама тяжело вздохнула и покачала
головой:

- Боже! Как ты мне надоел со своим аппаратом! Я тоже вздохнул и поплелся
прочь из квартиры. Во дворе на лавочке сидела старушка. Перед ней катали
жестяной самосвал двое малышей. Я навел свою камеру на них.

- Все трещит и трещит! - прошамкала старушка. - Которые дети книжки читают
или играют себе, а этот все трещит и трещит...

Больше я трещать не стал. Я вернулся домой, спрятал свой аппарат, сел у
стола и уныло задумался.

Прошло уже десять дней, как я с помощью папы построил свою киносъемочную
камеру и проектор к ней. Выглядела моя камера неказисто, но первая же
пленка, снятая ею, оказалась вполне приличной.

С тех пор и начались мои мучения. Папа купил мне два мотка пленки. Первый
пробный моток я сгоряча извел на всякие пустяки, а стоил он не так уж мало.
Я дал папе слово, что больше не истрачу зря ни одного кадрика. Я решил на
оставшейся у меня пленке снять такую боевую, такую увлекательную
кинохронику, чтобы все зрители были поражены.

Несколько дней я слонялся со своим аппаратом по городу, ожидая, что
случится какое-нибудь происшествие, но ничего не случалось. Я надоел всем
родным и знакомым, расспрашивая их, не готовится ли где-нибудь интересное
событие, но так ничего и но узнал. Моточек пленки лежал нетронутым в моем
столе, а сам я утешался лишь тем, что наводил пустой аппарат то туда, то
сюда и заставлял его трещать на холостом ходу. Этим треском я тоже всем
надоел, да и самому себе порядком надоел.

Раздался звонок. Я вышел в переднюю, открыл дверь и увидел своего
двоюродного брата, пятиклассника Владю Аникеева. Я сразу догадался, что у
Влади что-то произошло. Занятия в школе давно кончились, а он был с
портфелем в руках. Кроме того, обычно солидный, аккуратный, он имел сейчас
какой-то растрепанный вид: пальто его было распахнуто, воротник гимнастерки
расстегнут, а большие круглые очки сидели криво на его носу.

- Здравствуй! Дело есть! - сказал он, хмуро взглянув на меня, и стал
снимать пальто.

- Из школы? - спросил я.

- Ага!

- Что так поздно?

- Сбор проводил.

- Отряда?

- Нет, с третьим звеном.

Владя прошел в комнату и стал разглядывать в зеркале свое лицо.

- П-подлецы! - процедил он сквозь зубы. Тут только я заметил, что правая
дужка его очков сломана, а вдоль щеки тянутся четыре царапины.

- Ты что, дрался, никак? - спросил я.

- Разнимал, - проворчал Владька, не отрываясь от зеркала.

- Кого разнимал?

- Третье звено.

- Вот это звено! На сборе подрались?

- Нет, после. - Владя поправил на носу очки, но они тут же снова съехали
набок.

- А что за сбор у вас был?

- На тему "Дружба поможет в учебе и труде". Я плюхнулся на диван и
захохотал. Владя отошел от зеркала.

- Тебе смех, конечно, а меня как председателя на каждом совете дружины за
это звено прорабатывают. - Он сел на стул, расставив ноги и опершись руками
о колени. - В общем, давай ближе к делу. Твой аппарат работает?

Я сразу перестал смеяться:

- Работает.

- И пленка есть?

- Есть. Только немного. Моточек один. Владя пристально смотрел на меня
сквозь перекошенные очки.

- Кинохронику снять хочешь? Боевую? Тут уж я совсем насторожился:

- Конечно, хочу! А что именно!

- Драку. Настоящую. Четверо мальчишек будут драться и, может быть, три
девчонки.

Я так и подскочил. Я прямо ушам не верил, что мне привалило такое счастье.

- Владька! Ты не врешь? Кто будет драться? Где? Когда?

- Завтра в девять утра. В парке. Третье звено будет драться.

- Опять третье звено!

- Ага! Погоди, я тебе обрисую положение. - Владя придвинулся со стулом
поближе ко мне. - Понимаешь, в нашем отряде с дружбой не совсем
благополучно. Мы с Люсей, нашей вожатой, за один только месяц два
мероприятия по внедрению дружбы провели: сбор отряда на тему "Отлично
учиться и крепко дружить" и литературную викторину на тему "Классики
мировой литературы о дружбе". Мы с Люсей и сами замучились и ребят
замучили, готовя эти мероприятия, а дружба все еще не на высоте. Особенно в
третьем звене. С ним прямо спасу нет! Как перегрызлись летом из-за чего-то,
разделились на две партии, так до сих пор и воюют. Мы с Люсей думали,
думали, как с ними быть, и решили для них специальный сбор звена
организовать, посвященный дружбе. Главарю одной партии, Андрею Тарантасову,
велели доклад подготовить на тему "Зачем нужна дружба", а его врагу, Оське
Дробилкину, поручили сделать содоклад "Что мешает нашей дружбе". Тане
Зарубиной (она у них поэтесса) заказали стихи о дружбе написать и всех
вместе заставили песню разучить - "Дружно шагает наше звено". Сегодня,
значит, и провели. Андрей свой доклад благополучно сделал, а Оська как
начал свой содоклад, так сразу и заявил, что дружбе мешают Андрюшка и его
компания и что все они такие-то и расперетакие-то. Мы с Люсей их кое-как
угомонили, но дальше сбор все равно насмарку пошел: Татьяна стихи читать
отказалась, а песню они такими голосами провыли, меня аж мороз по коже
продрал. А после сбора выхожу из школы на улицу, смотрю, а они уже! Гришка
Тамару за косу ухватил, а Зинаида Гришку портфелем по голове, а Оська...
Словом, каждому дело нашлось. Я вмешался, и вот тебе результат. Мило, а?..

- Ну ладно! Ты давай главное говори: о завтрашнем дне.

- Погоди! Сейчас будет главное. Подоспели старшеклассники, разогнали их, и
они отправились по домам. А я задержался: все пытался дужку к очкам
приладить. Наконец иду домой, вхожу в парадное (мы с Гришкой на одной
лестнице живем) и слышу на верхней площадке голоса. Там уже собрались
Гришка, Андрей и Татьяна. Останавливаюсь, прислушиваюсь и знаешь, что
слышу? Гришка с Андреем сговариваются на Оську засаду устроить. Тот,
понимаешь, завтра в кино собирается на десять утра, а эти хотят с девяти в
парке засесть и его подстеречь. И Татьяна с ними пойдет: из кустов будет
смотреть. Я, значит, послушал их, послушал, тихонько вышел из парадного и
бросился к Оське. Прибегаю к нему и говорю: так, мол, и так, ты завтра по
тропинке, что через парк ведет, не ходи - там тебя Гришка с Андреем
отлупить собираются. А он очень обрадовался и говорит: "Спасибо, что
сказал. Я завтра с собой Никиту возьму и всех наших возьму, и мы сами на
них засаду устроим и так их отделаем, что папа с мамой не узнают". Я прямо
на Оську глаза вытаращил. "Ты что, спятил? - говорю. - Ты думаешь, я,
председатель совета отряда, к тебе прибежал, чтобы такое побоище
организовать?" А он отвечает: "Ты меня не агитируй! Тут вопрос
принципиальный. Гришка с Андреем затеяли хулиганский поступок, а хулиганам
нужно давать отпор. И имей в виду, говорит, если ты Гришку с Андреем
предупредишь, мы тебя самого отлупим, хоть ты и председатель". Я посмотрел,
посмотрел на Оську и вдруг сказал: "Ладно! Поступайте как знаете! Никого я
предупреждать больше не буду". Это знаешь, почему? Я вспомнил о тебе и
принял такое решение: пусть они дерутся завтра сколько им влезет, а ты их
потихоньку сними. А потом мы твою кинокартину в школе покажем. Пусть на них
вся дружина полюбуется! Может, хоть такой позор их перевоспитает!

Я вообще человек сдержанный, но тут я обнял Владьку, чмокнул его в щеку,
потом два раза перекувырнулся через голову на диване. Когда я успокоился,
Владя объяснил мне подробно, в каком месте парка будет засада, и на
прощанье крепко пожал мне руку.

- Желаю удачи. Я бы сам с тобой завтра пошел, да мы с утра за город уезжаем.

Проводив Владю, я подумал, что мне надо заранее осмотреть место завтрашней
съемки. Я побежал в парк.

Местечко, выбранное вояками из третьего звена, было очень удобно для
засады. Парк в нашем городе большой, старинный. Он больше похож на лес, чем
на парк. Полянка, через которую шла тропинка к кинотеатру, была со всех
сторон окружена густым кустарником. Даже находясь в трех метрах от полянки,
нельзя было бы разглядеть, что на ней происходит. А вот выбрать подходящую
позицию для съемки оказалось не так-то просто. С полчаса я лазил по кустам
да раздумывал, как быть. Заберусь поглубже в кусты и вижу, что ветки
обязательно заслонят мне объектив, выберусь поближе к полянке и понимаю,
что этак меня в два счета обнаружат, а этого мне вовсе не хотелось. Судя по
рассказам Владьки, в третьем звене такой народ, что они сначала отлупят
человека, а потом подумают, стоит ли его лупить. Пускай они пятиклассники,
а я шестиклассник, но их-то ведь много, а я один!

На краю полянки рос большой клен. Я осмотрел его. Листва клена уже сильно
поредела, и спрятаться в ней было трудно, но я подумал, что во время драки
люди не интересуются тем, что делается у них над головой. Я решил снимать с
клена.

Дома я весь вечер чистил и проверял свой аппарат и разводил химикалии,
чтобы завтра же проявить пленку.

Когда все легли спать и потушили свет, у меня появилось мрачное
предчувствие, что меня завтра побьют. Но я вспомнил, что настоящим
кинооператорам приходится снимать и на Северном полюсе, и в Антарктиде, и в
лесах, кишащих дикими зверями, и в кровавых сражениях. И мне даже стало
приятно от мысли, что я тоже буду подвергаться опасности.

А утром, около девяти часов, я уже находился на своем боевом посту: лежал
животом на нижней ветке клена, держа перед собой заряженный и заведенный
аппарат.

Утро стояло ясное, солнечное. С высоты трех метров мне открывался красивый
вид. Кустарники, которыми зарос почти весь парк, казались клубами бурого
дыма, а над ними, как языки пламени, подымались красные, желтые, оранжевые
клены, березы и тополя. Сначала я думал, что мне ничего не стоит пролежать
на моей ветке хоть до самого вечера, но чем дольше я лежал, тем больше
обнаруживал под собой каких-то бугров и сучков, которые все больнее
впивались в тело. Минут через десять мне стало совсем невмоготу, и я сел
верхом, чтобы немного передохнуть. Сел... да так и замер.

Вблизи послышался легкий топот, и на полянку со всех ног вылетел мальчишка
в лыжном костюме. Круто свернув с тропинки, он поскользнулся, шлепнулся,
вскочил и нырнул в кусты где-то справа от меня. Не успел я и глазом
моргнуть, как примчались две девчонки: одна блондинка, другая ярко-рыжая.
Они приостановились, повертелись на одном месте с огромной быстротой, потом
бросились в разные стороны и тоже исчезли в кустах. Последним прибежал еще
мальчишка, маленький, худенький. Он прятаться не стал. Он с ходу опустился
на карачки, сделав полукруг, подполз к крайнему кусту и стал выглядывать
из-за него на тропинку.

Тут только я опомнился. Бесшумно и стремительно я снова растянулся на ветке
и так напоролся животом на сучок, что от боли даже крякнул, как утка.
Четверо внизу не заметили этого.

- Идут? Ося, идут? - громким шепотом спрашивали из кустов.

- Не! Не видать, - отвечал маленький мальчишка.

- Ось! Где ты их видел? Где ты их видел?

- Метров двести от нас... Мы уже в парк входили. Я посмотрел назад, а они
из переулка на площадь выходят. Девчата! Зина, Тамара, слушайте: мы с
Никитой на мальчишек нападем, а вы сразу на Таньку наваливайтесь. Ладно?

Блондинка за своим кустом ничего не ответила, а рыжая проворчала почти
басом:

- Ну да еще! Станем мы драться! Что мы, хулиганки какие...

Оська снова взглянул на тропинку и тут же подался назад:

- Идут!

Трое в кустах затихли. Я не мог видеть тропинку, я видел только Оську,
наблюдавшего за ней. Он то припадал грудью к самой земле, то ложился на
бок, то снова поднимался на четвереньки.

- Идут! - шептал он в страшном волнении. - Метров пятьдесят осталось.
Остановились... Ой! Одеваются во что-то... Ой!.. Маски надевают. Маски!
Черные! Идут! - Оська попятился, заполз в кусты и уже оттуда торопливо
прошептал: - Девчата! Зина! Если Танька будет мальчишкам помогать, вы с
Тамаркой свои предрассудки бросьте, слышите?

- Угу, - послышалось из-за куста, сквозь который маячило рыжее пятно.

Больше никто не произнес ни слова.

И вот на полянке появились еще трое заговорщиков. Поэтесса Татьяна имела
наружность, очень подходящую для поэтессы: у нее были темные локоны,
бледное лицо и большие черные глаза с длинными ресницами. Обоих спутников
ее даже без всякой драки стоило снять на кинопленку. Чтобы Оська их не
узнал, они напялили на себя черт знает что: лица обоих были закрыты
масками, вырезанными из темной тряпки. Кроме того, один мальчишка был до
пят закутан в старый байковый халат малинового цвета, а на другом был
драный свитер и огромные брюки галифе шириной чуть ли не в рост самого
мальчишки.

Они остановились среди полянки и стали оглядываться.

- Мальчики, а где кляп? У кого кляп? - нежным голосом спросила поэтесса. -
Гриша, у тебя кляп?

- У меня. - Заговорщик в галифе вынул из кармана скомканный носовой платок
и длиннющую толстую веревку, - Только зря вы все это. Лучше просто
отколотить его, как все люди делают, и порядок.

Татьяна заспорила с ним:

- Знаешь, Гришка... В тебе вот ни на столечко фантазии нет! Ну что
интересного, если вы его отколотите? А тут... Тут прямо как в кино! Он
идет, вдруг на него налетают двое в масках, затыкают рот, привязывают к
дереву и исчезают.

- А первый прохожий его развязывает, - добавил Гришка.

- Ну и пусть развязывает, - вступился Андрей. - Зато он на всю жизнь это
запомнит. А какой толк в твоем колочении? Он к нему с детства привык: его
каждый день кто-нибудь лупит.

Гриша сказал, что ему, в конце концов, все равно, как поступят с
Дробилкиным, и что ому только жалко веревки, которую Оська им, конечно, не
вернет.

Все трое умолкли. Поэтесса отошла от своих спутников и стала разглядывать
их с таким видом, словно это были прекрасные статуи.

Вот она заулыбалась, прищурив глаза и наморщив нос.

- Ой, мальчики, какие вы интересные! - пропищала она тоненьким голоском и,
оглянувшись вокруг, потирая ладошки, добавила: - И вообще, как все это
интересно! Как интересно!..

- Интересно, да? Интересно? - басом рявкнула Зинаида и вылезла из кустов.

- Интересно! Интересно! - закричала вся Оськина компания, выскакивая на
полянку.

Заговорщики оторопели, но не пытались бежать. Они только головами вертели
во все стороны. Я приник глазом к видоискателю. События стали развиваться
очень быстро.

Рыжая коренастая Зинаида, пригнув голову, упершись кулаками в бока, пошла
на поэтессу:

- Тебе интересно, да? Очень интересно, да? Интересно, как человека мучают,
да?

Поэтесса тихонько пятилась, нацелив на Зинаиду две растопыренные пятерни.

- Только тронь, Зинка! Только тронь! Только тронь! Только тронь!..

Белобрысая Тамара прыгала перед Гришкой с Андреем, издеваясь над их
костюмами, и называла их "шутами гороховыми". Никита, ухмыляясь, засучивал
рукава и бормотал, что сейчас кое-кто узнает, как втроем на одного нападать.

- Никита! Никита, дай им! Дай им! - надрывался Оська, держась поближе к
кустам. - Вы слышали? Вы слышали, что они хотели со мной сделать? Кляп в
рот! Как бандиты настоящие! Никита, дай им, чего боишься! Дай им!

Вдруг Тамара подскочила к Грише и сдернула с него маску. Тот вытянул ее
пониже спины сложенной в несколько раз веревкой.

Дальше все пошло как по маслу: Тамара завизжала и ухватилась за веревку;
Никита налетел на Гришу и повалился вместе с ним на землю. На помощь Грише
бросился Андрей. На Андрея, оставив Таню, напала Зинаида, а через секунду
ей в волосы вцепилась сзади поэтесса.

- Ура-а-а! Бей! - завопил Оська, почти совсем исчезая в кустах.

Весь дрожа от радости, чувствуя, что наступила самая счастливая минута в
моей жизни, я поймал в видоискатель кучу малу, которая образовалась подо
мной, нажал на спуск и... прямо похолодел.

Раньше я никогда не обращал внимания на то, как трещит мой киноаппарат.
Только теперь я по-настоящему услышал его. Он тарахтел, как пулемет.
Наверное, во всем парке было слышно.

Драка внизу прекратилась. Куча мала распалась.

Взъерошенные, растрепанные члены третьего звена подняли головы. Оська вылез
из кустов.

Я остановил аппарат. Глубокая тишина наступила вокруг, и в этой глубокой
тишине семь человек смотрели на меня, а я глядел сверху на них.

- Во! Шпион! - сказал наконец Оська.

Не спуская с меня глаз, Андрей зачем-то обошел вокруг клена. Маска его
болталась на шее. У него были раскосые, как у китайца, глаза и под правым
глазом темнел синяк, набитый, как видно, еще во вчерашней драке.

                                  [Image]

- Слезай! - сказал он.

Я пробормотал, что мне незачем слезать, что мне и здесь хорошо.

- Эй, ты! - закричал Оська. - Слезай, когда тебе приказывают! Не слезешь,
так мы сами к тебе заберемся. Тогда кувырком полетишь оттуда... Никита,
Никита! Давай лезь на дерево! Чего ты боишься, давай лезь!

                                  [Image]

Пятиклассника Никиту можно было принять за восьмиклассника - такой он был
здоровый. Я посмотрел, как он неторопливо поплевывает на ладони, и понял,
что мне лучше будет спуститься без его помощи. Сползая со своего клена, я
старался думать о том, что многие кинохроникеры часто подвергаются
опасности и что я должен радоваться тому, что сейчас со мной произойдет,
однако никакой радости так и не почувствовал.

Как только я спустился, вояки окружили меня со всех сторон. Девочки
молчали, а мальчишки ухватили меня за ворот, за рукава и стали трясти.

- Ты кто такой?

- Ты что там делал, на дереве?

- Это что за штука у тебя? Говори! Что это за штука?

- Киноаппарат, - ответил я чуть слышно. Никогда я не думал, что это слово
на них так подействует. Мальчишки сразу сбавили тон.

- Чего-чего? - переспросил Оська.

- Ну, кинокамера съемочная, - повторил я.

Все притихли и переглянулись. Потом Зинаида пробасила:

- Это как такое "кинокамера"? Чтобы в кино снимать?

- Ага!

- В настоящее кино! - воскликнул Оська. - И работает? Взаправду?

- Работает...

- И ты нас снимал?!

- Снимал. Только я не затем на дерево забрался, чтобы вас снимать. Я хотел
пейзаж красивый снять, а тут пришли вы, и...

- И ты нас снял?! В настоящее кино! - еще громче закричал Оська. - И все
получится? И все на экране будет видно, как мы деремся, и все такое?

Я кивнул.

- Во