По  пути на аэродром Стефановский вспоминал:  Чкалов? Он  раньше слышал
эту фамилию. В школе и частях иногда упоминали  ее. Крылатая молва разносила
много такого,  что было  и  чего не было.  Но основное оставалось: смелость,
мужество,  исключительное  летное  мастерство  этого,  тогда  еще   рядового
летчика.
     На аэродроме все знали Чкалова  и указали Стефановскому, где его найти.
Минуту спустя Стефановский козырнул широкоплечему, чуть выше  среднего роста
человеку. Не выслушав рапорта до конца, тот протянул руку и улыбнулся:
     -- В работе лучше знакомиться!
     Они направились к самолету. По дороге Чкалов спрашивал:
     -- Где учились? На каких самолетах летали? Какой налет?
     У большого  двухмоторного  бомбардировщика возились техники, мотористы.
Они, как мухи, со всех сторон облепили машину.
     -- Изучите машину, -- сказал Чкалов, -- разберитесь, где что находится,
вплоть до последней заклепки. Техники вам помогут. А потом слетаем.
     Показной полет  запомнился  на  всю жизнь. Погода была  хорошая, ясная.
Учитель  и ученик заняли  свои места в машине. Чкалов  как-то  по-особенному
сидел в ней -- легко, непринужденно. Чувствовалось, что ему здесь привычнее,
чем на земле. Он двинул сектора моторов,  разогнал машину и мягко отделил ее
от земли.
     Едва  не задев колесами  верхушки сосен, он сделал  правый  разворот и,
набрав всего триста метров высоты, весело взглянул на своего  ученика, отжал
штурвал чуть вперед и, повернув влево, ввалил машину в глубокий вираж. Левое
крыло  нацелилось  в  землю,  правое  -- в небо.  Нос  лихо бежал  по  линии
горизонта, описывая правильную окружность. Многочисленные  стрелки  приборов
замерли на своих местах. Ровно гудели моторы...
     Чкалов непринужденно повернул  штурвал  вправо,  и теперь  правое крыло
опустилось  к  земле, а левое  пошло  к  небу. Нос  также  лихо  помчался по
горизонту, по кругу, но в обратную сторону, будто разматывая невидимую нить.
И когда  учитель сделал горку и  бросил самолет в пике, ученик забыл, что он
на бомбардировщике: он не видел такой чистоты полета даже у истребителей.
     С ревом и свистом понеслись навстречу домишки, шоссе,  пасшееся на лугу
стадо.   Земля   приближалась  с  такой   катастрофической  быстротой,   что
Стефановский  невольно   потянулся  к  рулям,  но  задорный  взгляд  Чкалова
остановил его.
     С пятидесятиметровой высоты машина резко взмыла вверх, сделала разворот
и с набором высоты пошла в зону.
     Опять высота триста  метров. Чкалов небрежно бросил штурвал и одобряюще
кивнул соседу.
     И когда последний  попытался повторить  полет учителя, довольная улыбка
расплылась  на  широком лице  Чкалова. Он посадил машину и,  вылезая из нее,
сказал Стефановскому:
     -- Правильно  действовал. Смело... Из машины надо выжимать все, что она
может дать!
     Это звучало, как девиз, как наставление на всю жизнь.
     После нескольких провозных полетов Стефановский самостоятельно  вылетел
на бомбардировщике.

        Электрическая кнопка
     Никогда не вредно иметь при взлете лишний кусок  аэродрома прозапас. Но
когда  гусеничный трактор,  пыхтя  и отдуваясь,  волочил  эту  многомоторную
громадину  в  самый  дальний угол летного поля,  нельзя  было не улыбнуться:
моська волокла слона.
     Летчик Стефановский испытывал новый воздушный корабль. Корабль этот был
высотой с четырехэтажный дом. Размах его плоскостей был так велик, что вдоль
них  можно было соревноваться по бегу на спринтерские дистанции, а хвостовое
оперение по своей площади могло служить крыльями истребителю.
     Четыре мощных мотора в крыльях и два спаренных над фюзеляжем  придавали
самолету весьма внушительный вид.
     Сто человек с багажом, погрузившись на его борт, могли  быть подняты на
высоту Монблана и без посадки переброшены с одного края Европы на другой.
     Когда эта махина с  оглушительным ревом неслась по аэродрому,  а потом,
исчезнув в  облаках  поднятой  пыли,  вдруг возникала  над  лесом,  невольно
вспоминались  фантастические  романы Жюдя Верна. Это  был  корабль  огромных
воздушных  океанов. Но в то же время  эта  новинка авиационной техники имела
серьезные  недостатки.  Ею  было трудно  управлять,  особенно при  взлете  и
посадке. Требовалось напряжение всех сил летчика. Помимо управления рулями и
моторами,  нужно  было   вручную   сто  пятьдесят  раз   повернуть   штурвал
стабилизатора,  чтобы взлететь, и  столько  же раз,  чтобы  сесть. Это  было
утомительно и отвлекало внимание летчика в самые ответственные минуты.
     Стефановский,   опытный  летчик-испытатель,  и   тот  жаловался.  Тогда
инженеры  нашли выход.  Они  приделали  к штурвалу  небольшой  электромотор.
Нажимая кнопки переключателя, можно было вращать штурвал в нужную сторону и,
когда нужно, останавливать его.
     Ранним  утром проверили  новшество: маленький  электромотор  безотказно
выполнял  свою работу. Все в  этом  убедились,  и  летчик, в  последний  раз
опробовав моторы, дал полный газ.
     Скорость корабля нарастала. Все быстрее убегала назад земля, но тяжелая
машина не отрывалась от нее.
     Стефановский слегка взял рули на себя.  И это не помогло. Тогда  правый
летчик  Нюхтиков,  поймав  взгляд  командира,  нажал  кнопку  переключателя.
Завертелся штурвал. Гигантские колеса в последний раз  примяли  траву, и она
стала уходить  вниз. Альтиметр  отсчитал первые десятки метров высоты.  Пора
возвратить стабилизатор  на  место.  Нюхтиков нажимает кнопку. Нажимает раз,
другой. Штурвал попрежнему  совершает свой кругооборот. Самолет медленно, но
настойчиво продолжает задирать нос.
     Положение  становится  серьезным. Если  еще через  несколько  секунд не
удастся остановить стабилизатор, положение станет критическим.
     Снова и  снова летчик  нажимает кнопки. Моторы,  напрягая тысячи  своих
лошадиных сил,  еле  поддерживают  принимавший  все более  опасное положение
корабль.  Еще немного  такого  полета  -- и самолет,  потеряв  скорость,  на
мгновение  повиснет в  воздухе, клюнет  носом и с огромной силой врежется  в
землю.
     Двое  из экипажа бросились к штурвалу. Четверо рук впиваются в  хрупкий
ободок. Им удается пересилить электромотор и на полоборота повернуть штурвал
назад.  Но  мотор  опять берет  верх,  и штурвал вырывается из рук.  Корабль
теряет управляемость. Еще мгновение -- и он станет совсем неуправляемым.
     Тут командир увидел борттехника. Полусогнувшись в одном из отсеков, тот
настолько увлекся,  пытаясь  ухватить и выдернуть кусачками какой-то шплинт,
что  совершенно  не  замечал  разыгравшейся  драмы.  Губы   "бортача"   тихо
шевелились. Он то ли напевал, то ли нежно высказывался по адресу непокорного
шплинта. Командирский взгляд снова прошелся по  земле. Ухабистая, изрезанная
канавами, усеянная, как  бородавками, серыми бугорками, запятнанная грязными
и   тинистыми  озерками,  она,  казалось,  насторожилась,  готовясь  нанести
смертельный удар.  Летчик взглянул вверх. Его встретило перекосившееся небо,
затянутое   какой-то  белесой   пеленой,  сквозь  разрывы   которой   иногда
проскальзывали злые слепящие лучи солнца.
     И  вдруг в  голове  командира  мелькнула  мысль.  Нервным  движением он
несколько раз  сбросил  и дал  газ  одному из  моторов. Жалобный  вой мотора
заставил  техника обернуться. И  техник увидел все. Он увидел,  как командир
дважды  сжал  и  разжал ладонь, показывая, как рвут  провода.  Одним прыжком
техник очутился у  штурвала. Кусачками, как зубами, вцепился он в  провода и
рванул их к себе. Электромотор встал, и штурвал, вращаемый двумя парами рук,
бешено  завертелся  в  спасательную  сторону. Самолет  начал  опускать  нос.
Медленно, неуклюже. Каждая секунда казалась часом...
     Но  вот  синеватая  линия  горизонта  отделяет  небо  от земли. И вздох
облегчения  вырывается у людей,  находившихся  в  воздухе и стоявших  внизу.
Экипаж  и  корабль  спасены.  Летчик  ведет  машину на  посадку.  Он  делает
разворот. Родная  земля  пышным зеленым  ковром кружится ему  навстречу.  По
синему,  как  на картинках,  небу  тихо  плывут небольшие  облачка. Круглыми
зеркалами живописно раскинулись  озера, на  золотом  прибрежном песке  видны
обнаженные тела. И тут летчику кажется, что ему очень жарко.
     "Как хорошо бы, -- думает он, -- раздеться сейчас и, немного постояв на
свежем ветерке, бултыхнуться в воду вон с того бугорка..."

        Степан Супрун принимает решение
     Дед Степана, Михаил  Супрун,  занимался  крестьянством, столярничал, но
средств на  жизнь не хватало, и семья жила  впроголодь. А семья у  деда была
большая:  семеро детей. Дети, подрастая, один  за другим уходили  батрачить.
Поэтому и отец Степана, Павел Супрун, с малых лет начал трудовую жизнь.
     Тринадцати  лет  он  нанялся к  немцу-помещику  Лоренцу, чья "экономия"
находилась поблизости  от родного  села  Речки, в тридцати  верстах севернее
украинского  города  Сумы. За семь  лет  тяжелого  труда в  "экономии" Павел
Супрун  выполнял  разную работу. Был  погонщиком  волов,  потом подручным  у
слесарей, а  когда хозяин  выписал из-за границы  два паровых  плуга,  Павла
приставили   к   ним.  Тогдашние  тракторы   имели  много  изъянов  и  часто
останавливались  посреди  поля.  Немцы-надсмотрщики  бесновались,  бранью  и
штрафами, а нередко и кулаками вымещали злобу на батраках. Украинские хлопцы
тоже  не оставались  в долгу: жгли в  отместку  помещичьи хлеба, а подручных
Лоренца не раз  находили  связанными  и  избитыми.  Молва  приписывала Павлу
участие в этих делах, которые и в самом деле не обходились без него. Супруны
спокон веку были честными тружениками и никогда не  прощали  обид и насилия.
Помещик Лоренц жаловался уряднику,  называл  молодого  Супруна  баламутом  и
поджигателем и все чаще грозился отправить Павла в Сибирь.  Работать у немца
стало невтерпеж. Павел Супрун взял расчет и нанялся к  помещику Харитоненко,
в том же Сумском уезде.
     Но, как говорится, "хрен редьки не слаще". "Свой" помещик также выжимал
все силы из батраков, заставляя их за гроши трудиться от зари и до зари. Шли
годы, и Павел Супрун, который обзавелся семьей, имел троих детей и не  знал,
как их  прокормить,  все чаще  задумывался, ища выход из своей беспросветной
жизни.  Таких, как он,  было  в то  время немало. Некоторые из них  покидали
родину и в поисках лучшей  жизни  уезжали за океан, в Америку. Павел Супрун,
начитавшись  заморских писем земляков,  скопил деньги  на проезд  в  третьем
классе, уложил в  мешок хлеб, чеснок и сало, простился с семьей и отправился
в Канаду, надеясь там устроить для своей семьи более сносную жизнь. Это было
в  1911  году.  В  те  времена  в  Канаде  нехватало рабочей  силы,  и  труд
оплачивался  там  значительно  выше,  чем  в  других  странах.  Зато   уж  и
эксплоатация была тоже немалой. К тому же Супрун не знал языка и работать по
своей слесарской специальности не  мог.  Два года он работал  чернорабочим в
разных местах, учился английскому языку в вечерней школе и, отказывая себе в
самом насущном,  откладывал  цент  к центу,  доллар  к доллару. Когда у него
скопилось несколько полсотенных бумажек, он отнес их в пароходное агентство,
купил "шифскарту" и отправил ее жене.
     В  1913  году  Прасковья Осиповна  вместе  со  всеми  детьми, сыновьями
Гришей,  Степой  и Федей, пустилась в далекий путь, в загадочную и неведомую
ей Америку. До этой поездки она никогда не  отдалялась от родного села Речки
больше  чем  на  десять  верст. Не  без  страха вступила  семья  Супруна  на
американскую  землю.  Их окружила шумная  толпа. Гриша и Федя,  вцепившись в
юбку матери,  испуганно  озирались по сторонам.  Один лишь шестилетний Степа
смело сделал несколько шагов вперед и,  вытянув шею, вертел во  все  стороны
головой.  Он первым  увидел высокого  черноусого человека  в темной фетровой
шляпе, проталкивающегося к ним, и, закричав: "Тато, тато!", бросился к отцу.
     Началась  новая  жизнь  семьи Супруна.  Отец работал,  мать  занималась
хозяйством, дети, подрастая, ходили в школу.
     Степан  Супрун  заметно  выделялся  среди сверстников  и  товарищей  по
классу. Он  был  выше многих  ростом,  строен,  широк в плечах.  У него было
открытое,  привлекательное лицо, мечтательные карие глаза  и вьющиеся темные
волосы. Он  был  смел  и правдив. Все эти качества возвышали  Степу в глазах
товарищей, которые любили его и считали своим  вожаком. Учился Степа хорошо,
только  математику не  любил. На уроках  алгебры  ловил мух, запрягал  их  в
бумажную колесницу и под  сдержанный хохот всего класса гонял эту упряжку по
парте.
     Преподавателю физики он  задал вопрос  об устройстве аэроплана  и очень
огорчился, когда учитель сказал,  что Степе  еще рано  знать о таких  вещах.
Однажды, уже в  пятом  классе, на уроке физики раздалось громкое жужжание: к
потолку взлетел небольшой жестяный пропеллер, запущенный Степой с катушки, и
упал на учительский стол. В классе наступила тишина, которую прервал строгий
голос учителя:
     -- Кто это сделал?
     --  Я! -- не  сговариваясь, ответили хором, вставая со своих мест, пять
учеников, среди которых был и Степан.
     -- Жестянка одна. Ее не могли одновременно запустить пять человек.
     --  Это  я  сделал, господин учитель, -- твердо сказал  Степан.  -- Мои
товарищи говорят неправду. Они хотят выгородить меня.
     --  Хорошо, --  смягчив тон, произнес физик. -- После уроков вы зайдете
ко мне, Супрун, а сейчас садитесь.
     В учительской  Степа  обещал  физику  вести  себя  лучше,  и они вскоре
сделались  друзьями.  Степа мечтал  о велосипеде, учитель  объяснил  ему его
устройство.  Мальчик, через  день отказывая  себе в завтраке, копил центы  и
покупал велосипедные детали. Что за радостный  был день, когда он приехал  в
школу на велосипеде, собранном своими руками!  Потом он  увлекся радио и сам
из частей  собрал  приемник. Сквозь треск  и  писк в  наушниках  слышны были
обрывки слов и музыки, и все домашние, а больше всех Степа, были в восторге.
     Когда  отец  поступил  в   железнодорожные  мастерские,   мальчик  стал
интересоваться паровозом.  Он  долго уговаривал  отца взять его  с  собой, и
когда отец  это сделал и в цехе рассказал про устройство локомотива, радости
Степы  не  было  конца.  Он  целую неделю  возился  с  консервными  банками,
железками, проволокой и смастерил модель паровоза.
     Но больше всего увлекали Степу рассказы  о путешествиях и приключениях.
Учитель географии умел рассказывать, и, слушая его, Степан уносился в мыслях
далеко-далеко -- то в южные моря, то на дикий север. Он любил героев Купера,
честных  и мужественных  людей,  правдивых и  сильных,  не  знающих  страха.
Нередко он убегал с друзьями  в леса. Там они учились распознавать по следам
зверей, соревновались в беге и борьбе, стреляли из старого "Смит и Венссон".
Ночью по звездам  находили дорогу домой, стараясь вернуться,  когда домашние
уже спят. Дома Степан часто заставал  гостей. То были  земляки-украинцы. Они
собирались "побалакать"  о далекой родине. Они тосковали о ней, пели звучные
и  задушевные песни. И Степан  понимал, что  не здесь его родина,  а там, за
морем, на чудесной земле Украины.
     Учение в школе внезапно пришлось прервать. В 1917 году в Канаде начался
экономический кризис. Фабрики  и заводы стали  закрываться,  и десятки тысяч
рабочих, в первую голову из числа приезжих, оказались на улице.
     Так и Павел Супрун  стал безработным. В поисках работы  он долго обивал
пороги  разных контор, но всюду получал  отказ. Деньги таяли, и надо было на
что-нибудь решиться. На последние доллары  Павел Супрун арендовал  небольшой
лесной участок и вывез туда семью. Сами построили хижину. Потом раскорчевали
землю под огород  и  птичник.  Дети  помогали,  как могли, и  работа неплохо
спорилась.  Два  года  прожила семья Супруна в лесу.  Все готовили для  себя
сами,  ничего не покупали. Отец  с сыновьями промышлял охотой, расставляя на
лесных  тропах силки и  капканы, стрелял  белок. Мать смотрела  за  младшими
детьми, занималась огородом, разводила  птицу. Жили они  одиноко,  почти  не
видели людей. Лишь изредка, зимой, у хижины останавливалась  собачья упряжка
--  индейцы  заходили в дом переждать  пургу.  Лесная жизнь,  походившая  на
прочитанное  в книжках,  нравилось Степану, но она не по душе была его отцу.
Время от времени  он наведывался в город  в  поисках работы.  Из города отец
привозил  новости  о  России. Он  рассказал матери  о том,  что  в России --
революция,  что землю  отнимают у  помещиков и раздают крестьянам.  Однажды,
вернувшись из  города, отец рассказал, что немцы захватили Украину, отнимают
у крестьян розданную им землю, а дома грабят и жгут.
     Одна из поездок отца увенчалась, наконец, успехом. Он нашел себе место,
и семья  отправилась в Виннипег.  В  городе очень много говорили о России. К
отцу часто приходили земляки. Из разговоров Степан понял, что немцев выгнали
из Украины  и что там начинается свободная, хорошая жизнь. Газеты тоже много
писали о России,  но  все такие страшные и неправдоподобные вещи, что Степан
не  знал, можно ли  верить газетам.  О  России  немало  толковали и в школе.
Однажды на уроке учительница назвала русских  сумасшедшими фанатиками. Степа
не  выдержал  и  вскочил  с места. У  него  горели глаза  и часто колотилось
сердце.
     -- Неправда, вы лжете! -- крикнул он.
     Учительница была ошеломлена таким неслыханным поступком.
     --  Негодный  мальчишка! --  взвизгнула  она,  опомнившись. -- Марш  на
середину  класса!  --  И,  схватив  линейку,  стала больно  бить Степану  по
ладоням.
     Он стиснул зубы и молчал. Когда она отсчитала последний, двадцать пятый
удар, он сказал:
     -- Thank you (благодарю вас)...
     Мальчик медленно шел к своей парте. У него так распухли ладони,  что он
не мог согнуть пальцы. Едва он уселся на свое место, как услышал позади себя
злобный шопот:
     -- Что, заработал? Так тебе и надо!..
     Степа обернулся.  Руди  Тинке, толстый веснущатый немчик, сын  местного
колбасника, показал ему язык.
     -- А этого отведать  хочешь? --  спросил Степан,  тщетно  пытаясь сжать
одеревеневшие пальцы в кулак.
     =Мы еще посмотрим, кто кого угостит! -- снова зашипел Тинке.
     -- Что ж, давай встретимся, поговорим...
     Вечером  отец  спросил, за  что  учительница наказала  Степана.  И  тот
коротко рассказал.
     -- Больно было? -- спросил отец.
     -- Больно, -- просто ответил мальчик.
     -- Плакал? -- допытывался отец.
     -- Молчал, -- ответил Степа.
     -- Молодчина! -- сказал Павел Михайлович и, обняв сына, привлек к себе.

     ...Встреча  Степы  и  Руди  Тинке  была  назначена  тайно, но  Руди  не
удержался и  разболтал, так что  о  ней узнало полшколы.  Мальчишки  заранее
собрались в условленном месте, за старым кладбищем.
     Руди привел с собой  человек восемь секундантов. Степа, зная, что почти
все ребята на  его стороне, -- одного лишь старшего брата Гришу. Увидев, как
немчик надевает большие боксерские перчатки, Гриша сказал брату:
     -- Посмотри, нет ли у него какой-нибудь железки в них.
     -- Не  должно быть, -- ответил Степа.  -- Он хоть ябедник и подлиза, но
такого не сделает.
     Бойцы сошлись, и Руди  Тинке стал подпрыгивать, как  заправский боксер.
Ему удалось близко подойти к противнику,  и в тот же миг Степа почувствовал,
что  его  очень больно  ударили  по носу  чем-то тяжелым. Боль  и,  главное,
возмущение,  подстегнули  его. Он ринулся  вперед и со всего размаха  ударил
Руди кулаком  в челюсть. Тинке  качнулся, упал и не смог подняться  по счету
"десять". Ему помогли встать, дали глотнуть воды и  сняли перчатки. В правом
лежало  массивное  металлическое  кольцо.  Два  приятеля-немчика повели  его
домой, а остальные мальчишки, расходясь, презрительно плевали в его сторону.
     Окруженный  толпой  друзей, Степа  победителем  возвращался  домой.  Он
закрыл   ладонью  нос,  который   расп